Бен Хетч - Знаменитый газонокосильщик
Упоминание мамы в этом контексте снова выводит меня из себя.
— Мама знала, что я собираюсь стать писателем, и я им стану! — кричу я. — И она считала, что я должен держаться, пока не добьюсь своего.
— А вот это неправда. Хватит, Джей. Я не хочу, чтобы ты всуе поминал свою мать. Она хотела того же, что и я… чтобы тебе было лучше.
— Для меня лучше всего будет, если ты оставишь меня в покое, — говорю я. — И знаешь, что мне еще говорила мама? Она говорила: «Если папа будет мешать тебе смотреть телевизор, просто пошли его подальше». — Я тут же жалею о том, что сказал это. Но он меня уже достал своими придирками, и я не хочу, чтобы он снова напоминал мне, что его рост составляет всего лишь пять футов два дюйма. Лично мне неприятно, когда мне постоянно напоминают, что мой отец — карлик.
— Что ты сказал? — переспрашивает он, вылезая из кресла и нависая надо мной.
— Ничего, — отвечаю я, выгибая шею и пытаясь продолжать смотреть телевизор. Я надеюсь, что моя невозмутимость способна убедить его в том, что он ослышался.
— Либо в течение двух недель ты устраиваешься на работу, либо, — и со слезами на глазах он указывает пальцем на сад, — ты выметаешься вон из дома. Ты меня слышал? Ты. Будешь. Выгнан. Из. Дома.
Он выходит на кухню и тут же возвращается с еще более угрожающим видом.
— Завтра у нас обедает Дэвид Димблби, так что, надеюсь, ты приведешь свою комнату в порядок. Под порядком я не имею в виду заталкивание своих вещей под кровать.
— А что, Дэвид Димблби будет под нее заглядывать? — интересуюсь я.
Добравшись до Джеммы, я начинаю изображать из себя жалкого и бездомного бродягу. Опережая события, я сообщаю ее родителям, что меня уже выгнали из дома. Мама Джеммы заваривает мне чай, и я, вцепившись обеими руками в кружку, произношу, уставившись в пространство:
— Думаю, мне удастся устроиться в ночлежку. Надеюсь, у них найдется свободная кровать.
В результате мама Джеммы пускает меня на ночь в свободную комнату.
Белую мышь, которая будет жить у меня в кармане, я назову Обнимашкой. Я научу ее карабкаться по моей шее и буду честно ей рассказывать о том, что происходит и где нам предстоит ночевать. И я никогда ее не раздавлю, даже надравшись до полубеспамятства.
23 ноября: Самое страшное — это наблюдать за папой, когда мама рассказывает ему, как готовить куриное карри и другие блюда. Сегодня она объясняла ему, как пользоваться плитой и микроволновкой. Это просто жуткое зрелище. «Нет-нет-нет, генератор сигнала начинает работать только после нажатия красной кнопки, и он относится только к духовке».
Мама объясняет так педантично, и все это так красноречиво свидетельствует о неизбежности смерти, что мне становится худо. Это как розы, которые мама сажает в саду, когда прилично себя чувствует. Они зацветут не раньше июля, а к этому времени, ее, скорее всего, уже не будет в живых.
Как это ни странно, но в данный момент меня волнует не столько мама, сколько папа. Точно так же как во время несчастного случая в Данблейне директор школы обходил тела и отмечал живых и нуждающихся в помощи красным фломастером, я чувствую, что приоритет должен быть отдан ему. Но вся беда в том, что он тут же отстраняется от любой проявляемой по отношению к нему заботы или переводит разговор на конкретные проблемы, чтобы не показать своей слабости.
Апрель
Отец Джеммы оплатил нашу поездку в Бат к ее подруге. Я искренне рад, что мне временно удастся исчезнуть из папиного поля зрения. Теперь всякий раз, когда мы с ним сталкиваемся в доме, он останавливается и с преувеличенной вежливостью ждет, когда я пройду мимо. Тем самым он старается показать мне, что лучше бы нам держаться подальше друг от друга, и это меня жутко раздражает. Надеюсь, хоть на один день мне удастся от него избавиться.
По дороге в Бат мы останавливаемся в Центре коневодства, где нашим экскурсоводом оказывается слащаво-сентиментальная любительница животных. Подходя к каждой лошади, она поглаживает ее по холке и похлопывает по крупу. «Это Герцог, это мой самый лучший друг, правда. Герцог? А здесь живет Джейсон. — Она подходит к следующему стойлу. — Ну разве не красавец? Вы только посмотрите на него! Кто тут у нас такой красавец? Джейсон — мой любимец. Ты же знаешь, как я тебя люблю, Джей!» Какая фальшь. Думаю, даже лошади должны ее ощущать. Как это ни смешно, но коня по имени Джей только что списали из военного оркестра. Джемма считает, что это гомерически смешно.
