Мартин Эмис - Другие люди: Таинственная история
— Да, все так говорят.
Он поднялся.
— Простите. Меня зовут Майкл Шейн. А вы, стало быть, Мэри Агнец. Так… руки у вас не такие. У Эми были белые, холеные ручки бездельницы. И глаза другие. Того же цвета, но другие.
Он снова сел. Следуя его приглашению, Мэри уселась напротив: их разделяла сияющая поверхность стола. Свет исходил, казалось, от его открытого лица — от глаз, волос, зубов. Теперь она видела, что ему никак не может быть двенадцати лет — по меньшей мере семнадцать-восемнадцать, может, даже и больше.
— Правда?
— А вы по какой линии?
— По материнской, — объяснила Мэри, которая уже немножко подготовилась к такому вопросу.
Оправляя свой кардиган, она поймала себя на том, что пытается предстать перед ним в ином, обманчивом, свете, слегка преображенной — казаться спокойнее, мягче, обаятельнее. Благоразумнее.
— Вообще-то, вы больше похожи на Малышку, — неопределенно заметил он. — Что вы хотите узнать, Мэри?
— Я знала Эми в детстве, — начала Мэри, — Потом переехала. И ничего о ней не слышала до тех пор, пока…
— Просто ужас, правда? И ведь они так до сих пор и не могут ничего точно сказать.
— Да, ничего. Видите ли, я просто хотела узнать, какой она стала.
Он скрестил на груди руки.
— Не хотите ли немного вина? Я пью немного, но если уж пью… только что-нибудь действительно стоящее. — Он достал бутылку и два бокала из шкафа, над которым висела книжная полка. Мэри заметила, что там был даже маленький холодильник. — Это, знаете ли, довольно яркое «Бруйи». Вначале вы наслаждаетесь терпкой пикантностью, а вскоре оно согревает вас волной оптимизма. И при этом не забивает вкуса какого-нибудь чизбургера.
Он повернулся к Мэри с выжидательной улыбкой. В ней были все необходимые составляющие приятной улыбки. И все же она не была приятной. Мэри, не имевшая ни малейшего представления о предмете разговора, улыбнулась в ответ.
Майкл Шейн вытащил пробку и разлил вино по бокалам. Он сделал маленький глоток, вздохнул и снова скрестил руки. Какое-то время он задумчиво смотрел в окно. Как только он заговорил, Мэри почувствовала, что все это он произносил уже множество раз — множество раз выпускал все это наружу, множество раз всем этим пользовался.
— Она была моей первой любовью, — начал он, — Во всех смыслах. Говорят, первая любовь остается с тобой навсегда. И это правда. Она разбила мне сердце.
— Мне очень жаль.
— Ничего. Теперь, я думаю, оно зажило, — ответил он и снова улыбнулся, — Это было нечто незабываемое. Я имею в виду, что все хорошее тоже оказалось незабываемым. Я всегда испытывал потрясение, когда она была рядом, — такая она была веселая, такая возбуждающая, такая эмоциональная. Ну и безумная до чертиков, конечно. Да, и такая страстная.
После этих слов Майкл позволил себе на добрых десять секунд погрузиться в мечтательную задумчивость, и глаза его подернулись сладостной поволокой. Это состояние могло продлиться и дольше, если бы хитроумный телефонный аппарат на его столе не разразился внезапной истерикой.
— Что? — заговорил он. — Что? На Борнео. То есть нет, в Виннипег. Кэрол — больше ни с кем не соединяй, хорошо?
— Но что же в ней было плохого? — не выдержала Мэри.
— Неуверенность, пожалуй. Мне кажется, что при всем своем уме и красоте она была дьявольски неуверенна…
…Тоже мне, беда, — размышляла Мэри, пока Майкл с довольным видом продолжал свои разглагольствования. Неуверенна. Всего-то? А кто уверен? Интересно, что люди делали и говорили и как они объясняли свои слова и поступки, пока не выдумали это слово?
— …и как только она влюблялась в кого-нибудь, я имею в виду, по-настоящему, как это было у нее со мной, какая-то ее часть оборачивалась против этого человека — или против нее самой. Она вынуждена была все рушить и ломать — в каком-то смысле, ценой собственного унижения, — Он поморщился. — Она вытворяла такие гадкие вещи… Ух! — Он присвистнул. — Просто отвратные.
— А именно?
— Ну, знаете ли, на свете не так уж много способов поступать дурно. Список очень и очень короткий. Можно издеваться над человеком, трахаться с другими, напиваться, злобствовать и так далее. И она во всем этом сильно преуспела. Однажды, когда я спал, она ударила меня, причем очень сильно. На такое просто так не пойдешь, думается мне.
— Да.
