Илья Стогов - Грешники
Иногда я думаю: после такой молодости, какими стариками будем мы все?
Когда мне было 16 лет, и я сидел в кафе Ленинградского Дворца молодежи, мне казалось, будто реальное веселье заканчивается после двадцати. Когда мне было двадцать пять, и я каждый вечер открывал для себя новый нью-йоркский клуб, было ощущение, что это и есть лучшие годы. Сейчас мне 35 и, знаешь, — я думаю, все только начинается.
1990-е годы, безусловно, были самым веселым десятилетием в истории страны. Но мне бы не хотелось, чтобы они вернулись. Мое время наступило позже. И я готов прилагать усилия к тому, чтобы это время как можно дольше не заканчивалось. В детстве мама советовала мне остепениться и уверяла, что невозможно провеселиться всю жизнь. Но почему? Кто сказал, будто, взрослея, мы должны отказываться от того, к чему привыкли?
Тот же Дормидошин и сегодня зажигает с энергией подростка. Он постоянно окружен сногсшибательными девицами — почему так же не могут другие? Этот 60-летний человек с внешностью бухгалтера на пенсии потрясающе одевается и ведет себя так, будто моложе меня. Почему такими же веселыми стариками не могут стать и все остальные?
Глава 17
Сорок пять лет назад, весной 1962 года, возле гостиницы «Европейская» я за 14 рублей купил у молодых финских ребят плащ из модного синтетического материала «стирилен». Плащ был просто фантастический. Сказать, что фарцовщики мне завидовали, — ничего не сказать. На целую неделю я превратился в главную знаменитость всего Невского.
Сегодня самый модный перекресток Невского — это пересечение с Садовой. Там расположено сразу несколько дорогих ночных клубов. А сорок пять лет назад стиляги и фарцовщики бродили от площади Восстания до перекрестка с Литейным проспектом. Этот отрезок назывался «Брод». На углу Литейного тогда располагался гастроном с такими зеркальными витринами. В этих зеркалах отразилась целая эпоха.
Фарцовщиком я стал в семнадцать лет. Это было самое начало шестидесятых. Наиболее модными парнями на Невском в том году были мои приятели — Граф, Бэнс, Полубэнс и братья Давыдовы. Все мы были стиляги, вели блестящую жизнь, и Невский безраздельно принадлежал нам. Этот проспект был важнее, чем что бы то ни было. Он был центром мироздания.
Посторонних людей в этой тусовке не было. Сейчас на Невский может выйти любой. Тогда это был закрытый клуб. Ближе к Восстания тусовались проститутки. Их услуги стоили 25 рублей. Для советских времен — довольно большие деньги. На Малой Садовой и ближе к Литейному тусовалась богема. Эти люди сидели по мансардам и кухням, пили портвейн, редко вылезали на улицу. Даже их собственные подруги мечтали уйти от поэтов и начать встречаться с фарцовщиками. Девушек можно понять. Об Иосифе Бродском в газетах был напечатан всего один фельетон, а среди моих приятелей был парень по кличке Однорукий, о котором таких фельетонов было аж три.
Сейчас мне шестьдесят два года. Из тех, с кем я начинал, не осталось практически никого. Думаю, сегодня я — самый старый член тусовки. Нынешняя «золотая молодежь» думает, будто мир возник вместе с ними, и они — первое в стране поколение. Но я тусуюсь уже почти полвека и видел столько, что теперь спокойно отношусь ко всему. Я точно знаю — и это кончится. И самая свежая новость станет ретро. Нет и не может быть ничего нового под солнцем.
* * *При Хрущеве железный занавес слегка приподнялся. В щелочку просочились первые иностранцы. И в СССР тут же появились фарцовщики. Те, кто стал делать на общении с иностранцами бизнес. Те, кто мечтал выглядеть как иностранец.
Сейчас этой страсти уже не понять. Сходи в магазин, и, если не жалко денег, ты можешь неплохо выглядеть уже к вечеру. Но всего полвека тому назад главным событием в жизни рядового гражданина была покупка пальто. То, что продавалось в магазинах, носить было невозможно. Хорошее пальто шили только у портного, на заказ. Люди долго копили деньги, ездили на примерки и носили пальто десятилетиями и в нем же ложились в гроб.
Лично я менял гардероб почти каждую неделю. Это был настоящий спорт. Мой знакомый по кличке Штатник коллекционировал только американские вещи, кто-то еще — только французские. Всего через несколько месяцев, после того как я вышел на Невский, у меня было уже 26 галстуков. Особенно мне нравились галстуки фирмы TreVira.
Рок-н-ролл тогда только-только появился. Многие ринулись в ту сторону. Но лично меня музыка никогда не интересовала. Пластинки у иностранцев я покупал только для перепродажи. Мне хотелось самовыражаться через внешний вид. На это я тратил все время… все деньги… потратил всю свою жизнь.
