Михаил Садовский - Ощущение времени
— Ну, ну, — искренне увлечённо подтвердил Степан.
— И там они рассказывают, ага… значит, рассказывают, как хорошо живут… ну, в общем: «До чего же хорошо кругом!» — пропел он.
— Самарский, я знал к кому обратиться! — радостно ответил Степан. — Ты гений.
— Ты что, серьёзно!? — возмутился Додик.
— А то! — возразил Степан… — Слушай… только не перебивай! Значит, так. Аванс нам дают сразу, как подпишем договор. Четверть суммы, ну, это неважно… условия я обеспечиваю: ложимся в больницу…
— Что? — уже совершенно ошеломлённый напором, изумился Додик.
— Додик, — запротестовал приятель, — Я же просил не перебивать. Ложимся в больницу на месяц, на обследование.
— На какое ещё обследование, чёрт возьми?
— Ты газеты читаешь? Ты что никогда не видел информашек: такой-то и такой-то прошёл обследование в больнице номер… ну, Додик, не смеши меня — все же так делают — это оплачиваемый отпуск… ну, поставят тебе клистир, сделают кардиограмму и вколют в задницу двадцать раз по кубику Б-6, ну, что ты, помрёшь? Зато отдельная палата, окна в парк, трёхразовое питание и свободный режим — гуляй, пиши… а вышел — за каждый день бюллетеня по червонцу из Литфонда… И… ты что, с Луны упал? Додик, ты где, алё?
Додик молчал, ошеломлённый.
— Ты что, уже пробовал?
— Не смеши меня… все так делают. Все. Понял, все! Главное завотделением заиметь знакомого, лучше знакомую в хорошей больнице… Ты посчитай, сколько заработаем! Ну, купишь потом букет роз и бутылку шампанского доктору: «Ах, спасибо! Как вы укрепили моё драгоценное! Огромное спасибо!»
— Да я пропью всё, что заработаю, сразу!..
— Ты что, начал пить? — совершенно серьёзно поинтересовался Степан, пытаясь разглядеть на лице Додика следы пагубного пристрастия.
— Вот как раз после этого и начну с тоски… слушай, Стёпа… я для этой авантюры не гожусь… Рылом не вышел.
Степан долго разглядывал собеседника, встав напротив него, наконец, убедился, что уговаривать бесполезно и посетовал:
— Жаль… классная идея.
— Ты о чём? — вздрогнул Додик, взбудораженный догадкой.
— Да о ракете… пионерах.
— Ты что, серьёзно? — теперь Додик пристально разглядывал лицо Степана, думая, что его разыгрывают.
— Конечно, серьёзно! — огорчился Степан.
— Дарю, — тоже серьёзным тоном ответил Додик, еле сдерживаясь от смеха. — И что, прямо кукольные пионеры будут у тебя на ширме?
— А почему нет? Чапая вон в мультике новом пустили в атаку! Очень эффектно получилось! Не видел? Музычка такая… галоп… классно!
— Дарю! — ещё раз подтвердил Додик и протянул руку.
— Ладно, — с полным недоверием промямлил Степан и ушёл.
Что стало с пьесой, Додик тогда так и не узнал, а вот идея насчёт больницы постепенно проросла… когда несколько человек подтвердили то же самое…
Теперь настала пора её реализовать.
Звонить из дома он не мог и уже через две минуты говорил из автомата на улице:
— Зинаида Михайловна! — произнёс он насколько мог басовито.
— Да! — недовольно и даже сердито ответила трубка незнакомому голосу.
— Хм, хм… — на большее артистических способностей Додика не хватило, и он уже продолжил обычным тоном: — Зинулечка!.. — после паузы трубка радостно откликнулась:
— Додик!
— Я! — диалог стал лёгким и непринуждённым, — Зинулечка! Ты же знаешь, как я тебя люблю!
— Соскучился?
— Ага!
— Что, всех баб растерял?
— Зинуля, ты неподражаема — всегда зришь в корень!
— И что теперь?
— Ремонт! У нас есть возможность беспрепятственно видеться каждый день, в любое тобой назначенное время.
— Вот как?!
— Поговори, пожалуйста, со своей матроной… она давно мне советовала пройти курс витамина Б… не помню какого, ну, это не имеет значения.
— Милый Додик, для того, чтобы пройти курс витамина Б, не знаю какого, вовсе не надо ложиться в стационар, а надо приходить сюда, к нам в поликлинику, и я с удовольствием буду колоть твой неусидчивый задик.
— И всё!? — возмутился Додик.
— Всё! — ответила трубка.
— Зинуля, послушай, у меня очень серьёзный сопутствующий синдром!
— Да?
— Точно!
