Виктор Пономарев - Записки рецидивиста
— Смотрите, из подвала никуда не выходите. Если в туалет, то подвал большой, места хватит.
После поверки вернулись в подвал, вмазали «озверина» и продолжали обмен опытом до вечера. Часа за полтора до съема позвали Генку и Ваську, дали им «порулить», я Генке уступил «баранку», Юрка — Ваське. Ребята честно заслужили это доверие. Бабы сначала заартачились, и то, видимо, для понта, потом согласились.
Когда объявили съем с работы, мы попрощались с бабами и ушли. Напоследок я сказал:
— Как конвой с вышек снимется, тогда и вы уходите. Смотрите, будьте осторожны, наблюдайте за вышками.
Протопали мы пять километров, пришли в жилую зону, поужинали, и я сразу упал на нары, настолько был уморенный. Спал как убитый, поднялся только на другой день. Было воскресенье. На общей поверке на плацу встретился с Юркой, он спал в другом бараке. Стали делиться впечатлениями, строить планы на последующие уик-энды.
2Перед вечерней поверкой в барак влетел парень, крикнул:
— В БУРе (барак усиленного режима) Колю Махорку менты пинают.
Я вскочил с нар, заорал:
— За мной!
Большая группа зеков кинулась в БУР. Менты, видя такое дело, пооткрывали все двери камер и убежали на вахту к солдатам. Мы заскочили в БУР, Коля лежал в коридоре, отнесли его в санчасть. Вызвали врача. Тот пришел, сделал укол, но было уже поздно. А может, не тот укол сделал. Врач у нас был необыкновенный, настоящий Айболит. Если голова болит, дает слабительные таблетки, если понос и живот болит, дает от головной боли. У него даже кличка была Коновал. Он и сам не скрывал, что за диплом врача отдал восемьдесят барашков. Тут и дураку понятно: кто даст хорошего врача лечить зеков, или, как нас иногда называют, отребье человеческое. Все должно быть гармонично: какие пациенты, таков и врач, «пара — пятак, сдачи не надо». А хорошие врачи должны лечить членов правительства, коммунистов, ментов. Я так разумею.
Забрали мы Махорку, отнесли в барак, накрыли простыней. А по баракам передали: завтра на работу не пойдем. Пусть приедет генерал из управления тюрем и посмотрит на ментовский беспредел и как с нами здесь обращаются.
Вечером пришел наряд надзирателей, человек десять, сделали обход по баракам. Мадаминову я сказал:
— Гражданин начальник, на работу никто не выйдет до тех пор, пока не приедут генерал и мать Махорки. Она рядом, в Ташкенте, живет. Пусть хоть труп сына заберет, похоронит по-людски.
Мадаминов и надзиратели ушли. Утром всех зеков выстроили на плацу на утреннюю поверку. На ней присутствовала вся администрация зоны: Лабуня, Мадаминов, оперы. Мы стояли в первой пятерке: я, Генка, Васька, Юрка и Казбек — молодой высокий парень. Мадаминов вышел вперед, стройный, подтянутый, как всегда, с серьезным лицом, сказал на ломаном русском языке:
— Э, слушай, давай, ходи работа.
Я тоже вышел вперед и говорю:
— Гражданин начальник, зона на работу не пойдет. Вас уже просили вызвать генерала и мать убитого парня. Пусть посмотрят, как с нами здесь обращаются.
Мадаминов, не говоря ни слова, сильно ударил кулаком меня в скулу. Я упал на ребят, они поймали меня, потом выпрямился и правым прямым врезал капитану в челюсть. Тот не ожидал такого поворота событий, отлетел и плюхнулся на задницу. Но тут же вскочил на ноги, крикнул: «Э-э!» — и снова ударил меня. Я упал на ребят, самортизировал на их руках, оттолкнулся и, как камень из катапульты, полетел на капитана, успев выбросить вперед правую руку. Он опять оказался на заднице, но поднимался уже не так резво. К нему подошел опер, сказал:
— Опомнитесь, капитан! Что вы делаете? — и крикнул: — Всем разойтись по баракам!
Мы разбрелись. А ближе к вечеру в зону приехал генерал Яхьяев, с ним подполковник Матюшин и несколько майоров. Привезли из Ташкента и мать Махорки. Зашли в барак, где лежал Коля. Генерал посмотрел и сказал:
— Да, история неприятная.
Мать подошла к сыну, заплакала и закричала:
— Верните мне сына. Что вы, палачи, с ним сделали? Сыночек, да как же я теперь жить буду. Лучше бы меня убили, аспиды!
В бараке столпилось много зеков, стояли понурые и смотрели на эту сцену. Генерал обвел всех взглядом, сказал решительно:
— Граждане! Мы наведем в колонии порядок среди администрации. Виновные будут строго наказаны. Порядок будет, это я вам обещаю. Но человека уже не вернешь. Жизнь продолжается. Завтра все на работу. Сейчас зайдет машина, труп погрузите и отправьте с матерью домой.
После этого комиссия свалила из зоны, мы погрузили труп, и машина ушла.
На другой день пошли на работу. Я сразу побежал на свой этаж. Люба увидела меня, спросила:
— Дима, что случилось? Почему вчера не были на работе?
Я рассказал. Она кинула поесть, я подобрал, свистнул ребятам, собрались, поели. И я снова побежал к Любе. Мы долго разговаривали. Она призналась мне в любви, сказала:
— Я так хочу, чтобы ты был рядом со мной всегда.
— Я тоже.
В конце работы Люба показала мне «сеанс» — разделась догола. Картина не для слабонервных. Словами не передать, это надо видеть. Панорама, достойная кисти великих художников. Груди у Любы были по полведра каждая, а зад не меньше, чем у трехгодовалой кобылы. Я крикнул:
— Люба! Дорогая моя! Мы еще не раз встретимся в подвале.
Обещание свое я сдержал. Потом мы частенько договаривались и встречались в подвале. Только деревянный топчан в нем пришлось мне на всякий случай укрепить стальными уголками и болтами, так сказать, в целях техники безопасности и промышленной санитарии.
Наши встречи, разумеется, не назовешь звездным часом зека, но все-таки. Хоть и за решеткой, за колючей проволокой, а любви хочется, настоящей любви с женщиной. А на этих педерастов, Катек, Манек — проституток лагерных — я просто смотреть не мог. Картины из их сексуальной жизни вызывали во мне отвращение и чувство брезгливости.
3Каждую среду в зоне проводились политзанятия. Раз сидим в бараке, я играю на гитаре, пою, ребята слушают. Зашел завхоз, объявил:
— Всем в клуб на политзанятия.
Мы сидим, ноль внимания. Тут заскакивает один зек, кричит:
— Мадаминов ходит по баракам.
Зеки — кто куда: кто в дверь, кто в окно. Мадаминова зеки и уважали и боялись. Был он очень строгий, но справедливый. Сам, не задумываясь, мог ударить зека, но за дело. Никогда не прибегал к посторонней помощи и не давал другим ментам пинать зеков.
Пока я вешал гитару, подзадержался в бараке и шел в клуб один. Из другого барака вышел Мадаминов, крикнул:
— На политзанятия!
Капитан закурил папиросу и пошел по плацу навстречу мне. Когда мы поравнялись, он резко поднял голову, посмотрел на меня, я посмотрел на него, сказал:
