Эрик Сигал - История Оливера
Суббота встретила нас ледяным ветром, но радовало то, что хотя бы прекратился дождь. Пока в моей юридической помощи еще никто не нуждался, и не было ничего, против чего можно было протестовать, я решил прогуляться к собору Святого Марка, который превратился в место встреч.
Церковь была заполнена людьми. Они спасались от холода, пили кофе или просто молча ждали начала. Все было организовано очень хорошо – были даже распорядители, задачей которых было охранять демонстрантов от полиции (и наоборот). Ну, и врачи тоже были, ведь люди за тридцать попадались сплошь и рядом.
У кофейного автомата группа медиков объясняла волонтерам, что делать в случае применения слезоточивого газа.
Знаете, иногда, когда ты один в толпе неизвестных людей, тебе начинают мерещиться знакомые лица. Судя по всему, это произошло со мной сейчас, потому что одна из медсестер, по-моему, здорово смахивала на… Джоанну Стайн.
– Привет, – сказала она, когда я брал кофе. Это и правда была Джоанна.
– Не хочу прерывать семинар по первой помощи, – произнес я.
– Все о’кей, – ответила она. – Я рада видеть тебя здесь. Как ты?
– Замерз.
Я не знал, надо ли извиниться за то, что не перезвонил ей. Момент был не слишком подходящим. Хотя, по-моему, в ее взгляде читался именно этот вопрос.
– Неважно выглядишь, Джо, – наконец проговорил я.
– Всю ночь провела в пути, – пожала плечами Джоанна.
– Тяжко тебе пришлось, – сказал я и предложил ей стаканчик кофе.
– Ты один? – спросила она.
В каком это смысле?
– Надеюсь присоединиться к пяти сотням тысяч других, – ответил я. Вроде выпутался.
– Ага, – кивнула она.
Повисла пауза.
– А кстати, Джо, как твои родители и братья поживают? – как бы невзначай поинтересовался я.
– Братья где-то здесь. Мама с папой играют в Нью-Йорке, – ответила Джо. И добавила: – Так ты на демонстрацию приехал?
– Естественно, – сказал я, стараясь звучать как можно естественнее. И немедленно пожалел, что соврал. Вдруг она сейчас пригласит меня присоединиться к ее друзьям?
– Ты… прекрасно выглядишь, – отметила она. Похоже, она тянула время в надежде, что я проявлю чуть больше интереса.
Но мне было чертовски неловко просто стоять тут и пытаться вести светский разговор.
– Извини, Джо. Меня там, на холоде, ждут мои коллеги, – промямлил я.
– Понимаю. Хочешь, выйдем вместе? – предложила она.
– Нет, это просто…
Она поняла, что мне не очень удобно, и отстала.
– Ну, тогда приятного тебе вечера!
Я помедлил, но потом все-таки двинулся к выходу.
– Привет оркестру! – крикнул я.
– Они будут рады видеть тебя, Оливер. Приходи как-нибудь в воскресенье, – подмигнула Джоанна.
Пройдя пару метров, я оглянулся. Джо присоединилась к группе врачей, которая состояла из еще одной медсестры и двух врачей. Очевидно, это те, с кем она сюда приехала. Интересно, они просто коллеги? Или один из них ее бойфренд?
Не твое собачье дело, Оливер.
Я шел с ними. Но не пел. Толпа, словно огромная сороконожка, миновала суд округа, ФБР, Департамент юстиции и сделала резкий поворот у самого казначейства. В конце концов мы добрались до устремленного ввысь мемориала Джорджу Вашингтону, отцу нации.
За весь день я отморозил себе задницу, сидя на земле. И немного подремал под речи ораторов. Но даже в таком состоянии меня проняло, когда многотысячный хор запел «Дайте миру шанс».
Я не пел. У меня никогда не было слуха. Нет, конечно, если бы рядом был оркестр Джоанны, я мог бы попробовать. Но как-то странно петь соло в толпе.
В свой нью-йоркский полуподвал я вернулся совершенно измотанным. Как только я отпер дверь, тут же зазвонил телефон. Я схватил трубку, как полоумный.
Голова была совершенно пуста.
– Привет, – запищал я фальцетом, – это Эбби Хоффман[62]. Поздравляю вас и желаю веселого Нового года!
По-моему, смешная шутка получилась.
Только Марси на том конце провода почему-то не смеялась.
Потому что это была не Марси.
– Гм… Оливер?
Моя маленькая шуточка, кажется, оказалась не ко времени.
– Добрый вечер, отец. Я… м-м… не думал, что это ты.
– Гм… да.
Мы помолчали. Потом отец все-таки сказал:
– Как дела, сын?
– Отлично. Как мама?
– Хорошо. Она тоже здесь. Гм… Оливер, насчет следующей субботы.
– Да, сэр?
– Мы встречаемся в Нью-Хейвене[63]?
Вот черт, напрочь забыл про эту встречу, которую мы назначили еще в июне!
– М-м… Конечно. Разумеется, – непринужденно произнес я.
– Отлично. Ты на машине? – уточнил папа.
– Да.
– Значит, встречаемся прямо у ворот стадиона? Скажем, в полдень?
– О’кей.
– А потом, надеюсь, поужинаем.
Ну же, Оливер, скажи «да». Он же хочет видеть тебя. Это чувствуется по голосу.
– Да, сэр, – неохотно ответил я.
– Отлично. Гм… Мама тоже хочет поговорить с тобой.
Неделя бурных демонстраций закончилась для меня сдержанным разговором с родителями.
Марси позвонила в полночь.
– В новостях сообщили, что, пока вы там митинговали, Никсон смотрел футбол, – съязвила она.
Теперь это уже не имело никакого значения.
– Без тебя дома так пусто, – отозвался я.
– Еще неделя, и все.
– Эта чертова разлука должна наконец закончиться! – возопил я.
– Она и закончится, друг мой. Через семь дней, – пообещала Марси.
27
В моей семье привязанность и любовь призваны выражать традиции. У нас не приняты публичные изъявления чувств. Вместо этого мы посещаем обряды рода, тем самым демонстрируя нашу… лояльность ему. Таких священнодействий в году четыре: Рождество, естественно, Пасха и День Благодарения и, конечно, главный ритуал осени, Святой уик-энд. День морального Армагеддона, когда вступают в бой Добро и Зло, а Свет противостоит Тьме. Другими словами, Матч. Старый добрый Гарвард против Йеля.
В этот день нужно смеяться и плакать. А еще – и в гораздо большей степени – орать, визжать, вести себя, как недоразвитые подростки, и, разумеется, надраться в стельку.
В нашей семье все это, впрочем, проходит немного спокойнее. Если выпускники других университетов, заправившись Кровавой Мэри еще на стоянке, устраивают массовую драку не отходя от ворот, все, что интересует Барреттов, – спортивные достижения Гарварда.
Когда я был маленьким, отец брал меня на каждую игру на Солджер Филд[64]. И подробно разбирал каждый момент каждой игры. В результате в десять лет я уже разбирался в самых причудливых сигналах рефери. Кроме того, я научился правильно вести себя как примерный болельщик. Отец никогда не вопил. Когда у гарвардцев дела шли хорошо, он говорил (почти про себя) фразы вроде «Молодец», «Отлично». Если же наши гладиаторы были не в ударе – например, когда мы продули 55:0, – единственной реакцией отца могло быть только слово «Жаль».
