Вера Колочкова - Слепые по Брейгелю
— В смысле?
— Ну… Куда ведешь-то меня, Иван Сусанин?
— И все равно не поняла твоей мысли, Саш! Как это — куда идем? К счастливой жизни идем, куда ж еще!
— Это в смысле, чтобы у нас все было? Дом, квартира, машина, счет в банке? Но ведь все это уже есть, Валь. А если есть, зачем тебе еще напрягаться, жилы рвать? Подчинять свою жизнь законам бизнеса, как ты говоришь? Жизнь — она ведь одна всего, другой не будет! И у нее другие законы должны быть. Чего ж ее этим жестоким законам зазря подчинять-то? Всю, без остатка?
— Ты… Ты это серьезно?!
— Ну да, вполне. Нет, ну в самом деле, я не понимаю… Конечно, нехорошо твои доходы считать, но я попробую втиснуться в шкуру этого нехорошего, уж черт с ним, а ты меня послушай. Ради себя, не ради меня, просто послушай, и все. Скажи, ведь тебе… Ну, то есть нам, конечно… Ведь нам того, что есть, до конца жизни хватит? Может, пора ослабить плечи, Валь? Просто жить, просто любить…
— Ты что, предлагаешь мне выйти из бизнеса? — глянула она на него с ужасом и отстранилась.
— Да нет! Нет, конечно. Нет, я предлагаю тебе доминанту снизить, не гнать из последних сил. Остановиться, притормозить немного. О душе вспомнить, научиться заново многим вещам, о которых ты напрочь забыла. Книги читать, например, музыку хорошую слушать… Не шансон по пути на работу, а настоящую музыку, Валь. Хочешь, я тебе в этом деле поводырем буду? Я не знаток, конечно, но кое в чем разбираюсь.
Валя вдруг то ли всхлипнула, то ли икнула от смеха. Он замолчал, удивленно глянул ей в лицо. Да, выражение на нем и впрямь странноватое образовалось — в глазах туманом слезы стоят, а губы перекосила скептическая улыбка. Вот сморгнула слезный туман, глаза прояснились, глядят с досадой и разочарованием. И дробный смешок через слезы:
— Ну, рассмешил, надо же… О чем ты толкуешь, любимый мой, ты сам-то себя слышишь? Какие книги, какая музыка? Какое там — плечи ослабить? Это пусть твоя бывшая книжки читает, а мне… Да ты хоть знаешь, как я жила, из какого я дерьма на белый свет выползла? И как мне все это досталось, знаешь? Как меня унижали, как отбирали все, как били мордой об стол… Нет, Сашенька, нет. То, что я могу заработать, все мое будет. Зубами вгрызусь в лишнюю копейку, а на музыку и книжки не променяю. И ничего не сделаешь, придется тебе меня именно такой принимать, Сашенька, идеалист ты мой разлюбезный. И запомни, пожалуйста, на будущее! Никогда не учи меня жить. Я всегда знаю, что я делаю, понял? И вообще, не лезь под руку… Да, грубо звучит, прости. Я и в самом деле очень люблю тебя, поэтому еще раз прости. Ладно, пойдем спать… Завтра вставать рано.
Он долго не мог уснуть в эту ночь. За окном шелестел дождь, рядом похрапывала Валя. Надсадно похрапывала, через носоглотку, с задержкой дыхания. Он протянул было руку, чтобы погладить ее по плечу… И вдруг убрал. Возникло вдруг странное чувство, похожее на стыдливую неприкаянность. Такое, наверное, случается с добропорядочной женщиной, обнаружившей себя поутру в чужой постели. С вечера было шампанское, бубенцы на тройках и залихватское «будь что будет», а на рассвете проснувшись, в лицо самой себе плюнуть хочется.
* * *Весь день у нее всплывал в памяти образ нового знакомого. И голос его звучал, насмешливый, но с легкой философской грустинкой: «…Не надо Лушу обижать, она старенькая, любовью оскорбить нельзя… Придется нас терпеть, ничего не поделаешь…»
По крайней мере, думать о вчерашнем знакомстве было приятнее, чем изнывать в тоскливом недоумении от жизненных перемен. И после работы домой веселее шагалось. Как-никак, а вечер обещал что-то, можно не сидеть дома наедине с приятельницами — старой тревогой и свеженькой безнадегой. Даже в супермаркет по пути заскочила с мыслью прикупить косточку для Луши и долго приставала к продавщице в мясном отделе, выясняя, подойдет ли для этих целей обыкновенный суповой набор. И какой лучше, свиной или говяжий. Продавщица смотрела на нее, как на душевнобольную, и где-то по большому счету была права…
Нет, вовсе она не возлюбила большую черную собаку Лушу, еще чего. Но думать о том, как Луша заскулит при виде сахарной косточки, почему-то было приятно. Да и погладить ее тоже можно, рука не отвалится. И за ухом почесать. Или собак за ушами не чешут? Ну, в общем, почесать там, где по правилам полагается.
А во дворе, на виду у всех, можно и не гулять. Можно в парк пойти или на набережную. В уличном кафе посидеть, чаю попить. Правда, к тому времени кафе уже закроется… Да, и надеть надо что-то поприличнее, не джинсы и ветровку, а рубашку с брюками, например. Можно ту самую рубашку, мягкую, хлопковую, которую в дорогущем бутике в Испании купила. На вид она простая, но очень стильная! Озорная такая, в крупную клетку.
В общем, шла домой, сама себя подхваливала — эка она лихо с тоской-бедой справляется! И со страхами! И с пугающим одиночеством! А то навалились, понимаешь… Ну, ушел муж к другой, с кем не бывает. И впрямь, не ляжешь ведь, не умрешь по заказу. Наверное, правду знающие люди говорят — когда одна дверь закрывается, обязательно должна открыться другая. Только надо ее вовремя разглядеть, чтобы мимо не пройти. Может, черная собака Луша вчера эту дверь и открыла, ткнувшись ей носом в колени? Надо бы с ней подружиться на всякий случай. А может, и полюбить, если получится. Но кто его знает, как оно вообще все получится? Очень волнительно на душе, как перед отъездом из дома.
Как ни странно, Луша сидела у подъезда, беспокойно перебирала передними лапами. Почему-то одна, без хозяина. Она подошла, спросила вполне серьезно, будто рассчитывала на ответ:
— Луша, а ты почему одна? Где твой хозяин?
Собака глянула на нее с тоской, отвернулась досадливо — отстань, мол, и без тебя тошно. Вот вам и вся любовь, которой оскорбить нельзя! Потом подскочила, подошла к железной двери, тявкнула требовательно — открывай, чего стоишь!
И проскользнула в образовавшуюся щель тенью, села у двери третьей квартиры, заскулила. Она медленно прошла вслед за собакой на площадку, встала невдалеке. Что это? Почему она одна? Хозяин ее одну выпускает гулять? Или его дома нет?
Наверное, и впрямь, нет его. Тишина за дверью. Тогда почему Луша оказалась одна на улице? Убежала, заблудилась, потом сама дом нашла? А он, наверное, бегает, ищет ее? И что теперь делать?
— Луша… Может, пойдем на улицу, хозяина поищем? — робко обратилась она к собаке.
Та лишь заскулила в ответ жалобно. Что ж, понятно, никто никуда не идет. Ну и как тогда поступить? Стоять здесь, караулить ее?
Вдруг Луша забеспокоилась, прыгнула передними лапами на дверь, тявкнула гулко. Она вздрогнула, отступила на шаг назад. Дверь открылась, явив ей лицо вчерашнего знакомого…
