Корнель Филипович - День накануне
Справедливости ради надо, однако, сказать, что жизнь в Германии за эти двенадцать лет изменилась к лучшему, стихию обуздали, стало больше порядка, исчезла безработица, марка стабилизировалась, выдались даже два-три года с высокой экономической конъюнктурой. Граждане получили от государства новые, прекрасные дороги, жилье и прочие социальные блага. Казалось, Германию ждет благополучное будущее. Один университетский коллега Айкене (сейчас гнивший где-то в концлагере), впрочем, считал, что общественный строй, существующий в Германии последние двенадцать лет, сильно напоминает порядки в волчьей стае. Во главе стоит хитрый, агрессивный вожак, который с помощью группы сильных (грызущихся между собой, но послушных вождю) самцов ведет свою стаю — только вот куда, неизвестно. Волками руководит безошибочный инстинкт, а чем руководствуется вождь германской стаи? Айкене над этим не задумывался. Политические и социальные проблемы никогда его особенно не занимали. Он всегда готов был идти на уступки властям предержащим, лишь бы не пострадали его звери. Но никто не собирался устраивать гонения на его зверей, и от него не требовали применять к ним параграфов Нюрнбергского кодекса, давая привилегии одним зверям, а других ставя вне закона. Правда, еще пару месяцев назад на территории зоосада существовала лаборатория, в которой ставились эксперименты на мозге животных, преимущественно обезьян, — им производили трепанацию черепа, вставляли платиновые электроды и много чего еще творили, что очень расстраивало Айкене, но разве это делалось не в интересах всего человечества?
За эти годы — для Айкене они были спокойные и вполне успешные — многое в жизни Германии изменилось к худшему. Однако эти изменения, растянутые во времени, происходили довольно медленно и благодаря этому не очень ощутимо для среднего немецкого обывателя — что уж говорить об Айкене, который, кроме своих зверей, ничего на свете не замечал. Так Айкене, почти не осознавая, как это случилось, мало-помалу оказался в трудных (хотя еще пригодных для жизни — как и предсказывал его веселый коллега) условиях нового порядка, а вскоре вместе со всеми немцами — в состоянии войны чуть ли не с целым миром. А теперь вот приближалась катастрофа: немцы со всех сторон окружены, город, где жил Айкене, осажден, и ничего не остается, как дожидаться конца войны, а совсем не исключено, что и собственной смерти. Только сейчас, после многих лет, прожитых в Германии, перед лицом неотвратимо приближавшейся катастрофы в голове Айкене время от времени возникало смутное подозрение: все происходящее — закономерное завершение того, что началось давно. Не существует вещей незначительных, поскольку каждое мгновение, любой ничтожный поступок, совершённый или несовершенный, сама упущенная возможность его совершить, даже вскользь брошенное когда-то слово, а то и просто мысль, — все это в жизни суммируется и к чему-то непременно ведет, к добру или злу.
Доктор фон Решински, о котором шла речь в начале, коллега директора Айкене, был моложе его чуть ли не на двадцать лет. Всего пять лет назад он окончил два факультета в здешнем университете — ветеринарный и биохимический — и уже четыре с лишним года работал у директора Айкене; год назад он защитил диссертацию и вступил в партию. До него в этой должности состоял доктор ветеринарии Штрумпф, ныне мобилизованный в армию, а перед Штрумпфом — некий доктор Рубен, еврей, кстати, прекрасный специалист, в 1933 году уехавший за границу, благодаря чему счастливо избежал участи большинства евреев. Несмотря на свою молодость, фон Решински, придя на место, до того занимаемое более опытными предшественниками, нисколько не стушевался, а энергично взялся за дело. Вскоре он проявил себя как хороший организатор, обнаружив еще немало ценных черт характера: терпеливость, добросовестность, обязательность, даже недюжинную ловкость рук — свойство чисто физическое, чего трудно было ожидать от изрядно искалеченного судьбой человека. Первым делом доктор Решински завел на всех животных «истории болезней» — «картотеку здоровья зверей», за чем последовали другие, как показало будущее, не менее нужные усовершенствования. Фон Решински оказался действительно неплохим врачом. К нововведениям, которые он начал внедрять во врачебную практику, директор Айкене поначалу относился сдержанно, но вскоре признал их целесообразность. Большой заслугой доктора Решински в числе прочего стало введение в рацион заболевших животных витаминов, синтетических гормонов и сульфамидов. Скольким же зверям, страдающим от недокорма тяжелыми заболеваниями глаз и шкуры, поражениями пищевода, эти синтетические препараты вернули здоровье! Разве не сульфамидам доктора Решински обязана жизнью пара великолепных редких экземпляров — до сегодняшнего дня здравствующих гиббонов, которых нашли лежащими без сознания, в сильном жару, едва дышащими и стонущими на полу зимней клетки хмурым мартовским днем сорок первого — уже почти четыре года назад!
