Эдуард Тополь - РОССИЯ В ПОСТЕЛИ
– Садитесь, садитесь…
Мы опешили – как так?
За короткое, двадцатиминутное выступление – такой стол?
Но тут на двух «газиках» подкатили к дому еще человек семь – все руководство колхоза – от председателя и парторга до бухгалтера – дебелой краснощекой бабищи.
И уже позже, за тостами – первый за дорогую Коммунистическую партию, а потом за дорогих гостей оптом и поименно, – выяснилось, что привезли нас в загородный обкомовский дом отдыха и под «встречу с артистами» будут списаны литры водки и ящики продуктов из обкомовских фондов, а также – что в нашу честь топится сейчас русская баня и сразу после выпивки мы все вместе отправимся париться в баньку.
При этом у дебелой бухгалтерши, съедавшей взглядом нашего малоизвестного, но молодого актера, масляно туманились пьяные розовые глаза, а румяные комсомольские вожди тянулись рюмками к нашим артисткам и хлопали по спинам официанток – не краснеющих сельских девок.
Но актрисы и пожилой кинооператор идти в баню отказались, а мы – режиссер, молодой актер и я, выпив изрядно, дали себя уговорить при хмельном условии, что и официантки будут с нами париться.
И вот – баня!
Русская баня, натуральная, сельская. С темным предбанником, где рядом с деревянными лавками стоят ящики с жигулевским пивом, водка и жбан холодной воды, с просторной парилкой, жаркой печью, влажно-дубовыми полатями и березовыми вениками, отмоченными все в том же жигулевском пивке.
Дебелая бухгалтерша – голая, с неожиданно ладной, хотя и полной розовой фигурой – похотливо играя ягодицами, тут же плеснула на раскаленно-сизые камни несколько ковшей воды с пивом – и вся парилка заполнилась туманно-белым паром, и уже почти без стеснения входишь сюда голым, и сквозь парной туман смотришь, чья еще фигура появится в затуманенном проеме двери. И смешно, весело наблюдать, как, сначала застенчиво прикрывая руками грудь и лобок, вошла одна из официанточек или, прикрыв двумя руками пах, вошел наш молодой актер, но уже через минуту все забывают о природном стыде и плещут друг на друга из шаек водой, стегают на лавке друг друга вениками, хохочут, подбавляют парку и выскакивают в предбанник пивка хлебнуть…
Дебелая бухгалтерша оказалась прекрасной банщицей – она любовно, томно, с каким-то похотливо-нежным оттягом хлестала веником нашего молодого актера, потом кряжистого, матерого председателя колхоза, потом меня, грешного.
А распарившись, размякнув, уже почти без сил лезешь на верхнюю полку и лежишь, блаженствуя, лениво оглаживая рядом с собой влажное, спело-налитое тело официантки с мокрой торчащей грудью.
Еще нет ни похоти, ни желания, а только приятная слабость в распаренных членах, но затем постепенно что-то наливается, наливается в паху, а уже глядишь – кряжистый председатель колхоза голый соскакивает с полатей и зовет:
– Ну? Кто со мной до проруби? Что, артисты, слабо?
Артистам – то есть нам – слабо, конечно, вот так из парилки выскочить на зимнюю стужу и бултыхнуться в ледяную прорубь, и, оставив гостей, хозяева голяком выскакивают из бани. Впереди всех, взбрыкивая от обжигающего снега, бежит розовая бухгалтерша, от ее пудовых ягодиц, ляжек и плеч валит пар, и они с председателем колхоза ногами вперед ухают в ледяную прорубь реки, а следом за ними – круглогрудые официантки и местные комсомольские вожди.
Минуты через две все выбираются из проруби – с криком, с хохотом, и бегут обратно в баню, и мы за ними. Влетели в парилку, ковш холодной воды на камни печки, снова пар, жар, хохот и шум, а потом все вместе идем в предбанник пить пиво и калякать.
И уже незаметно, что режиссер с бухгалтершей остались в бане одни, и даже неохота думать, чем они там заняты в парном тумане, – завернувшись в простыни, пьем пиво, отбрехиваемся от сельских насмешек, и я ощупываю глазами одну из официанток и встречаю ее пристальный, не уклоняющийся взгляд, и уже с привычной ленцой, с таким знакомым оттягом замирает сердце.
И когда после очередного цикла – парилка, прорубь, снежная ванна и снова парилка – все уходят в предбанник пить пиво, в бане остаются уже две пары – я и официанточка Зоя, и на другом конце нижней лавки – наш режиссер с дебелой бухгалтершей.
Бухгалтерша плеснула еще ковшик воды на горячие камни, чтобы туманно-парная завеса разделила нас, но и сквозь пар видно, как легла она под режиссером навзничь, и он навалился на ее круглый мясистый зад и, оскальзываясь на мокрых ягодицах, приступил к работе.
Но дальше наблюдать нам за ними некогда, я по своей привычке сел на лавке, усадил к себе верхом на колени мокрую, распаренную Зою, обнял руками ее влажную талию. Ее раскрытые ноги и сильные ягодицы смело, одним рывком прижали ее живот к моему так, что мой Брат тут же оказался целиком в ее теле, и она прижалась ко мне, чуть охнув от удовольствия, и замерла так, наслаждаясь и закрыв глаза, а ее мокрые длинные ржавые волосы касались моих рук.
Так она сидела, не двигаясь.
Я осторожно пошевелил ее бедра, отодвинул от себя почти силой, но она тут же надвинулась обратно, и тут возникла странная похотливая игра – я как бы отталкивал ее от себя, снимая с Брата, а она с силой надвигалась обратно, словно боясь выпустить его из себя, и скоро это превратилось в ритмическую скачку, и наши мокрые тела бились друг о друга сочными влажными шлепками, и Зойка все увеличивала темп скачки, набирая скорость бешеного галопа.
Право, я не ожидал такого темперамента в этой сельской двадцатилетней девчонке.
Сжав зубы, шумно дыша, размахивая мокрыми прядями длинных волос, она вбивала в себя моего Братца с уже неуправляемым мной неистовством, с бешенством близкого оргазма.
И что – через несколько секунд она кончила, издав протяжный полустон-полукрик, кончила и безжизненно сползла на мокрый пол и легла там на спину, распахнув усталые ноги и уже вялое, будто оплывающее тело.
А я с торчащим Братом остался сидеть на лавке. В стороне, на том конце лавки, трудился над бухгалтершей наш режиссер, а распахнутое тело молодой официантки с влажной грудью, с закрытыми глазами на курносом лице и рыжим лобком лежало у моих ног.
В предбаннике был слышен смех, там травили похабные анекдоты, и уже вот-вот сюда должны были войти, но мой торчащий мокрый Брат требовал, действия, и я, наплевав на все, безразличный к тому, что случится, когда сюда войдет вся компания, голой ногой поддел за бок лежащую Зою и перевернул ее. Она повиновалась легко и безжизненно, как ватная кукла, она просто перекатилась со спины на живот и теперь лежала ничком, отсвечивая в парном тумане мокрыми круглыми ягодицами.
Я лег на нее, снизу подобрал руками ее плечи, ухватился за них и с силой всадил Братца в ее безжизненный зад.
