Меир Шалев - Несколько дней
— Это не «она», а «он», — вновь поправил ее Сойхер, — я возьму его сейчас же, тем более что он уже сам ходит.
— Нет! — воскликнула Юдит голосом громким, высоким и незнакомым.
Моше перевел глаза с нее на Сойхера, потом на телку, а затем уставился в раздумье на собственные caпоги.
— Вот что, Глоберман, — произнес он наконец, — ты же сам говорил, что это бычок, вот я и продам его, как продают бычка, — откормлю, чтоб прибавил в весе, а через полгода приходи.
Сойхер добыл из кармана пиджака свою записную книжку и вытянул из-за уха химический карандаш.
— Так как вы ее назовете? — спросил он.
— Мы назовем ее «Жаркое», — вставил Одед.
— Заткнись, болван, — окрикнула его Наоми.
— Мы никак ее не назовем, — сказал Моше. — Имена дают только дойным.
Во дворе ссорились вороны, выдирая друг у друга из клювов куски плаценты.
— Без имени я не смогу записать ее у себя в книжке.
— Мы назовем ее Рахель, — объявила Юдит.
— Рахель? — удивился Моше.
— Рахель, — повторила она.
Когда мать впервые рассказала мне эту историю о себе и о корове Рахель, я вдруг подумал, что так звали мою наполовину сестру, которую увезли в Америку. Когда же я высказал это предположение вслух, мама помрачнела и сурово сказала: «Что за глупости приходят тебе в голову, Зейде!»
— Так как же ее звали? — в который раз спросил я. — Может, наконец скажешь мне?
— А нафка мина, — ответила мать.
Ребенком я был уверен, что это на идиш, и лишь спустя годы узнал, что это фраза по-арамейски.
Глава 22
— И конце концов, госпожа Юдит, вы будете моей.
— Не буду, даже если ты останешься последним мужчиной на земле.
— Госпожа Юдит, вам нужен мужчина с сердцем и при деньгах. А такой я один во всей округе…
Ухаживания Сойхера становились все назойливей, а реплики, которые он отпускал, были все более нахальными. В общем, Глоберман пустил в ход все свое знание человеческой и коровьей натуры.
«Небольшие безделушки для госпожи Юдит» он дарил теперь обязательно в присутствии Рабиновича, а затем наблюдал за реакцией их обоих. Однажды Сойхер явился и увидев, что Юдит нет дома, обратился к Моше со следующими словами:
— Реб ид![82] Я тут принес кое-какую мелочь для госпожи Юдит, так ты уж передай ей, да не забудь сказать, от кого.
В другой раз он вконец обнаглел — доверительно нагнулся над Моше, который был ниже его на голову, и шутливо спросил:
— Реб ид! Как ты еще не сошел с ума, живя рядом с этой женщиной?
Юдит и Наоми пересекали двор, неся тяжелые жестяные ведра, из которых поят телят. Сойхер посмотрел на мою маму и вдруг произнес фразу, прозвучавшую грубовато даже из его уст:
— На этих айтерс доктор не забракует даже самого маленького кусочка!
Рахель получала свою порцию последней. Резвая и чуть диковатая, она стремительно набрасывалась на ведро с водой, едва не переворачивая его. Юдит успокаивающе поглаживала ее крутую шею.
— Не давай ей так много, — Наоми шептала, чтобы не услышали Рабинович с Одедом, — а то наберет в весе, и папа продаст ее Глоберману.
— Не продаст, Наомиле, — уверенно отвечала Юдит, — эта телка моя.
Не дождавшись появления наследников, правление деревни выставило имущество покойного бухгалтера на публичную распродажу. Один человек, «странный тип», по меткому определению Папиша-Деревенского, приехал из Хайфы и в течение нескольких часов отчаянно торговался из-за пяти черных костюмов. Слепой араб-птицелов из деревни Илют купил темные очки и несколько пустых клеток. Яаков взял себе грязные чугунные сковородки и горшки, которые никому не понадобились, а также сказал, что продолжит ухаживать за птицами, так как никто в правлении не мог сообразить, что с ними делать. Для продажи зеленого грузовика пригласили из Хайфы специалиста по проведению аукционов, и вся деревня собралась поглазеть. Претендовавших на покупку его было только двое — казначей из соседнего киббуца[83] и Сойхер.
Казначей, увидев, кто его соперник, расхохотался.
— С каких это пор ты интересуешься машинами, Глоберман? Ты ведь и водить-то не умеешь.
Но тот невозмутимо крутился вокруг грузовика, делал «таппн» по его зеленым бокам и оглаживал капот, а колеса ощупал настолько придирчиво, будто хотел убедиться, что они не слишком костлявые. Затем Сойхер попросил одного из деревенских парней проехаться по кругу. Это всех ужасно рассмешило, и кто-то даже крикнул: «Эй, Глоберман, будь осторожен, этот грузовик гвоздь проглотил!»