Она поймала себя на том, что этот человек ее очень волнует, и не могла объяснить почему. Вот сейчас, например, она думала о том, сколько духу требуется, чтобы как следует врезать ему, пока он полеживает себе и видит сны. И что это со мной такое, изумилась она. А потом до нее дошло: она начинает припоминать Майкла Шейна. Но не головой, нет, не головой.
— А что самого ужасного она натворила?
Он подался вперед и несколько секунд испытующе смотрел на нее.
— Хорошо, я вам расскажу.
Он произнес это таким тоном, как будто его решимость говорила о незаурядном самообладании. Возможно, так оно и было. Мэри внимательно слушала. Ее снова кинуло в жар. Майкл уже не смотрел на нее, и на его юном лице проступил след надломленности. Кажется, эту часть истории ему еще не доводилось озвучивать. И теперь ей сделалось ясно, сколько ему лет на самом деле.
— У нас еще есть время? Так, время есть… Я писал пьесу, писал ее весь тот год, когда мы были вместе. Об одном парне, у которого вроде бы все есть, но на самом деле… в общем, не важно. Пожалуй, пьеса была и не так чтобы очень хороша. Может, она вообще была никудышной. Мы тогда жили вдвоем в деревне, в коттедже, который я снял. Я перечитывал пьесу, правил ее — за этим я и приехал. Однажды она заперлась в моем кабинете. Я стучал и ломился в дверь. Слышно было, как она комкает и рвет бумагу. В комнате был камин. Она шептала мне через дверь, что сейчас ее сожжет. Мою пьесу. Голос у нее был совершенно безумный, вообще не ее голос. Она знала, что у меня всего один экземпляр. И главное, затеяла все это ни с того ни с сего…
— Мне очень жаль, — помимо воли пробормотала Мэри.
— Я стал умолять ее через дверь, а в камине все сильнее трещал огонь. Но это были только цветочки. Самое главное впереди. Она принялась читать отрывки вслух. Самые слабые куски, искаженным голосом, как будто бы моим… но совершенно безумным. Так продолжалось целый час. Представьте: «А теперь мы переходим ко второй сцене второго действия, когда Билли говорит…» — и она декламирует какие-то фразы этим нечеловеческим голосом. Из-под двери шел дым, даже вылетал пепел. И так целый час. Потом она меня впустила. Пьесы уже не было, камин — переполнен золой. Это был просто ад кромешный. Почти ничего не видно. А она тыкала в меня пальцем и мерзко хихикала.
— Мне очень жаль, — повторила Мэри. И тут же велела себе сосредоточиться, чтобы больше этих слов не говорить.
— Это еще не все. Потом была дикая драка, настоящий кулачный бой. То был первый и последний раз, когда я бил женщину. Она, между прочим, отлично держала удар и отвечала очень даже неплохо. Это тоже продолжалось около часа. А когда у нас уже не оставалось сил драться, когда я лежал там, стонал и плакал, она мне и заявила: я пьесу твою не жгла. Рукопись лежала в другой комнате, а она сжигала чистые листы. В жизни не чувствовал себя таким счастливым! Мы напились и легли в постель, а потом нагишом бегали по всему дому. Бог ты мой! Потрясающая девушка, совершенно небывалая. Вот она, настоящая жизнь, думал я. Но я ошибался. Это не жизнь, а как раз нечто обратное. Очень скоро до меня кое-что дошло. Она, должно быть, читала пьесу наизусть. И должно быть, терпеть ее не могла. Только представьте! Через неделю я сам ее сжег. Тогда мы и расстались. Потом еще около года я думал, что стану педиком. После нее видишь всех женщин насквозь. Кажется, что видишь. Хотя это, конечно, не так, — добавил он и внимательно посмотрел на Мэри.
— Так это, получается, самое худшее из того, что сделала Эми?
— Со мной — да. Учтите, когда это было. Еще до всех ее настоящих выкрутасов и смертельных номеров. Это еще были детские забавы. Ей было всего девятнадцать. А, Кэрол. Да нет, пусть войдет.
Мэри встала. Она без особого удивления отметила, что с ее ногами что-то случилось: они онемели, и в них, особенно в икрах, так и бегали иголочки, — как будто это были уже и не ноги вовсе, а жалкая пародия.
— Меня ничуть не удивило то, что с ней произошло, — обыденным голосом добавил он, — Думаю, к тому времени и ей самой такой оборот представлялся совершенно естественным. Спасибо, — обратился он уже к Кэрол и поднялся.
Мэри обернулась. К столу подошла Кэрол, осторожно протягивая Майклу стопку розовых листков. Позади нее в дверях маячила фигура рослого молодого человека.
— А, та самая утка об Эритрее, да? — сказал Майкл, — В жизни не догадаешься, что эти шутнички на сей раз удумали. Привет, Джейми, — добавил он, уже приступая к чтению.