* * *Я жил вдвоем с мамой в одиннадцатиметровой комнате в коммуналке. Мама была неграмотной русской женщиной. Во время Второй мировой она из блокадного города выехала в эвакуацию и там познакомилась с польским евреем, бежавшим от нацистов в СССР. Когда война окончилась, отец вернулся в Польшу, а мама с новорожденным русско-еврейским ребенком — назад в Ленинград.
Евреем я не ощущал себя никогда. Но окружающие воспринимали меня именно как еврея. Я закончил семь классов и попытался устроиться на мебельную фабрику. Куда еще мог пойти нормальный ленинградский парень в 1960-х? Мастер производства осмотрел меня, громко засмеялся и сказал только одну фразу:
— Самый короткий анекдот: «Еврей — столяр!»
С фабрики пришлось уйти. Чем еще заняться, я не знал. Иногда люди прямо в лицо бросали мне: «Еврей!» — и я лез драться. Но в конце концов я согласился: хорошо! Раз всем так удобнее, я стану евреем.
В те годы тусовка на восемьдесят процентов состояла из евреев. Что им было ловить в СССР? Перспектив у таких, как я, на родине не было. Или ты во всем себя ограничиваешь, всю жизнь живешь потным от ужаса, либо садишься в тюрьму. Поэтому смысл всей фарцовщической деятельности состоял в том, чтобы познакомиться с фирменной девушкой, жениться и уехать в Америку. Свалить из страны. Забыть Россию как страшный сон.
В нашей компании были первые в СССР парни-манекенщики. Эти женились и уехали за границу почти сразу. Остальные дождались, пока границы СССР приоткрыли, и выехали по еврейской линии. Лично у меня в паспорте значилось «русский», но это не было проблемой. Я мог уехать двадцать раз. Проблема была в том, что я не хотел уезжать. Здесь был мой город, здесь был мой Невский, здесь была моя тусовка и здесь были мои восемнадцатилетние девочки. На Западе женщины не дают, а у нас давали, и еще как!
В те годы любили повторять, что Ленинград — родина трех революций. Четвертая революция разворачивалась у меня на глазах. В 1960-х годах Ленинград сотрясала секс-революция. В России я бесплатно имел все, что немцы за большие деньги пытаются получить сегодня в Таиланде. Сотни девочек ложились со мной и раздвигали свои ножки. Уезжать из такой страны не было никакого смысла.
Алкоголь — не мое удовольствие. Наркотики в моей жизни были только самые легкие. Мой допинг — это оргазм. Честно говоря, я не сторонник многочасовых сексуальных гимнастик. Я никогда не строил из себя могучего самца с длинным членом… Часами ублажать женщину — зачем? В половом акте для меня интереснее всего получить оргазм — и двигаться дальше.
Это гнало меня на улицу. Я мог думать только о девушках. Я находился в поиске постоянно, на качество внимания не обращал и спал со всеми, с кем удавалось. Это было моим проклятием. Я был заложником собственной эрекции. Много раз было так, что я вставал перед выбором: поехать и заработать деньги или остаться и стянуть трусы с очередной восемнадцатилетней дуры. И каждый раз я оставался. Это было ненормально. Я терял деньги и время, но поделать с этим ничего не мог.
Не так давно я сел и подсчитал, сколько именно женщин у меня было. Говорят, донжуанский список Пушкина состоял из 156 имен, и поэт очень этим гордился. У меня только тех, кого я вспомнил, было больше пятисот, — а скольких я забыл? Иногда в валютном баре я снимал пьяных финок. В сексе с ними не было ничего привлекательного, но в нашем кругу это было принято. Однако моим главным удовольствием всегда оставались русские девочки.
В 1960-е в Ленинград приезжало много иногородних абитуриенток. Им хотелось поступить в институт, а поступали они в мое распоряжение. У меня были десятки этих юных, свежих, глупых, еще ничего не понимающих приезжих девочек. Мне были необходимы совсем юные существа — как первому сорвать цветок. Их молодая кожа разглаживала морщины на моем собственном лице. Я делал их старше, а сам становился юнее.
Мы делали это везде. В парадных. В гостях. С несколькими приятелями я скидывался и снимал квартиру, а как-то я делал это прямо в метро, на едущем эскалаторе. Люди думают, будто в людных местах секс невозможен, но это неправда. Чем больше вокруг народу, тем меньше внимания на тебя обратят. 18-летние тела… Влажные всхлипы… Они были такими теплыми… нежными и удивительными… Это была вечная молодость. Меня это дико вставляло.
![Геннадий Башунов - Героический режим. Не для героев [СИ]](/uploads/posts/books/60729/60729.jpg)