Глоберман, ничуть не смутившись, лишь помахивал своей толстой тростью, внимательно вслушивался в шум работающего мотора и разглядывал крутящиеся колеса.
— Двух коров в кузове и одну женщину в кабине он потянет? — поинтересовался под конец Сойхер.
Когда ему сказали, что потянет, он удовлетворенно хмыкнул и вытащил из кармана свой легендарный книпале. Смешки среди зрителей сразу стихли. Затея с аукционом, не начавшись, закончилась под влиянием увесистой пачки банкнот. Грузовик перешел во владение Глобермана, незадачливый казначей вернулся несолоно хлебавши в свой киббуц, а аукционщику Сойхер выдал его «бэнэмунэс парнусэ», и тот уехал к себе в Хайфу.
Глава 23
Когда цыплята, проданные Рабиновичу, немного подросли, Яаков решил, что настал удачный момент для нанесения визита. После недели колебаний он явился и сказал: «Вот, зашел посмотреть, как тут цыплята поживают!» Шейнфельд долго и пространно рассказывал Юдит, как ухаживать за цыплятами, расспрашивал, чем та их кормит, и давал различные советы. Наконец, собравшись с духом, он спросил, хочет ли она научиться складывать бумажные кораблики, чтоб позабавить детей Моше и расположить их к себе.
Не дождавшись ответа, Яаков немедленно вытащил из кармана приготовленные заранее листки бумаги и, присев на корточки, принялся с удивительной ловкостью сгибать их, разглаживая складки ногтем большого пальца. Не прошло и минуты, как перед Юдит предстали четыре симпатичных бумажных кораблика.
— Если хочешь, пойдем во двор и запустим их в бочке с дождевой водой.
Кораблики гордо покачивались на воде, уверенно держась на плаву.
— Таким нипочем и морские волны… — проговорил Яаков и вдруг, со смелостью, удивившей их обоих, взял ее за руку и сказал: — Я не великий умник, Юдит, не красавец и не богач. Когда раздавали ум и красоту, я был не первым в очереди. Не последним, конечно, но и не первым. Зато когда делили терпение, я стоял и ждал, даже когда всем надоело. Уж такие мы, Яаковы. Для меня семь лет прождать — все равно что несколько дней.
Его рука задрожала так, что коньяк расплескался из рюмки, глаза увлажнились, а голова сникла почти до самого стола.
— А я ведь больше, чем семь лет, ждал. Потом она умерла, а я с тех пор размышляю над разными вопросами. Что произошло? Как я ее потерял? Если бы я поступил иначе, не будь того, кабы не это… Ведь я все так хорошо устроил, приготовил по всем правилам… Она говорила тебе что-нибудь об этом, Зейде?
— Нет, не говорила, — ответил я и весь сжался изнутри в ожидании следующего вопроса.
Яаков изучал меня сквозь щелочки глаз.
— Мне пора идти, — заторопился я.
— Мать иногда делится с сыном своими тайнами.
— Только не моя мама. Ты знаешь о ней гораздо больше меня.
— Ты бывал с ней больше, чем я, — возразил Яаков.
— Мне действительно пора идти, Шейнфельд.
Он скривил губы в невеселой усмешке: «Шейнфельд, Шейнфельд», а затем спросил:
— Как же ты доберешься домой? Ведь уже совсем поздно и автобусы не ходят. Давай-ка я постелю тебе в другой комнате.
— Я пойду пешком, — мое терпение иссякало. — Как раз к утру и доберусь в деревню помочь Моше с дойкой.
— Отсюда до деревни пешком? Через лес, ночью? Это опасно!
— Опасно? — засмеялся я. — Ангел Смерти любит порядок. Он услышит, что меня зовут Зейде, и отправится на поиски кого-нибудь другого. Будь осторожен, Яаков, когда ты со мной рядом, он может попасть и к тебе.
— Ты уже не ребенок.
— Я еще не старик.
— Ангел Смерти — как хозяин плантации, — сказал Яаков. — Каждое утро он гуляет между деревьями, выискивая созревшие плоды. Был у нас один такой гой. Он помечал деревья, плоды на которых уже созрели, цветными ленточками. И еще одна странная привычка была у него — всегда запасаться провизией на дорогу. Даже когда он собирался за покупками в магазин, захватывал с собой небольшую котомку с хлебом, сыром и флягой воды, чтоб ни к кому не пришлось обращаться с просьбой о помощи. И вот однажды…
— Яаков, — поднялся я, — эту историю ты доскажешь в следующий раз. Мне действительно нужно идти.
— Разве ты не хочешь, чтобы я угостил тебя забайоне,[84] которое ты так любишь?
