Елена Уолш - Реальная страна Бритопия
По-видимому, бдительный пограничник считал, что у меня есть веские причины не поднимать полку, и он был полон решимости, во что бы то ни стало раскрыть этот заговор мирового империализма. Однако я категорически отказалась поднимать полку. Бывший муж-ирландец все-таки научил меня бороться за свои права…Наверняка он поступил бы также и гордился бы моей небывалой смелостью. Мои соседи по купе недоуменно наблюдали за развитием событий. Я попыталась объяснить им, что происходит, хотя трудно было найти объяснения этой нелепой ситуации. Я стояла посреди купе, завернутая в одеяло, а передо мной стоял на вытяжку пограничник в форме. Меня начал разбирать смех.
— Поднимите полку! — теперь отличник пограничной службы обращался уже к американцу, но указывал на мою полку. Тут вмешалась я и сказала своему уже весьма напуганному попутчику, что он совершенно не обязан поднимать несчастную полку. Но бестолковый иностранец не внял доводам разума и услужливо поднял мою полку, а потом полку своей жены…Через час нам вернули паспорта без каких либо комментариев.
На Эстонской стороне границы, в Нарве, нам предстояла подобная церемония проверки. Но полки поднимать никто не просил, и нам даже по-английски пожелали счастливого пути. Так что мне пришлось сохранять свой боевой дух до обратного путешествия. Через несколько часов я увижу Сашу уже не во сне, а пока, укутавшись в одеяло, в полудрёме, я предалась воспоминаниям…
Вот уж никогда не думала, что снова выберусь в Таллинн! Последний раз я там была, когда он уже был столицей независимого государства, и писался с двумя буквами «н» на конце. Я тогда работала в России, на Урале, в международной благотворительной организации, была замужем за ирландцем и путешествовала по ирландскому паспорту, поскольку мой российский паспорт был просрочен. Каждый год моя виза кончалась, и я должна была ехать за пределы страны продлевать её. Головной офис нашей организации находился в Москве, а ближним зарубежьем была Эстония, поэтому я охотно садилась в ночной поезд и ехала в Таллинн.
В Таллинне когда-то жила моя институтская подруга, Катя, и поэтому я бывала там довольно регулярно еще со времен своей юности. Подруга в свое время тоже вышла замуж за иностранца и теперь жила в Париже, но каждое лето приезжала в Таллинн. Я старалась приурочить свои поездки за новой визой к её визитам. А в студенческие годы поездки в Прибалтику были для меня, да и для многих моих соотечественников, еще не избалованных Шенгенскими визами, словно поездки заграницу. Это благодаря моей подруге я узнала, что «король поэтов», Игорь-Северянин (настоящее имя — Игорь Васильевич Лотарев) умер от сердечного приступа в столице Эстонии, уже оккупированной немцами в декабре 1941 года.
«Тьма меня погубит в декабре. В декабре я перестану жить». Тело потомка Карамзина и Фета отвезли на телеге на Александро-Невское кладбище и похоронили за чужой оградой. Русская Ревельская община не приняла поэта, но, несмотря на помощь эстонской интеллигенции, он умер в нищете, и даже для его останков не нашлось куска своей земли. На могиле «короля фиалок» установили деревянный крест с надписью из его стихотворения «Классические розы»:
«Как хороши, как свежи будут розы,
Моей страной мне брошенные в гроб…»
Обязательно в этот раз схожу поклониться его праху. Когда я в последний раз побывала на его могиле, там уже была установлена мраморная плита, с распятым почему-то без креста, Иисусом. У бронзового изваяния, стыдливо спрятанного на тыльной стороне памятника, недоставало руки, очевидно оторванной любителями цветных металлов.
«О всех, о ком здесь некому молиться,
Я помолюсь теперь в монастыре…»
Накануне вечером я начала читать русскоязычную эстонскую газету, лежавшую на столике в купе, и натолкнулась на публикацию о Северянине. Автор статьи муссировал подробности личной жизни поэта….
«Так страшно к пошлости прилипнуть, —
Вот это худшая вина,
А если суждено погибнуть,
Так пусть уж лучше от вина!»
Статья вызвала во мне раздражение. Подумалось, что мне бы вовсе не хотелось вникать во все эти детали, как, наверное, не хотелось бы знать о подробностях измены моего любимого. Пожалуй, мне ближе образ поэта, каким он запомнился Бунину в Эстонии, куда он приехал после получения Нобелевской премии. Игорь-Северянин был одет в потертое пальто и шапку из меха кенгуру.
Поэт писал о Ревеле, куда –
«Влекут готические зданья,
Их шпили острые, — иглой, —
Полуистлевшие преданья,
Останки красоты былой.