Самое интересное — это не сами лошади, а те благодарственные отзывы, которые пишут дети после их посещения. В Центре коневодства один ребенок написал: «Большое спасибо. Надеюсь, я смогу приехать сюда еще раз. Мне было жаль лошадку, которая везла повозку, так как в ней было слишком много народа, я все время старался сесть таким образом, чтобы весить поменьше. Кроме того, я видел кролика, которому столько же лет, сколько мне. Я его сфотографировал, чтобы показать своему кролику. Может, вы думаете, что я живу на ферме? Как ни странно, нет. Искренне вам Том Соут (7 лет)».
Больше всего меня проняла искренняя уверенность Тома Соута, что администрация центра будет удивлена тем, что он живет не на ферме. Это вполне в духе Чарли. А еще больше эта запись тронула меня припиской «искренне вам». Ею завершались все вывешенные на доске послания, испещренные красной ручкой какого-то идиота-педагога. Зачем, интересно, понадобилось исправлять ошибки и почему было не оставить все так, как это написано детьми? Если семилетний ребенок пишет, что ему понравился Центр коневодства, какая разница, с какими орфографическими ошибками он это делает? Чарли уезжает через пять дней.
Днем мы сходили посмотреть римские бани. В этом месте из земной коры каждый день выплескивается до четверти миллиона галлонов горячей воды. Если бы я жил здесь, то, наверное, смог бы прочитать всю «Войну и мир», не вылезая из ванной. Так что, как выясняется, я — жертва географического местоположения.
11 часов вечера.
Вечером я здорово надираюсь в пабе и сообщаю подруге Джеммы, что собираюсь умереть в неглаженых брюках, захлебнувшись в собственной блевотине.
— Но ведь рано или поздно ты устроишься на работу, — отвечает она. — Не можешь же ты всю жизнь жить за чужой счет. — А когда я отвечаю на это горьким смехом, подруга Джеммы тоже начинает смеяться и добавляет: — Кажется, моя очередь ставить выпивку. — И направляется к бару.
Я перевожу взгляд на Джемму и вижу, что она как-то странно на меня смотрит. Затем она берет меня за подбородок, и я замечаю, что в глазах у нее стоят слезы.
— Я люблю тебя, Джей Голден, — говорит она. — Правда люблю, но… — И она умолкает, отказываясь договаривать даже после того, как я называю ее Джем-Джем и всячески пытаюсь добиться окончания фразы.
Как ни странно, но где-то в глубине души я почти хочу, чтобы Джемма уехала. Может, хоть это подтолкнет меня к тому, чтобы что-нибудь сделать. Я просыпаюсь по ночам от приступов ужаса, понимая, что качусь в пропасть, но днем, когда она рядом со своей улыбкой и ямочками на щеках, меня перестает что бы то ни было заботить.
Пятница 2 апреляКогда я утром сворачиваю на подъездную дорожку, то сразу замечаю, что по всему саду забросаны мои вещи. Книги, пленки, CD-диски, одежда — все покрыто росой. Папа завтракает с газетой в руках, словно ни в чем не бывало.
— Хорошо провел вечер с Димблбамом? — спрашиваю я.
— Я тебя предупреждал, чтобы ты привел в порядок свою комнату. Ты этого не сделал, поэтому мне пришлось это делать самому, — не поднимая головы, отвечает папа. — У тебя осталось две недели. И кажется, я просил тебя парковаться на общей стоянке, пока не починишь маслопровод. — Он понижает голос. — И на этот раз я не шучу.
Я трачу целый час, чтобы занести все свои вещи обратно в дом. Надо же быть таким шутом гороховым! Он еще и счетчик на телефон поставил. Я и так в тисках нищеты, а он пытается еще больше усугубить мое положение. Он утверждает, что счетчик поставлен для того, чтобы Би-би-си оплачивала его деловые звонки, но я-то знаю, что на самом деле он просто хочет ограничить время моих разговоров. Такое ощущение, что я живу в сталинском концлагере.
— Счет за телефон в прошлом квартале был просто астрономическим. Но там в основном лондонские номера, так что вряд ли это ты звонил, — говорит он. — Правда? — с угрожающим видом повторяет он.
11 часов вечера.
Я решил сделать отца Джеммы чудовищем XX века и вывести его в своем романе. Сегодня я спросил у него, не могу ли провести у них еще одну ночь, и эта мелкая тварь мне отказала. А пару дней назад он подложил промокашки под мой картер, чтобы масло не вытекало на его дорожку. В результате мне приходится вернуться домой, извиняться перед папой и соглашаться на это несчастное собеседование с его приятелем из фирмы «Суки и К°», или как ее там. Поработаю пару месяцев, накоплю денег, а потом присоединюсь к какому-нибудь национально-освободительному движению или поселюсь в глинобитной хижине. А может, отыщу Сэлинджера и попрошу его стать моим наставником.
