Чимаманда Адичи - Половина желтого солнца
— Называйте номер, быстро, у меня дел по горло, — прогнусила та лениво.
Оланна привыкла к грубости операторов, но со столь откровенным хамством столкнулась впервые.
— Наbа,[50] будете меня задерживать — прерву связь, — рявкнула телефонистка.
Оланна со вздохом продиктовала номер Кайнене.
Кайнене ответила сонным голосом:
— Оланна? Что-нибудь случилось?
Родная сестра думает, что раз она звонит, значит, что-то стряслось.
— Нет, ничего. Просто хотела сказать kedu, узнать, как дела.
— А я испугалась. — Кайнене зевнула. — Как Нсукка? Как твой бунтарь?
— У Оденигбо все хорошо. В Нсукке тоже.
— Ричард, похоже, без ума от Нсукки. И от твоего любовника.
— Приезжай в гости.
— Нам с Ричардом удобней видеться в Порт-Харкорте. Конура, в которой его там поселили, для нас тесновата.
Оланна хотела возразить, что она имела в виду другое — приезжай к нам с Оденигбо. Но Кайнене, конечно, и так догадалась, только предпочла сделать вид, что не поняла.
— Я в следующем месяце еду в Лондон, — сказала Оланна. — Поедешь со мной?
— У меня дел невпроворот. В отпуск пока рановато.
— Почему мы больше не разговариваем, Кайнене?
— Нашла что спросить.
Вопрос позабавил Кайнене, и Оланна представила ее насмешливую полуулыбку.
— Просто хочу понять, почему мы перестали разговаривать, — повторила Оланна. Кайнене не ответила. В трубке что-то пискнуло. Обе молчали так долго, что Оланне пришлось извиниться. — Не стану тебя задерживать, — проговорила она.
— Придешь на будущей неделе к папе на ужин? — поинтересовалась Кайнене.
— Нет.
— Так я и думала. Чересчур пышно для тебя и твоего скромняги-революционера?
— Не стану тебя задерживать, — повторила Оланна. Собралась назвать телефонистке мамин номер, но передумала и уронила трубку на рычаг.
Установить в квартире телефон ее уговорили родители, пропустив мимо ушей, что она собирается жить с Оденигбо. Оланна возражала, но слабо; с тем же вялым «нет» принимала она и частые переводы денег на свой счет в банке, и новую «импалу» с мягкой обивкой.
Хотелось опереться на кого-то, или быть как те, кому не нужна опора. Как Кайнене. Оланна назвала телефонистке номер Мухаммеда в Кано, хоть и знала, что Мухаммед за границей; все тот же голос прогнусил: «У вас сегодня слишком много звонков». Трубку никто не брал, но Оланна долго слушала гудки. Потом опустилась на холодный пол и прижалась лицом к стене, чтобы свет не резал глаза.
Приезд матери Оденигбо испугал ее, похитил что-то дорогое. Казалось, она слишком долго не обращала внимания на рассыпанные жемчужины, и вот настало время бережно нанизать их, чтобы сохранить ожерелье. Мысль пришла неожиданно: она хочет от Оденигбо ребенка. Они никогда всерьез не обсуждали детей. Оланна однажды призналась Оденигбо, что не испытывает пресловутой женской потребности во что бы то ни стало родить и за это мать называла ее ненормальной, пока и Кайнене не сказала, что тоже ничего подобного не чувствует. Оденигбо посмеялся: мол, как ни крути, дать жизнь ребенку в нашем несправедливом мире — вопиюще буржуазный поступок. Так и сказал: «вопиюще буржуазный поступок»… Нелепые слова, бесконечно далекие от истины. Но ведь и она до сих пор всерьез не задумывалась о ребенке; новое, доселе незнакомое чувство молнией обожгло ее. Хотелось ощутить внутри живую тяжесть ребенка, его ребенка.
Вечером, услышав звонок, Оланна вылезла из ванны и, завернувшись в полотенце, пошла открывать. Оденигбо держал в руках газетный сверток с суйи;[51] Оланна с порога учуяла пряный, дымный аромат.
— Все еще злишься? — спросил Оденигбо.
— Да.
— Одевайся, поедем домой. Я поговорю с мамой.
От него пахло бренди. Он вошел в дом, положил на стол сверток, и во взгляде покрасневших глаз мелькнула беззащитность, которая обычно так хорошо пряталась под маской уверенности и многоречивости. Что ж, и ему знаком страх. Он обнял ее, она уткнулась лицом ему в шею и тихо сказала: «Нет, не надо. Останься».
Когда мать Оденигбо уехала, Оланна вернулась к нему. Угву встретил ее словами: «Простите, мэм», как будто и он был в ответе за поступок Матушки. Теребя карман передника, он продолжил:
— Вчера вечером, когда Матушка с Амалой уехали, я видел черную кошку. Возле гаража. — Угву помолчал. — Черная кошка означает зло.
— Неужели.
— Матушка грозилась пойти к дибии в деревне.
— По-твоему, дибиа подослал черную кошку, чтобы та нас покусала? — рассмеялась Оланна.
— Нет, мэм. — Угву скрестил руки на груди и понурился. — У нас в поселке был случай, мэм. Младшая жена пошла к дибии за ядом, чтобы отравить старшую жену, и в ночь, когда та умерла, перед ее домом видели черную кошку.
— Думаешь, Матушка раздобудет у дибии яду и отравит меня?
— Она хочет разлучить вас с Хозяином, мэм.
Серьезность Угву тронула Оланну, но его суевериям она потакать не собиралась.
— Это была просто соседская кошка, Угву. Матери Хозяина никакое зелье не поможет, нас ничто не разлучит.
Угву вернулся на кухню. Посмотрев ему вслед, Оланна задумалась над собственными словами. «Нас ничто не разлучит». В колдовское зелье и прочие бредни она, разумеется, не верила, но боялась за свое будущее с Оденигбо. Ей хотелось надежности. А сейчас она с радостью окунулась в прежнюю жизнь, их жизнь — лекции, теннис, полный дом друзей. Обычно гости собирались по вечерам, и Оланна удивилась, когда однажды, через неделю после ее возвращения, в дверь позвонили в обед. На пороге стоял Ричард.
— Здравствуй, — сказала Оланна, впуская его. Он был очень высок ростом, и, лишь задрав голову, она могла увидеть его лицо и глаза, синие, как море в штиль, и волосы, накрывшие лоб.
— Вот. Это для Оденигбо. — Ричард протянул книгу. Оланне нравилось, как он произносил «Оденигбо», старательно нажимая на ударный слог. Он избегал ее взгляда.
— Присядешь? — предложила Оланна.
— Спешу, к сожалению. Надо успеть на поезд.
— Едешь в Порт-Харкорт, к Кайнене? — Оланна не знала, зачем спросила, ведь и так ясно.
— Да. Каждые выходные к ней езжу.
— Привет ей от меня.
— Хорошо, передам.
— Я ей звонила на той неделе.
— Да, она говорила. — Ричард по-прежнему стоял в дверях. Он метнул на Оланну взгляд, но тут же отвел глаза и залился краской. Оланне был знаком этот взгляд, в котором читалось восхищение ее красотой.
— Как твоя книга?
— Движется. Просто невероятно, до чего сложны некоторые орнаменты, это настоящее искусство… Нет, не буду тебя утомлять.