— Какой же? — Додик на секунду замешкался, и когда Зина уже готова была прощаться, резво затараторил: — Значит так! Слушай сюда, как говорят в Одессе. Первое — я отощал от невыносимо тяжёлой работы и скверных условий жизни, второе — все ресурсы кончились, а время — мёртвый сезон, и третье, — главное… Приготовься!
— Ври, ври дальше.
— Зина, я закончил повесть!
— Правда!? — буквально вскрикнула трубка.
— Клянусь честью, честное пионерское, чтоб мне с места не сойти… — начал тараторить Додик, чувствуя удачу… — И я даю слово тебе её прочесть, ты будешь первая… первый читатель, — поправился он, — но…
— У тебя всегда «но» Додик!
— Но — это означает, что сначала я должен её отредактировать в спокойных и стерильных условиях вашей замечательной больницы, больше негде, но не в палате № 6…
— Додик… ты бываешь серьёзным? Хоть иногда!..
— Да. Когда вижу тебя или твою святую сестру Светочку со шприцем в руках, а я уже лежу на животе… со спущенными, извините, штанами и этим самым местом кверху.
— Хорошо, — сказала трубка… — Возьми направление у участкового и приходи завтра… только с самого утра… понял?
— Зина, Зина! Позволь я скажу тебе гадость! До завтра не дотерплю!
— А ты только это и умеешь!
— Зиночка! Как хорошо, что я на тебе не женился!
— Да?!
— Да! Потому что неизменно вижу, как ты очаровательна, раз, а если бы женился, привык бы и — баста, и второе — ты бы никогда не положила меня в свою палату и так бы не ухаживала за мной, потому что это была бы семейственность, а так… ты мой первый слушатель, любимый читатель, а главное, я по-прежнему и неизменно в тебя влюблён!
— Болтун!
— Это вечно! — серьёзно сказал Додик.
— Что болтун? — возмутилась трубка.
— Что влюблён! Зина!.. Поверь мне!
Длинные ночи в больнице. Тишина наполнена страданием. Она медленно плывёт по коридорам незримым облаком и впитывает в себя все шёпоты, шорохи, стоны, всхлипы, тяжёлые вздохи, молитвы и благословения, призывы и проклятия, просьбы о жизни и смерти… она тяжелеет к рассвету и давит на каждого, заставляя забыться, а утром сбрасывает с себя всё, что тащила в тишине, чтобы с наступлением ночи приняться за ту же работу… только ветер за окном, задевающий листья, напоминает, что есть другие звуки, другая тишина, другая жизнь…
Додик трудно засыпал. В полудрёме, скрывающей провал в неизвестность, его мучили разные совершенно ясно очерченные фантазии, он вздрагивал и открывал глаза, но сразу же упирался взглядом в потолок, по которому бесшумно скользили ночные тени… И снова долгие минуты, предваряющие забытье, в которые тишина наваливается на тебя, раздражает храпом соседа, отдалённым стуком рамы на другом этаже, шарканьем ног по коридору, призывным звуком сирены в дальней палате, какой-то суетливой вознёй и приглушёнными тревожными голосами… на вторую ночь он решил сбежать… Его мучила совесть, что он занимает чьё-то место, что врачи тратят на него время и лекарства… потом ему стало страшно оттого, что после всяких анализов, опросов и осмотров, невропатолог внушал ему, что надо сменить режим, что нервы никуда, что такой образ жизни до добра никого не доводил, что невроз наличествует во всём, и что лечить его по-настоящему очень трудно и никто толком не умеет, что легче избавиться от последствий инфаркта, и не надо доводить себя до крайности… тогда, после всех устрашений, он вдруг успокоился, что не зря сюда попал, а здоровых людей на свете не бывает, и чёрт с ней, с задницей, — потерпит два укола в день… зато и работалось ему тут замечательно… он улетал в свою страну, где всё настолько отличалось от окружающего, что и виделось так ясно, как никогда, и он дополнял её, строил, чистил с любовью и нежностью, на которые в суете, может быть, не хватало времени, а может быть, остроты взгляда… и ни одна фальшивинка не ускользала от него, и ни одна откровенность не стеснялась проявиться и попасть на бумагу.
Первый раз в жизни он так скрупулёзно и медленно работал над рукописью и часто с благодарностью вспоминал своего приятеля Степана — если бы не он, и не узнал бы никогда, что так бывает.
Когда он добрался до последней страницы, оказалось, что через два дня его выписывают.
Он подкараулил Зину в коридоре и смущённо объявил ей, что готов к расплате. Она не поняла сначала, и Додик объяснился, что рукопись готова, и что обещания свои он всегда выполняет, а потому, если у неё есть возможность послушать его после дежурства, он будет читать ей хоть всю ночь до утра.
