Олег Красин - кукла в волнах
В Азовске этому явлению способствовали многочисленные дыры в металлическом заборе, окружавшем казармы. Именно сквозь них просачивались отдельные искатели приключений. В самоволку бегали к молодым девушкам, но иногда, романы заводили с женами офицеров или прапорщиков, проживавшими в пятиэтажках неподалеку.
Из-за одного такого бойца жена бросила мужа-милиционера, который после приходил жаловаться нашему командованию на плохую воспитательную работу. Солдат оказался из моей роты. Старшина Винник по-дружески объяснил милиционеру, что с женой надо спать чаще, тогда она не будет заглядываться на молодых козлов. А если не встаёт, тогда и винить никого не стоит.
Кроме самовольщиков были и другие нарушения, которые зоркий глаз дежурного должен был усмотреть и предотвратить. Например, пьянство. Однажды мы со старшиной нашли припрятанную на чердаке казармы посылку, присланную из солнечной Грузии одному из солдат. В ней оказалось десять полулитровых бутылок заполненных «чачей» — виноградной водкой. Причем на каждую была одета детская соска. Видимо, чтобы после отбоя, солдаты брали эти бутылки к себе в кровать и посасывали «чачу», как младенцы. Страшно было представить, если бы эту картину обнаружил какой-нибудь дежурный по батальону. Тогда бы однозначно сказали, что Косых сам пьяница и рота у него пьяная.
После отбоя, около одиннадцати вечера, я отправился в свою роту, где пересчитал засыпающих солдат по головам в кроватях, словно кроликов или каких-нибудь бычков. Все были на месте, волноваться не стоило. Я вышел на крыльцо казармы, стал под козырек и закурил. С железного козырька срывались крупные капли, падали разбивались вдребезги о бетонный порог и я представил, как такие капли падают мне за воротник, разбиваются о шею, затылок. Меня передернуло, стало зябко.
— Товарищ замполит, — из казармы выглянуло хитрое лицо Паши Толоконникова, который был сегодня дневальным, — а еще придете?
— Обязательно! — легко соврал я. — Несите службу как положено, не расслабляйтесь!
Закончив проверку, орошаемый мелким дождиком, я вернулся в аэродромный парк. Мне предстояло около часа ночи проверить караул, пройтись по подразделениям, и, под утро, можно было себе позволить вздремнуть на диване в канцелярии.
Но моим планам не суждено было сбыться.
После двенадцати ночи, когда я сидел за столом и пытался прочитать очередную станицу романа Пикуля «Фаворит», безуспешно борясь со сном, дверь внезапно распахнулась. На пороге возник бледный как смерть прапорщик Васильченко — командир взвода охраны. Вместе со мной он заступил на дежурство начальником караула и должен был находиться со своим взводом, в караулке. Расстегнув непослушными трясущимися пальцами мокрую плащ-палатку, он сказал:
— Я сейчас человека убил.
После этого, достал свой пистолет и положил на стол передо мной. Под Васильченко образовалась небольшая лужица воды, стекшей с плащ-палатки, пока он стоял и переминался с ноги на ногу.
Онемев, я сидел ошеломленный этим внезапным известием. Тысячи мыслей промелькнули в голове, пока я не опомнился, и ко мне не вернулось присутствие духа.
— Что случилось? — спросил я дрогнувшим от волнения голосом.
Васильченко грузно опустился на диван, начал рассказывать:
— Понимаешь, Виктор Михайлович, на дальнем посту часовой задержал какого-то пьяного мужика. Тот лез через ограждение и не слушал окриков. Что с ним было делать? Взяли, привезли его в караулку посидеть до утра. Чтобы не мешал, я запер его в камеру — думал, там утихомирится, а вышло наоборот. Этот алкаш начал буянить, схватил табуретку и стал бить о стену, орать во всю глотку. Короче, я пошел с ним разбираться, сказать, чтобы вел себя по тише — всё-таки это воинская часть, а не пивная. Но этот придурок попёр на меня, как танк, стал кидаться. Я достал пистолет и выстрелил в воздух для острастки, а у него глаза стали совсем белыми, и он бросился на меня.
Васильченко опустил голову, припоминая подробности.
— Я тоже взбесился — не знаю, что нашло. Обычно, я тихий, не вспыльчивый. А тут не выдержал и выстрелил прямо в него, в живот. Тот упал на пол, но крови было мало. Я, замполит, думал, что её много будет, как в фильмах обычно показывают. А у него в животе маленькая дырка и все. Ну, что потом, потом вызвал дежурного фельдшера, чтобы его перевязали, а сам сюда.
