Жан д'Ормессон - Бал на похоронах
— Я могу твердо обещать вам: в порту Нью-Йорка больше не появятся нацистские агенты, и немецкие субмарины не проскользнут туда ни под каким видом.
После войны, подкрепленный состоянием в несколько миллиардов долларов, неоднократно обвиненный в финансовых махинациях и неизменно оправданный, Мейер Лански попытается найти пристанище в Израиле, но будет изгнан оттуда Голдой Мейер, которая произнесет свои знаменитые слова: «В Израиле мафии не будет!» Он проживет оставшуюся жизнь во Флориде, купаясь в долларах и начисто забыв о прошлом, в образе самого обычного мелкого буржуа, прогуливая по вечерам собачку в своем квартале в компании вдов нефтяников или бывших актрис, подцепленных анонимно. Его прикончит в 1983 году сердечный приступ в Майами, ему будет восемьдесят один год. Он осуществил-таки золотую мечту любого гангстера высокого полета: умер от старости. Марго ван Гулип присутствовала на его похоронах…
Когда американский генштаб утвердил план захвата Сицилии, только два посторонних человека были посвящены в тайну — один был Счастливчик Лючиано, а другая — мадам Малоне, но не ее муж-адвокат.
— Дорогая Мэг, — сказал ей генерал Эйзенхауэр, — я рассчитываю на ваше абсолютное молчание, даже в ваших разговорах с мужем.
— Дорогой Дуайт, — ответила Мэг, — мой муж вообще не в счет. Вряд ли мы с ним обмениваемся десятком слов в неделю. Но, говоря серьезно, я обещаю вам ничего никому не говорить, даже моему любовнику.
— А, это необязательно, — сказал генерал небрежно, — он уже в курсе…
— Я говорю уже о другом, — уточнила Мэг.
Из своей тюрьмы, которая стала уже для него почти местом отдыха, Счастливчик Лючиано развил бурную деятельность. Как Симеон Столпник с высоты своего столпа, он рассылал послания всем сколько-нибудь значительным лицам. Он направлял своих друзей в самые отдаленные деревни Сицилии. Он рисовал разведывательным службам армии детальные карты острова и просил своих там, на Сицилии, оказать должный прием американским войскам и указать им путь по сицилийским лабиринтам. Он потрясал, что называется, небом и землей, но наконец сумел временно выйти на свободу, и уже там, на месте, выполнял роль консультанта во время операции высадки на остров. Он посылал Мэг ходатайствовать за него к генералу Кларку, Маршаллу, Паттону, затем снова — к Эйзенхауэру и самому Самнеру Уэллесу. Тщетно, его не освободили окончательно. Но отказ правительства не обескуражил его. В обмен на обещание общей амнистии (и оно было строго выполнено) он передал секретным службам подробную схему мафиозной организации на Сицилии — сотни семей и тысячи «филиалов», — то есть выдал им грандиозную преступную организацию, не уступавшую той, которой он вместе с Мейером Лански долго руководил сам в Соединенных Штатах.
Через год после окончательной победы, уже в 1946 году, просьба об освобождении, представленная Мэг Малоне от имени Лючиано, была принята к рассмотрению и завизирована Томасом Дьюи. Счастливчик Лючиано был освобожден под честное слово и выселен в Италию, где прожил богатейшим «пенсионером» с таким жизненным опытом, которого хватило бы на сюжет сногсшибательного романа; через пятнадцать или двадцать лет он, как и его приятель Мейер Лански, умер от сердечного приступа. Расставание экс-миссис Малоне со Счастливчиком Лючиано (к этому времени она уже была разведена со своим мужем) произошло тогда, когда бывший патрон нью-йоркских докеров был еще в тюрьме. Все произошло очень просто и без малейшей аффектации с обеих сторон. И вот через несколько лет бывший муж Мэг, адвокат мафии, мирно сидел с пеной на лице в кресле своего парикмахера, брившего его, и вдруг увидел перед собой в зеркале двух типов в шляпах, одетых в черное и с револьверами в руках. Он не успел и глазом моргнуть, как они открыли огонь и прикончили его на месте. Так Мэг стала вдовой, но ей было на это плевать…
…Четыре человека наклонились и подняли гроб, затем поставили его себе на плечи. Толпа раздалась. Все пятеро — четыре похоронных работника и покойник — медленно двигались вдоль «живой изгороди» слез, которая сама собой вырастала по ходу погребального кортежа. Все молчали. Никто ни на кого не смотрел. Раздавленная печалью, толпа вибрировала на тонкой грани между ощущением абсурда и прозрением вечной тайны. Послышался всхлип, будто скулил зверек, попавший в ловушку. Это плакал Бешир…
…Церемония проходила просто и весело. Шарм Ромена сработал в очередной раз: маршал Жуков взял себе в сопровождающие этого француза, одержавшего двенадцать побед в воздухе. С разрешения командующего Пуйада, который ценил добрые отношения между французами и русскими, он взял его к себе в штаб Первого Белорусского фронта. Ранним весенним утром, уже на германской территории, сразу после форсирования Одера перед объединенными войсками был воздвигнут красный флаг. Были речи и вручение наград: орденов Красного Знамени, Красной звезды, ордена Отечественной войны 2-й степени, орденов Суворова и Александра Невского. Церемония несколько затянулась, когда Ромен, смешавшийся с группой советских офицеров, увидел маршала Жукова, его появление было встречено присутствующими русскими настоящей овацией. Маршал потребовал тишины, произнес несколько слов и вручил собственноручно около десяти крестов — орденов Отечественной войны 1-й степени. Затем он склонился к своему адъютанту, сделал знак рукой — и рядом с красным флагом взвился на шесте французский флаг.