И лабиринты узких улиц,
И вид на море из домов,
И вкус холодных, скользких устриц,
И мудрость северных умов»
Во времена моей юности в столице Эстонии помимо впечатлений от готической архитектуры и замечательных пригородов, всегда можно было обогатиться еще и каким- либо дефицитом. Все казалось там необыкновенным: чистые узенькие улочки старого города, опрятные старушки, наслаждающиеся бесконечными чашечками кофе и восхитительно-свежими булочками в крохотных кафе, пригороды с симпатичными коттеджами и газонами, усеянными цветами.
В Таллинне я устриц не вкусила, зато самые обыденные, казалось бы, вещи были там гораздо красивее, чем то, что можно было найти на полках питерских магазинов. Я периодически привозила себе, своим подругам, родственникам и коллегам махровые халаты, кожаные домашние тапочки, белье, конфеты и неизменный ликер «Вана Таллинн». В перерывах между посещением магазинов в Таллинне всегда можно было расслабиться в небольшом уютном кафе, ресторане, а то и варьете.
Нам с Катей особенно полюбились небольшое кафе от птицефабрики, в котором подавали тогда еще неслыханную у нас куру-гриль с укропным соусом и бар при гостинице «Виру», где мы обычно заказывали себе какие-то экзотические коктейли с неизменными солеными орешками. Иногда я приезжала туда со своими друзьями на машине, и, как правило, привозила своего очередного бойфренда на смотрины. Побывала я там и со своим теперь уже бывшим мужем. Моя подруга и её мама стойко терпели мои нашествия, демонстрируя неизменное гостеприимство. Но мои отношения так и не сложились, ни с бойфрендами, ни с мужем. Может, это было некое влияние самого города, который каким-то образом пытался отомстить нежеланным пришельцам?
Ни для кого не было секретом, что в Прибалтике не любили и не любят русских. Да и где нынче заграницей любят русских? Образ россиянина неизменно связан с мафией или новыми русскими. Русские туристы теперь опережают немецких в рейтинге «самых плохих» заграницей. Они прячут шезлонги в своих гостиничных номерах, а не бросают на них полотенца, как немецкие туристы. Они нахально вклиниваются в очередь, потрясая наличкой, носят «сомнительную» одежду, спортивные костюмы, золото, ругаются и рыгают во время еды. Мужчин обычно сопровождают жены или подруги лет на 20 моложе, чем они.
Однажды слышала от сотрудницы британского консульства в Санкт Петербурге, что они увеличили стоимость виз для россиян, потому что видели как новые русские тратят деньги заграницей. А моя двоюродная сестра-экскурсовод рассказывала, что когда она по началу сопровождала автобусы с российскими туристами, в основном женщинами, в Италию, полиция при виде такого обилия россиянок объявляла чрезвычайную ситуацию — думала, что прибывала очередная партия представительниц древней профессии.
Как-то раз я приехала в Таллинн как раз со своим очередным бойфрендом. Катя решила повести нас во вновь открывшийся популярный бар «Лисья Нора». Подойдя к бару, мы обнаружили очередь перед входом. Очередь молчаливо и обреченно стояла, не двигаясь, и взирала на некоторые вновь подошедшие удачливые пары, перед которыми услужливо распахивалась дверь. Когда мы, наконец, не выдержали мучительного ожидания и поинтересовались у вальяжного метрдотеля, почему нас «не пущают» в «Нору», он ответил — У нас все столики зарезервированы. Хотя мы специально предварительно узнали по телефону, что резервирование не требовалось. Мы посовещались и решили сообщить о таком возмутительном факте обращения с клиентами «куда следует» — в КГБ. Катя привела нас в соответствующее здание, и на удивление, нас довольно демократично принял какой-то чин. Первое, что мы увидели на стене его кабинета — эмблему бара «Лисья Нора». — Из огня — да в полымя! Похоже, что удачи здесь нам не видать. Они, по-видимому, связаны одной веревочкой, — подумала я.
Сотрудник компетентного органа поведал нам о трудовых буднях представителей своей нелегкой профессии. Оказывается, он и его коллеги ведут напряженную борьбу на идеологическом фронте. Им неустанно приходится контролировать многочисленные развлекательные учреждения на предмет выполнения строгой установки партии — исполнять не менее 60 % русской и советской музыки. Прослушав вариации на тему «наша служба и опасна и трудна», мы изложили причину своего визита…После нашего рассказа о любви к советской музыке, неудавшемся посещении популярного бара и возможной коррупции среди его персонала, мы покинули передовую линию идеологического фронта с запиской, адресованной дирекции бара, которую мы и вручили посрамленному метрдотелю.
