Наоми Френкель - Дикий цветок
«И это ты пришел рассказать мне?»
«И попросить, чтобы ты сообщил об этом Адас».
«Нет».
«Почему нет?»
«Это твоя проблема».
«Но я не могу ей рассказать это одним разом».
«Нет выхода, Рами».
«Если ты ей расскажешь, она это проглотит».
«Нет!»
«Соломон, это дело срочное».
«Почему – срочное?»
«Моя будущая жена должна родить».
Слова Рами повисли в безмолвии комнаты, лишь пальцы его постукивали по столу. Соломон смотрит на Рами с жалостью, извлекает нож из салата. Рами забирает нож из рук Соломона, поигрывает им, перебрасывая из руки в руку, и движения эти не подходят к печальному выражению его лица. В конце концов, он швыряет нож на стол, сгибается над ним, и тень его ложится на Соломона, протягивается по стене до люстры. За окном слышен шум множества шагов и голоса переговаривающихся людей. Члены кибуца возвращаются из кухни. Операция по очистке мертвых кур завершилась. Смеющийся голос Леи, матери Рами, доносится в комнату. Рами выглядывает наружу, и Соломон говорит:
«Подумаю над твоей просьбой».
«Соломон, поговори с ней».
«Посмотрим».
«Если тебе не мешает, я сейчас почитаю письма».
«Только еще один вопрос».
«Пожалуйста».
«О твоей будущей жене».
«Не беспокойся, она девушка то, что надо».
«Ты хочешь сказать, что она хорошая девушка?»
«Именно».
Соломон идет в маленькую комнату, чтобы принести письма, а Рами растягивается на диване, подкладывая под спину и голову все подушки Амалии. Возвратившись, Соломон зажигает все восемь ламп люстры и ту, что в пустом углу комнаты, кладет с какой-то торжественностью кипу писем рядом с Рами, и уходит из комнаты. Нет у него места в квартире, которая вся занята Рами, и он выходит в дремлющий двор, снова смотрит на гору, и настроение его меняется. На ребре горы недавно были посажены сосны, которые еще не выросли, но уже пустили корни, и они скользят по склону, как тени, движущиеся под порывом ветра. Соломон смотрит на дум-пальму на вершине горы, и бесконечные пространства неба текут в его душу. И сердце расположено к доброте, почти как в дни Элимелеха. Ведь это их дум-пальма, и она все еще цветет на вершине, и рядом с ней сияние горы, на которой столько раз они сидели вдвоем. Быть может, на вершине скалы сочинял Элимелех свои истории, там видел бурлящий Самбатион, и нашел десять потерянных колен. И легенды его, рассказанные Мойшеле, которые он пересказал Рами, дойдут и до его ребенка. Рами будет сидеть с сыном в сиянии горы, около дум-пальмы, и рассказывать ему истории Элимелеха, которые никогда не завершатся в этом мире. Ощущает Соломон подъем духа и говорит голосом Элимелеха:
«Владыка мира, еще будут и будут в этой стране люди, подобные Элимелеху. Еще будут возведены святые Храмы на нашей земле. Еще убегут люди от шумной бессмысленной жизни, и придут к нам, жить с землей, небом, друзьями, молитвами и Богом. Придут усталыми от бесполезной молитвы и серых будней, и тут, на нашей земле, вылечатся от разочарований и создадут небесное царство».
Смотрит Соломон на дум-пальму, а мысли его обращены к Мойшеле на чужбине. Надо ему написать о Рами. Внезапно охватывает Соломона тревога, и гонит его по тропе, между лужаек. На клумбах пылают молодые розы, и в их расцвете чувствуется приближение лета. Впервые после смерти Амалии раскрываются глаза Соломона на красоты окружающего пейзажа. Он видит двор кибуца, погруженный в весну, даже стрижа, чирикающего на стене недостроенного дома. Иллюминация во дворе превращает ночь в день, и стриж бодрствует, и комары, которых он ловит, кружатся облачком вокруг красного фонаря, который мигает, обозначая край котлована. Останавливается Соломон у фонаря, обращаясь к поднимающемуся фундаменту и стенам:
«Строим, а? Строим!»
И вспоминает о плавательном бассейне, который уже построили, а он еще его не видел, и он продолжает ходить по двору кибуца, выпрямив спину, как по своему владению. Так он ходил всегда, пока не ушла из жизни Амалия. Соломон идет к бассейну, вода которого мерцает издали, отражая светящиеся над ними фонари.
Глава восьмая
Адас и Юваль идут по аллее. Воздух напоен ароматом цветущих мандариновых деревьев. Вечер сошел легкими сумерками, и в разломах гор на горизонте проглядывает ночь. Сквозь узоры древесных крон небеса кажутся кружевами. Гомон птичьих голосов среди листвы оживляет воздух. Ворон раскачивает кончик ветки, оглядывая Адас, словно знаком с нею. Может быть, это Коко – ворон Мойшеле. И голос шепчет в душе: «А ты – моя ворона». Порыв слабого ветра подобен ласкающей руке, и она беспокойно оглядывается вокруг. Пропало желание провести эту чудную ночь с Ювалем. Что-то удерживает Адас от близости с юношей, и она вглядывается в высокое небо, убегая от Юваля на одинокую звезду, которая мерцает вдали. Это ее звезда! Светит лишь ей. Напряженное ее лицо озаряется легкой улыбкой: звезда, не известная никому, кроме нее, взошла лишь для нее, и еще немного, упадет на землю, красная и пылающая, подобно комете, принесет ей с высот свет мечты. Юваль прилип к ее спине, дышит ей в затылок, и Адас заносит руку за спину, словно пытается согнать раздражающую ее муху. Они покидают аллею, и звезда исчезает. Около столовой, встречает их член кибуца, останавливается и строгим голосом говорит:
«Сейчас всех мобилизовали на чистку мертвых кур».
