Алексей Иванов - Географ глобус пропил
Лена тяжело молчала. Она была одета в длинную недорогую шубу, в валенки, на руках — расшитые бисером рукавички. В овале теплого толстого капора ее лицо, чуть румяное от мороза, казалось иконописным ликом, но все равно оставалось живым — тонким, красивым, усталым русским лицом. Андрюша возился в санках, усаживаясь поудобнее.
— А тебе, Витя, не хотелось бы начать все сначала? — негромко вдруг спросила Лена.
Служкин помолчал.
— Этот вопрос нельзя задавать, — сказал он. — И думать об этом тоже нельзя. Желать начать все сначала — это желать исчезновения нашим детям.
— Ну… не детям… хотя бы ошибки исправить…
— Мы никогда не ошибаемся, если рассчитываем на человеческое свинство, — сказал Служкин. — Ошибаемся, лишь когда рассчитываем на порядочность. Что значит «исправить свои ошибки»? Изжить в себе веру в людей?.. Самые большие наши ошибки — это самые большие наши победы.
— Ты всегда думал в таких широких масштабах…— усмехнулась Лена.
— Наоборот, — возразил Служкин. — Я думаю в самом узком масштабе — только человек. Я, Лена, стараюсь думать лишь о том, что рядом, — как получается, конечно.
— Наверное, ты прав, — кивнула Лена. — Я тоже чувствую, что это плохо — когда желаешь вернуться обратно… И все равно иногда очень хочется начать все сначала.
«Эти глаза не против»
С утра отключили воду — всю: значит, надо было идти на ключик. Неумытый и раздраженный, Служкин напялил пуховик и ботинки и потопал в подвал, в кладовку. Канистру он нашел сразу, а в поисках крышки от нее пришлось перевернуть весь хлам — мешки со старыми игрушками, связки макулатуры, узлы тряпья, обрезки досок и фанеры, обломки лыж, какие-то чайники, коробки, пыльные бутылки, хоккейные каски, велосипедные рамы, рваные раскладушки и вообще невесть для чего хранящиеся вещи вроде половинки корпуса от стиральной машины или упаковки минерального удобрения.
Пока Служкин рылся, хлопнула дверь подвала, чьи-то плечи шаркнули по стене, и в дверях кладовки появился багровый от натуги Будкин, приволокший два пластмассовых ящика с банками.
— Здорово, Витус, — пропыхтел он. — За водой собрался?..
— За дерьмом, — мрачно ответил Служкин и сел в санки покурить.
Будкин опустил ящики на верстак и захехекал.
— Слушай, а можно я их у тебя поставлю? — спросил он.
— Ставь, — безразлично кивнул Служкин. — А с чем они?
— С дерьмом, — сказал Будкин и сел на канистру.
Служкин достал из ящика длинную банку и повертел перед глазами.
— Слива в крепленом вине, — прочел он. — Попробуем?
— Это же на продажу…— замялся Будкин.
— Продашь, деньги выручишь — все равно пропьешь.
Будкин грустно хехекнул, подумал, взял с верстака стамеску и пробил в банке две дырки. Банку он протянул Служкину, а себе достал вторую и открыл подобным же образом. Они начали пробовать.
— Чего давно в гости не заходил? — спросил Служкин.
— Дела, — неопределенно ответил Будкин и закурил.
— Брехать — не кувалдой махать… Из-за Нади?
— Н-ну…— сознался Будкин. — Достала она меня.
— Мне-то чего врешь? — Служкин приложился к банке. — Я-то вижу.
— Чего ты видишь?
— Что влюбилась она в тебя.
Будкин ничего не говорил, яростно дымя сигаретой.
— Ну, продолжай, — подтолкнул его Служкин.
Будкин зажег вторую сигарету от первой, хехекнул, помолчал и неожиданно кратко и твердо сказал:
— Да.
— И что, крепко? — усмехнулся Служкин.
— Крепко, — кивнул Будкин. — Ты же знаешь, Витус, со мной такого никогда не бывало, а вдруг случилось… Ну, я и решил держаться подальше. А что делать-то? Посоветуй. Ты же здесь командир.
— Командир пропил мундир… Кому советовать-то? Тебе? Так в этих делах я перед тобой просто щенок. Вам самим решать надо, а не играть в Штирлица с Мюллером, как детям малым.
— Ну тогда, блин, держи ее на цепи! — рявкнул Будкин. — А за себя я ручаюсь!
— Я не умею! — Служкин развел руками с банкой и сигаретой.
— Что же ты, презентуешь мне ее? — растерялся Будкин.
— Она мне не принадлежит. Я ее свободы не умаляю.
Будкин допил банку, повертел в руках и бросил в ведро.
— Нет, я так не могу, — подвел он итог. — Друг все-таки…
— Вот как! — крякнул Служкин и тоже допил банку. — Ехали-ехали, да никуда не приехали. Ты для себя реши, а за меня не боись. Я-то ничего не теряю, у меня нет ничего. А Наде я счастья желаю, я перед ней виноват. Если уж ей такое счастье выпадает — пусть будет такое.
— Как-то дико все это, Витус…— Будкин обеими руками стал скрести голову. — Душа разрывается… Да и не верю я тебе…
— Ну, хочешь, пойдем к тебе, я позвоню Наде и скажу, что ты ее любишь? — предложил Служкин. — Тогда ты поверишь, что я зла не держу? Сидишь тут мрачнее навозной кучи…
— Пойдем, — убито согласился Будкин.
Они заперли подвал и пошли к Будкину. Не разуваясь, ввалились в комнату. Будкин набрал номер и протянул Служкину трубку.
— Алло? — произнесла Надя.
— Надя, это я, — сказал Служкин. — Мы тут с Будкиным хорошо поговорили, и я должен тебе сказать, что он тебя любит.
— Вы что, пьяные? — яростно спросила Надя.
— А что, тебя любить только спьяну можно?
— Передай ему, что он козел! — крикнула Надя и бросила трубку.
Будкин стоял и глядел на Служкина собачьими глазами.
— Она дала понять, что очень рада, — пояснил Служкин, опуская трубку на рычаг. Он ненадолго застыл, глядя куда-то в пустоту. — Старая я толстая сводня, — сказал он. — Виктор Сергеевич Случкин… Пойдем обратно в подвал, вмажем еще по банке, а потом на ключик слетаем — тебе ведь тоже водой запастись надо? Через час, красные, расхристанные, они вывалились из подвала, волоча за собой по ступенькам санки. В санках громоздились две канистры — толстая пластиковая Служкина и тощая алюминиевая Будкина. Канистры чем-то напоминали опальных боярыню Морозову и протопопа Аввакума. У дверей подъезда, расстелив по снегу пушистый хвост, сидел Пуджик и смотрел на Служкина спокойными, как копейки, желтыми глазами. Пока Будкин, прикрывшись воротником, закуривал, Служкин, почти встав на четвереньки, гладил кота и бормотал:
— Не трусь, солдат ребенка не обидит…
Взявшись под локоть, как супружеская пара, Служкин и Будкин твердо двинулись вперед, а сзади санки оставляли извилистый след на заметенном тротуаре.
— Споем? — предложил Будкин, когда они проходили мимо школы.
— Какое петь! Я же, блин, на хрен, педагог! — осадил его Служкин.
На позвоночнике скелета теплицы сидели Чебыкин и Градусов.
— Виктор Сергеич! Здрасте! — заорал Чебыкин.
— Здрасте…— Служкин вяло махнул рукой.
— Вы куда пошли?
