Свен Лагер - Фосфор
— В Сан-Себастьяне, — обращаюсь я к Фанни, — на самом севере Испании, на атлантическом побережье, есть гора, на которой встречаются влюбленные. В городе есть две маленькие бухты, а в середине, между ними — нет, скорее это скала, вокруг которой много дорожек с железными оградами и скамейками для отдыха. Парочки гуляют вверх-вниз, садятся иногда на скамейки и обнимаются. Потом снова гуляют. И оттуда, сверху, им виден весь город, огни и люди на улицах… Этот город совсем небольшой.
— Красота, — сонно вздыхает Фанни и кладет голову ниже, почти мне на локоть.
Только не спать, девочка, мысленно кричу я. Не раньше, чем мы потеряем рассудок и выбьемся из сил. От чего бы там ни было.
— А иногда там кого-нибудь убивают.
— Почему?
— Так бывает, если кто-то попал в список смертников. Тогда он должен подняться наверх, и там его пыряют ножом или сбрасывают в море, или и то и другое. Парочки ничего не замечают, а место для смерти красивое. Вот потому туда и поднимаются.
— Что? — Фанни поднимает голову. — Что ты тут такое несешь? Люди туда поднимаются наверх, чтобы их зарезали?
— Конечно, это ведь лучше, чем умереть как букашка, да еще невесть где.
Но врать я никогда не умел. Фанни это ясно с первого взгляда.
— Идиот, — говорит она и ударяет меня в грудь, а я хватаю ее и мы снова целуемся, но Фанни почти сразу отстраняется.
— Ты когда-нибудь видел покойника?
Невероятно! Она словно очнулась ото сна!
— Разумеется, через стекло в темном подвале, в больнице. — И я изображаю когти Носферату, подняв руки над головой Фанни. Ноль реакции.
— И как? — интересуется она. — Испугался? Страшно было?
— Как тебе сказать — он уже был довольно мертвым. Я не знал, что можно выглядеть настолько мертвым, он же скорее походил на какой-нибудь выброшенный предмет. Выпотрошенный. Пустой. А главное зеленый. Я с ним встречался при жизни. Но мертвецом я еле узнал. А ты?
У меня возникает странное впечатление: чем больше мы пьем, тем трезвее становимся.
— В прошлом году. Мы с приятелями отправились в Мазурмо. С палатками, на велосипедах. Среди нас был один, который кое-что в походах смыслил, где можно лагерь разбить и так далее. Но через неделю я смылась, потому что мой парень только и хотел трахаться, как, впрочем, и остальные кретины. Меня это основательно доставало, потому что все они как зацикленные болтались без дела, только об этом и думали, а потом еще и лучший друг моего парня попытался залезть на меня ночью, в палатке. Вот тогда-то я и решила: все, хватит. Проколола им шины на велосипедах и смоталась. Потом и мой велосипед сломался, и я уже не знала, где вообще нахожусь. В самом сердце одиночества. И вокруг сущая пустошь. Ни одной деревни в пределах видимости. Только тропинки, вспаханные поля и деревья. Я так злилась, что даже не боялась при мысли, что могу никогда оттуда не выбраться. Просто шла и шла из чистой ненависти к моему парню и его мерзким друзьям, но сердиться я долго тоже не смогла, потому что вокруг было так красиво. После долгого, засушливого лета все выглядело таким мирным, и с полей уже был собран весь урожай, они стояли бурые, пустые, тихие. Такого потрясающего лета я никогда раньше не видела.
* * *Фанни говорит, а передо мной встают пейзажи, мои собственные пейзажи; деревья, тропы, даже земля, и трава, и ручей, будто во мне сидит рисовальщик и все, о чем бы она ни рассказывала, переносит на некий холст. Пейзажи со старыми деревьями и вспаханными полями, жуками в зарослях вдоль тропинок и безмолвными облаками, повисшими в небе. И пейзажи эти следуют друг за другом, как следуют друг за другом слова Фанни. Не накладываются друг на друга и не сменяются, а плавно переходят из одного в другой. Как будто сам побывал в тех местах, я плыву в их потоке, завороженный ее словами, и киваю, осознавая их смысл, пока незаметно мои картины связуются с историей Фанни.
— А потом я набрела на хибару, хотела осмотреть ее, потому что мне хотелось знать, что это за хибара. Она была кое-как сколочена из досок, полуразвалившаяся, с дверью, уже висевшей на одной петле, и стояла прямо на поле. Весь день я не видела ничего, кроме деревьев, полей и неба, поэтому перебралась через маленький ручей, протиснулась сквозь какие-то молодые деревца, и вот тогда впервые у меня возникло странное ощущение. Такое, знаешь, как бывает, когда музыка в фильме вдруг звучит угрожающе, и кажется, будто солнце исчезло. Мне вдруг стало страшно, и по всему телу побежали мурашки. В воздухе появилось нечто жуткое, как в плохом фильме ужасов.
Но я хотела узнать, что там. Она была такой маленькой, что мы с тобой вдвоем не смогли бы даже толком в ней поместиться. Я стояла в дверях и вглядывалась в темноту очень долго, до тех пор, пока не смогла рассмотреть голову. Он походил на белый камень. Лежал весь скрюченный, а я стояла у двери, почти касаясь его ног. А он просто лежал передо мной, совсем тощий и белый. Тут страх у меня пропал. И солнце снова появилось — так мне во всяком случае показалось. Передо мной лежал бедолага, который заполз в эту хибару и умер там в полном одиночестве. От него и запаха-то никакого не было. Мне показалось, он успел уже немного высохнуть.
Но чего я никогда не забуду — это страх, который тогда испытала, и ощущение, что музыка становится тяжелой, или обрывается, потому что все время в моей голове звучала такая светлая музыка, грустная, но приятная, и ведь я еще не совсем успокоилась. Но там, у хижины, она прекратилась, будто всю музыку ветром сдуло. Что он лежал внутри мертвый, уже не казалось таким ужасным. Он был просто частичкой лета. Теперь и я знаю, почему говорят: «Я видел смерть». Не просто какого-нибудь покойника. Саму смерть. Потому что смерть всегда одинакова. Всегда выглядит одинаково.
— А потом? — Я протягиваю ей стакан. Пей, девочка. Вино прогоняет смерть. — Как ты оттуда выбралась?
— Позже я вышла на проезжую дорогу и по ней добралась до ближайшей железнодорожной станции, а оттуда уже домой. Мне для этого полтора дня потребовалось, чтобы снова домой добраться. И от парня своего я избавилась. Да мне и плевать было. Но представь себе, он ни разу с тех пор так и не позвонил. Вот ублюдок. Надеюсь только, что пару дней он ходил под себя от страха, что со мной что-нибудь случилось. Ублюдок, каких мало.
— Может, он просто утонул?
— Нет, я видела его на одной вечеринке и прожгла ему сигаретой две дырки в его дурацкой индейской куртке.
Я встаю, закуриваю и протягиваю сигарету Фанни. В кухню заходит Шон. Заглядывает в холодильник и берет полупустую бутылку фанты. Из комнаты доносится смех, и Шон торопится назад.
— Хочешь еще музыку послушать? — спрашиваю я Фанни.
— Хм-м.
Микро навалил нам целую гору кассет. Я беру красную. Некоторое время слышатся шипение и писк, затем по комнате разливаются ритмичные вибрирующие звуки, и я невольно вслушиваюсь в эту странную, парящую мелодию и то, как она незаметно распространяется по кухне. Так, наверное, звучит северное сияние. Кстати, надо занести его в список того, что мне непременно нужно увидеть за свою недолгую жизнь. В самое начало списка. Парящие вспышки фосфоресцирующего света в ледяной северной ночи.
— Ну и как? Иногда еще об этом вспоминаешь?
— Не-а. Я только иногда думаю о том, какой страх я испытала перед тем, как увидела его, и о том, как страх улетучился, когда я подошла вплотную. Вот об этом я иногда думаю. Возможно потому, что перед тем как встретиться со смертью, снова обретаешь покой. Я хочу сказать, в смерти ведь тоже есть свои преимущества, когда видишь ее прямо перед собой. Тогда все становится просто и равнозначно.
38. Луна. Ягоды
На улице светит месяц.
— Иди сюда, — говорю я Фанни и выключаю свет.
Мы стоим у открытого окна и видим между крышами полумесяц и накрахмаленные облака, проплывающие мимо него как бурлящая эктоплазма.
— Я как раздумал о северном сиянии; с радостью как-нибудь на него посмотрел бы. Недавно я даже видел карту мира с северным сиянием. Якобы его засняли с какого-то спутника. На карте были видны всякие светлые пятна, желтые и красные, огни вроде тех, что на стадионах и в аэропортах или еще где. Но на самом верху, между Норвегией и Гренландией, там была зеленая пелена северного сияния. Единственный свет, горящий сам по себе? Ведь что еще горит само по себе? Кроме солнца, сами светятся только глубоководные рыбы, северное сияние и светлячки, верно?
— Еще луна.
— Нет, это солнце светит на луну.
— Ерунда, солнце ведь зашло.
Может, она права, и все, что я помню из детских книжек — «Что такое? Кто такой?», — просто бред. Чтобы лучше видеть небо, нам приходится придвинуться совсем близко друг к другу, и я обнимаю Фанни еще крепче.
— Тебе не кажется, что месяц будто тонет в покрывале, — продолжает Фанни, — точно бильярдный шар наполовину ушел в стол? Небо — это поверхность стола, которая по идее должна опираться на землю за несколько кварталов отсюда. Видишь, видишь?