Васильченко шумно сглотнул слюну. Я налил ему из графина воды и дал выпить, чтобы он успокоился.
— Да, наделал делов! — сказал я, забирая пистолет со стола и, соображая, что надо предпринять в первую очередь. Одно я теперь ясно представлял — впереди была бессонная ночь.
Так оно и произошло.
Довольно быстро появилось начальство во главе с командиром батальона подполковником Заречным. Пришлось писать кучу объяснительных и мне, и Васильченко. Пистолет у меня забрали, как улику возможного убийства. Однако впоследствии оказалось, что вроде убитый алкоголик оказался на самом деле раненым.
Он выжил, оклемался и подал на прапорщика в суд. Хуже всего, что этот буян оказался цыганом. После суда, который признал Васильченко невиновным, цыгане стали его преследовать по всему городу, угрожали порезать. В конце концов, бедный прапорщик запросился в Афганистан — там, оказалось, служить намного спокойнее, чем в родном городе.
Глава 3
Прошло несколько дней после злополучного дежурства. Приближались выходные, и на аэродроме я встретился с Волчатниковым, прилетевшим вместе с другими летчиками и техниками на отдых из Калитвы. Увидев меня, он очень обрадовался, подошел, обнял, похлопывая по спине.
— Привет, Витька! — сказал комэска, — чёрт, я соскучился по тебе! Обязательно приходи сегодня ко мне. Ты знаешь, в каком ДОСе[17] моя квартира?
— Нет, — ответил я.
— В двенадцатом. У квартиры такой же номер, так что легко запомнить — двенадцать-двенадцать.
Мы вместе пошли по дороге от аэродрома к военному городку. Волчатников, придерживая рукой небольшой портфель, оживленно делился лагерными новостями.
— Полёты там скоро закончатся, почти весь лётный план выполнили. Кстати, как только твой приятель Терновой уехал, забросы шариков в двигатели прекратились, будто он, действительно, этим занимался. Кравченко ходит, задрав нос. Не знаю, может даже награду получит за разоблачение «врага народа».
— Зачем Сергею это делать? Не понимаю…Скорее, простое совпадение.
Уже у ворот КПП, где нам надо было расставаться: Волчатникову — идти домой, мне — в казарму, комэска сказал:
— Илона тебе привет передавала. Как-то пробовала звонить, но тебя не было на месте.
— А как у вас с ней? — осторожно спросил я.
— Да все также, — Сергей Николаевич раздраженно махнул рукой, — как в плохом романе, я люблю её, она любит тебя. А ты, ты любишь её? — он заглянул мне в глаза.
Видимо не найдя ответа, вздохнул и пошел к стоящим неподалёку пятиэтажкам. Уже издали он оглянулся и крикнул:
— Не забудь, вечером приходи!
Перед окончанием рабочего дня, в четыре вечера в штабе батальона проходила ежедневная планёрка. От нашей роты на неё обычно ходил Косых или я в его отсутствие. После полученного партийного взыскания Косых регулярно ходил на совещания, где каждый раз получал втык от импульсивного комбата Заречного за любую, даже самую незначительную оплошность. Аэродромное хозяйство такое большое, что придраться можно было ко всему: от плохого укоса травы возле полосы, до порванного проволочного заграждения. Сегодня командир роты был не в настроении идти на совещание, поэтому подошел заранее и, нахмурив брови, сказал:
— Михалыч, надоело мне этот ор каждый день слушать, сходи сегодня на планерку. Комбату скажешь, что уехал на сдачу аэродрома.
В учебном классе штаба батальона все садились на свои привычные, отведенные каждому места. Они никак не обозначались, просто все следовали заведенному издавна порядку.
Передо мной сидел начальник ремонтной мастерской автопарка капитан Алехин — толстый лысый мужчина пятидесяти лет. Несмотря на свой внешне туповатый вид, он обладал удивительной находчивостью.
Однажды во время стрельб из пистолета, когда к нам приехала очередная комиссия с проверкой, проверяющий отмечал отверстия, проделанные в мишени, белым мелком, чтобы потом не перепутать их с новыми. Мы выстрелили, подошли к мишеням вместе с Алехиным. Пока проверяющий рассматривал и отмечал результаты стрельбы на других мишенях, Алехин послюнявил палец, и стер следы мела на отверстиях в самом центре. Кажется, это была десятка и две девятки, свои-то пули он пустил в «молоко», причем, я подозреваю, специально. Из трех выстрелов у него получилось 28 — отличный результат.
Через проход от меня сидел еще один интересный тип — начальник службы авиационно-технического имущества лейтенант Тимченко по кличке «Тим». Отличительной чертой его характера был пофигизм в любых вопросах — по службе и в жизни.