— Можешь мне не верить, — сказал мне Ромен в тот единственный раз, когда он заговорил об этом событии, — но для меня это было потрясением.
Он был потрясен еще более, когда увидел перед собой группу своих французских товарищей, среди них были Марсель Альбер, граф Ролан де ла Пуап, Жак Андре, Марсель Лефевр, которые уже получили высокие советские награды. И еще неожиданность: в толпе новоприбывших он увидел сияющее лицо Тамары.
— У меня стоял ком в горле, — признался он.
Маршал зачитал приказ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении Ромену звания Героя Советского Союза. Раздались аплодисменты. Ромен подошел к Жукову, и тот его расцеловал.
— Я тогда здорово разволновался, — признался мне Ромен.
И уже полной неожиданностью стало для него слово, произнесенное перед его фамилией, — это было звание «podpolkovnik». Это что-то вроде лейтенанта-полковника. Этот произвольный дар — следствие своевольной личной симпатии Жукова — через несколько лет во Франции имел не очень приятные последствия: Ромену пришлось пройти через особую процедуру, это было нечто среднее между военным судом и дисциплинарной комиссией. Надо было определиться с экстраординарным статусом лейтенанта элитной авиации в чине лейтенанта-полковника, присвоенного в иностранной армии. Комиссия приняла двоякое решение: учитывая его заслуги, с одной стороны, и ставя ему на вид, что граничило с предупреждением, с другой стороны, назначить его командиром…
Больше всего тронуло Ромена то, что новичок-«podpolkovnik» был уполномочен маршалом вручить несколько наград советским военным. Француз, вручающий на советско-германском фронте советские медали русским, согласитесь, это зрелище не рядового порядка. Что-то сжалось в груди Ромена, когда перед ним предстал обладатель последней гимнастерки, на которую он должен был прикрепить медаль, — это была Тамара. Под гром аплодисментов он поцеловал ее в губы.
Через две недели Ромен, как Герой Советского Союза, был приглашен посетить Москву. Переезд, гостиница, рестораны — все было оплачено. Снег уже таял. На Москве-реке ломался лед. Ромен провел в Москве несколько восхитительных дней в компании с Тамарой: она попросила отпуск и получила его. Держась за руки, они посетили Кремль, соборы Успенский, Благовещенский, архангела Михаила, а также Красную площадь, собор Василия Блаженного, мавзолей Ленина. Прошлись вдоль реки, побывали на Новодевичьем кладбище. Посетили Загорск и его монастыри, Тамару они взволновали до слез и даже повергли в священный трепет. Чтобы успокоить ее, Ромен долго держал ее в своих объятиях.
Через день они решили провести вечер в Большом. На афише стояло: балет «Ромео и Джульетта» на музыку Прокофьева. Когда они подошли к окошку кассы, им объявили, что все места проданы и зал полон. Тамара выступила «парламентером» Ромена перед билетершами. Они пригласили контролера, а тот — директора. Директор оказался седовласым старым человеком и утонченно вежливым. Он коротко переговорил с Тамарой и пригласил молодых людей следовать за ним. Оставив их за кулисами, он вышел на сцену перед занавесом и обратился к публике.
— Товарищи, — сказал он, — Администрация Большого благодарит вас за то, что вы сегодня пришли к нам, и за вашу преданность нашему театру. Я надеюсь, что вы оцените по достоинству сегодняшний спектакль. Я буду краток: у меня есть сообщение и просьба к вам. Сообщение: сегодня среди нас находится французский летчик, который сражается на фронте вместе с нашими воинами и который за свое мужество удостоен звания Героя Советского Союза. И просьба: поскольку зал полон, свободных мест нет, не согласятся ли двое из вас уступить свои места герою и его советской подруге? Двое зрителей, которые окажут такую любезность, получат приглашение на любой спектакль по своему выбору. Спасибо.