Возникла возможность сбежать от Юваля и присоединиться к остальным. Там, конечно же, и Соломон, который не пропускает таких мероприятий. В кармане платья Адас нащупывает письмо от Мойшеле, которое она выкрала с полки дяди на почте. Вот и отдаст его сейчас. В общем шуме и суматохе протянет ему естественным движением письмо, и если лицо ее покраснеет, она отвернется с озабоченным видом, и займется делом. И трудный этот день завершится по-доброму. Оборачивается Адас к Ювалю, чтобы и его позвать на кухню, но не успевает раскрыть рта. У двери возникает Голда, поблескивая темными очками, которые она не снимает даже вечером, лицо ее красно от напряжения, и огромная кастрюля прижата к животу. Она опрокидывает ее над краем мусорного ящика, выбрасывая останки кур. Адас прячется под рожковым деревом. Юваль тянет ее за локоть, и, указывая на Голду, говорит решительным голосом:
«Только бы здесь не застрять».
И они убегают, быстро пересекая площадь перед кухней, и только через несколько минут походка Адас становится более спокойной и уверенной. В покрытом зеленью дворе фонари бросают круги света на цветущие фруктовые деревья. Адас и Юваль одни на всем весеннем пространстве двора. Ботинки Юваля стучат по дороге, шаги Адас не слышны. Проносится порыв ветра, как это бывает ночью в долине. Фонари колышутся и покрываются пылью. От кругов света остаются лишь тени Адас и Юваля, которые отбрасывают фонари. Глаза Адас и Юваля встречаются, и она спрашивает:
«Ну, что сейчас?»
«Идем».
«К бассейну?»
«Он по дороге».
«Но ты поменял направление».
«Хочу показать тебе что-то».
«Что?»
«Чего ты так подозрительна?»
«Сказал – бассейн, так пусть будет бассейн».
«Идем, идем».
Юваль берет ее за руку, приблизившись к ней и обдавая ее запахом своего тела, подобным запаху скошенных трав, опьяняющему ее. Пальцы ее трепещут в его крепкой ладони. По тропе они спускаются к старой прачечной, которая сейчас темна и пустынна. Вот, она и вернулась на место, где когда-то обнаружила Голду, ворующую розовые трусики. И влажное белье, раскачивающееся на ветру, обдает Адас холодом. Смотрит она на белые простыни и опускает глаза. Юваль видит ее застывшей в молчании, обнимает, и губы его ударяют ее в губы, как молот, и зубы его делают ей больно. Адас бьет его в грудь:
«Перестань».
«Почему?»
«Ты еще спрашиваешь?»
«Почему ты такая вредная?»
«Клянусь, еще раз такое сделаешь, и я ухожу».
«Посмотрим».
Юваль нагибается, поднимает сиреневое полотенце, соскользнувшее с плеча, и продолжает идти. Адас тянется за ним, и в душе у нее смешались страх и страсть. Страх, таящийся в ней после встречи с насильником, желание забыть бессонные ночи, и страсть к горячей ладони Юваля и свежему запаху его тела. Эта ночь все же лучше прошедших ночей, и она ускоряет шаги, чтобы достичь Юваля, который смеется, искренне радуясь, и подбрасывая широкополую австралийскую шляпу: «Я ведь знал, что ты хорошая девушка». Они добираются до старых бараков за прачечной, которые были построены в первые дни создания кибуца, и между ними высится эвкалипт Элимелеха. Солнце их раскаляло, дождь промывал, ветер раскачивал, и они посерели, одряхлели и потрескались. Теперь в них проживают солдаты и солдатки, приходящие домой на побывку в конце недели. Это также место проживания добровольцев и битников, приезжающих в кибуц со всех сторон света – работать и учить иврит. Вокруг бараков разбросан мусор, но лужайка в центре освещена фонарем и забита постояльцами. Девушки, в основном, блондинки одеты весьма налегке, открывая бедра любому взгляду. И между всеми сидящими и лежащими бродят несколько фигур, ищущих тех, чьи бедра еще не заняты. Девушка качается и напевает: «Ай би-би, би-би». Гитарист, поражающий худобой, с рассыпанными по плечам белыми волосами, бренчит на струнах. Каждый звук словно бы подчеркивает слова Томера Броша, стоящего в свете фонаря. Огненно рыжие волосы его тоже спадают на плечи и грудь, смешиваясь с не менее рыжей бородой. И все это он отращивает во имя мира, который должен прийти после того, как будут возвращены оккупированные территории. Он дал обет по завершению Шестидневной войны, что бритва не коснется его головы и бороды, пока не придет мир. Томер является представителем молодого поколения в политической комиссии кибуца, которую возглавляет Шлойме Гринблат, и отношения между ними отличные. Он не перестает ораторствовать, показывая знание английского, на который переводит с иврита свою нескончаемую речь. Юваль пытается пройти между лежащими на лужайке телами, и тянет за собой Адас, но она не дается и спрашивает:
