Анатолий Кузнецов - Продолжение легенды
Постель Захарыча комендантша унесла, и осталась голая железная кровать. Мы с Петькой присмирели и старались не смотреть в угол. После Захарыча остались только пустой чемодан, бритвенный прибор и недочитанная библиотечная книга «Искатели».
Нужно сказать, что все происшедшее я впервые осознал только через несколько дней.
Шел со смены, уставший, взмыленный, сел отдохнуть в траве, на склоне у деревянной лестницы. Светило красное закатное солнце; спешили домой кучки рабочих; урчали, ворочались внизу самосвалы. Пахло пылью, железом; стройка шумела и звенела, как всегда. Я засмотрелся и задумался.
Захарыч… Человек… Он растворился в жизни весь, без остатка. Он ничего не нажил и не оставил никакого барахла. Водил в революцию броневик, строил заводы, возил снаряды под Ленинградом, валил кубы в Ангару — этому он отдал всего себя.
Внизу подо мной течет в новом русле река, стоят стены, — как узнать, как выделить, что сделал тут Захар Захарыч? И, тем не менее, тут дело рук его, тут!
Его памятники по всей стране — всюду-всюду! — безымянные, огромные, живые. Что холмик в сопках? Простая условность! Захар Захарыч не там, он весь целиком в гуле и движении мира.
Смогу ли я быть таким? Вот Миша Ольхонский, Леонид-сибиряк или — вспомнились! — Дима Стрепетов, Иван Бугай и Васек — они, пожалуй, будут. А Гришка-жадюга? А Лешка — добродушный вор? Какой памятник останется после него? Стопка ворованных стаканов и колода карт… А Витька, нашедший «в нашей жизни клад»?..
ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
Путник, проезжающий через станцию, турист-путешественник или художник, если ты будешь смотреть когда-нибудь Иркутскую ГЭС, ехать в поезде на ее энергии или читать книгу при ее свете, ты знай, что эти серые стены, эти быки и водосливы, ставшие поперек Ангары и поднявшие ее на тридцать метров, сделаны нами, бетонщиками, вот этими нашими руками.
Ленька-сибиряк копал землю и строил опалубку для них, Кубышкин скручивал арматуру, Петька-фотограф тащил свет, а Захар Захарыч возил щебенку; крепкие и веселые девушки наши укладывали бетон, и Тоня поливала его из шланга, а Даша заботливо укутывала брезентом.
Мы мучились от жары и жажды летом и замерзали зимой, мы жгли по ночам костры, проливали бетон на эстакаду, делали брак, исправляли, получали знамена, рассказывали детям легенды. Нам хотелось яблок, и у нас болели руки.
Это была наша жизнь. Я говорю — наша, потому что стал настоящим строителем и не представляю себя другим.
Станция вступает в строй, и мы сворачиваем по житки. Рыжий Николай взвалит на плечо свои складные стулья, Валя заберет Вовку из детского сада — и мы уедем. Вот так. Я как выехал из дому в дальнюю дорогу, так и еду, еду…
Наш паровоз, вперед лети…
Может, мы направимся на Братскую ГЭС, где мои далекие Дима Стрепетов, Иван Бугай и Васек натянули палатки, валят сосны и таскают бревна — язык на плечо. Там еще нет бетонных работ. Они будут, когда приедем мы.
Мы еще встретимся, Димка! Мы еще вместе будем учиться, Иван, в институте — береги свои учебники.
У меня нет ваших адресов, только фамилии, но я твердо верю, что мы встретимся, потому что дороги строителей пересекаются.
Вот с тобой, Витька, мы, пожалуй, не встретимся… Если ты и закончишь свой торговый техникум, ты ведь все равно не приедешь сюда: ты по блату устроишься в столице. И ты всю жизнь проживешь волком, так никогда и не узнаешь, бывает ли на свете настоящая жизнь. Эх, дивно мне и обидно: что же с тобой случилось, кто тебя сделал таким? Откуда столько гадости, столько трусов? Болван ты, Витька, ой, болван же ты какой… и враг!
Да, я теперь вижу, что мы с тобой стали врагами. Я не мог писать тебе, мне было очень трудно. Но твое первое присланное сюда письмо камнем легло мне на сердце. Ты не жди меня в своем любопытном лесу; и мама твоя не дождется кедровой шишки. Я не могу тебе ответить одним словом, я написал записки. Они — со всей правдой, со всей искренностью и болью — ответ тебе. А если кто-либо расценит эти записки как вызов, то и тут он не ошибется. Да, готовься!
Мы будем вас уничтожать. Все в мире только начинается! Нам много еще предстоит в жизни борьбы. Наше поколение только вступает в нее.
Мы принимаем эстафету от Захара Захарыча. Слышите вы, строители собственных дач! Слышите, хлюпики, впадающие в панику перед лужами!
Да, пожалуй, я понемногу становлюсь зрелым, потому что начинаю кое-что понимать… Наверно, зрелыми люди становятся тогда, когда понюхают пороху в жизни. Жизнь! Нет, она не принадлежит вам, клопы и трусы! Жизнь принадлежит людям, которые строят не только свое собственное благополучие. Они — соль и гордость земли. Без них вы пропали бы в двадцать четыре часа, и они же вас сметут метлой! У них солнечные сердца, а руки — ох, и крепкие, мускулистые, в кровавых мозолях! Эти руки сумеют построить удивительную жизнь, и ее приход никто, ничто, никогда не остановит!
Начало следующей тетради
В ДОРОГЕ
Не засиживаться! Ведь дома ждет стирка, а если мой фотограф загулялся, то и обед. Я торопливо зашагал к общежитию, но кто-то окликнул:
— Ахо! Старый знакомый! Как жизнь молодая?
Первыми бросились в глаза золотые зубы. Мой «рвач» был в новеньком, с иголочки, шевиотовом костюме, в фетровой шляпе, модельных туфлях.
— Вы, видно, в гости? — улыбнулся я.
— Почти. Крестины у меня. Вот послали бабы в магазин.
В руках он держал плетеную корзину, из которой торчало десятка полтора запечатанных сургучом горлышек.
— Детишкам на молочишко?
— Го-го-го! Да ты, парень, востер! — с искренним удовольствием рассмеялся он, тяжело хлопая меня по плечу. — Ну-ка, пошли ко мне.
— Что вы! В таком виде…
— Ни-че-го! Все мы работяги, народ свой. Пошли! — Он зашептал: — С девочкой, слышь, познакомлю. Эх, губки!
— Нет, спасибо. Не хочу. Устал.
— Как хошь. А жаль! Работать-то еще вместе придется. Ну, будь! Еще встретимся!
— Да… Мы еще встретимся.
А дома Петька, к счастью, сварил обед. На койке в углу уже была свежая белоснежная постель, и на ней сидела новая личность.
Итак, на место Захара Захарыча к нам поселился самый что ни на есть настоящий хохол, чернобровый, статный, смуглолицый, и уже ругался:
— Оце менi цii фотографи! Як почне карточки робить, то тiкай з хати.
— Ладно, — говорил Петька, прихлебывая щи. — Ты вот что — слышишь, Васыль? — будешь шуметь, я за цветную возьмусь. Отравлю тебя, к дьяволам.
— Iди, чортяка, я тебе сам отравлю!
— Ну-ну, помалкивай, паря! Сопли утри.
— Сам утри. Хочешь знiмать — iди в калiдор, хоч утопись там у свойому закреттелi-проявiтелi, а менi тут вiкна не завiшувай! Не завiшувай, говорю!
— Да ты кто такой? Это хамство: заявиться в чужую комнату и сразу наводить свои порядки! Да мы тебя вышвырнем!
— Хто? Ти? Попробуй! А ну-ну!
Петька стал закатывать рукава. Я подоспел вовремя, чтобы усадить его. Васыль принялся жаловаться, что он меняет уже третью комнату — и все попадает на фотографа, а он готовится в техникум, ему нужны свет и тишина. Через пять минут он уже кричал о другом:
— Ви байбаки! Ви свинi! Розвели тут свинюшник i сидять, як кнури! Чого твoi штани на столi лежать? Toбi шкафу нема, да?
Потом он прицепился к тому, что мы не снимаем сапоги за дверью, что у нас душно. Мы с Петькой только переглянулись: «Да-а…»
Васыль лег, накрылся с головой, но тут же вскочил и так, сидя на постели, кричал и болтал, к нашему неописуемому ужасу, весь вечер. Поведал, что он плотник и у него есть грамоты, что техникум, в который он готовится, заочный, показал свои книги, тетрадки, задачники, сообщил, что у него «дiвчина на Украiнi така, якоi на свтi нема», и прочел письмо от матери-старушки из села Старые Петривци: «Дорогий синочку! А еще посилаю тобi сала та груш десяткiв зо три. Та все плачу, щоб ти не похудав…»
— А где сало? — осведомился Петька.
— Еге! Я вже з'iв!
— А еще будет?
— Буде!
Этот чертов Васыль пришел — все перевернул, взбудоражил нас. Мы погасили свет, но спать не хотелось. Лежали в темноте, молчали. Потом Петька нерешительно спросил:
— А какие документы нужно для техникума?
Васыль подхватился с кровати, как бомба. Он, шлепая ногами, сначала побежал к выключателю, зажег свет, а потом уже, стоя посредине комнаты, завопил:
— Ах, трясця б тобi побрала! Та ти ж дурний, що ти ранiш думав? Ти ж електрик, тобi ж учиться та учиться! Треба учиться, поки молодий, а то потiм тебе й дiдько не заставить за книжку взятися! Вставай, паразит, стiльки дорог перед тобою, а ти тут закопався! Вставай, пиши заявленiе. Вставай, та вставай же!
Он тащил одеяло, бросал подушки. Петька моргал глазами и чесал в затылке. Они сели за стол и стали планировать Петькину жизнь. До меня, к счастью, в эту ночь очередь не дошла.