Так, погруженный в раздумье, сидит директор Айкене, поджидая фон Решински. Собственно, это не столько раздумье, сколько довольно хаотичная, не нацеленная на какую-либо определенную тему работа мозга. Утро 3 февраля 1945 года; восемь часов. Солнце давно взошло, но на улице пасмурно — то ли по причине низкой облачности, то ли из-за пелены тумана, смешанного с поднимающимися над городом дымами. Айкене уже позавтракал. Он сидит в своем кабинете и курит сигару, точнее сказать, оставшуюся со вчерашнего дня половинку сигары. Двери в столовую, в прихожую и входная открыты, фон Решински сможет беспрепятственно войти. Призванный, несмотря на свою инвалидность, в войска противовоздушной обороны, фон Решински вытребовал у начальства привилегию нести службу по ночам. (Он называл эту каторжную ночную работу привилегией; некоторые, кстати, этим пользовались, чтоб урвать часок-другой для сна.) В семь он освобождался, завтракал чем придется и к восьми добирался сюда, чтобы вместе с директором Айкене совершить утренний обход зоосада, осмотреть больных зверей, назначить им лечение и собственноручно сделать уколы и перевязки — а кому еще этим заниматься? Уходило у него на все про все от двух до трех часов, после чего доктор Решински ехал на другой конец города инспектировать продовольственные склады. Работы там становилось все меньше, но тратил он на это вместе с дорогой туда и обратно почти весь остаток дня. Когда Решински спал и спал ли вообще? Если его об этом спрашивали, он отделывался уклончивыми ответами типа: сосну немного днем, между часом и двумя, а то подремлю в трамвае или на лавке в солдатской столовке.
Директор Айкене смотрел через открытую дверь в столовую. На стенах там остались три светлых пятна от картин, которые месяц назад, уезжая с дочерьми к родственникам на запад, забрала с собой жена. Поспешить с отъездом им настоятельно советовал фон Решински, считавший, что медлить не следует, тем более есть приказ. И он оказался прав! То, что потом начало твориться, не поддавалось человеческому воображению. Толпы людей, так и не дождавшихся вагонов для эвакуации, уходили пешком, взвалив на спины или волоча за собой в колясках все самое ценное, что у них было; без еды, в мороз, под бомбами, они мерли в пути как мухи.
В воздухе стоял доносящийся с востока протяжный гул артиллерийской канонады — сегодня было как будто потише, а может, просто Айкене успел к нему привыкнуть, как привык за двенадцать лет к господствующему в Германии режиму, к тянувшейся уже шестой год войне, к повседневным лишениям в осажденном городе, к налетам, бомбежкам, грудам развалин, день ото дня растущим горам трупов. Привыкнуть можно ко всему. В глубине столовой, куда был устремлен взгляд Айкене, видна была лапка Эмми, детеныша львицы Эльвиры. Только одна лапка торчала из-под дивана, остальное скрывалось под оборками диванного чехла и за ножками стола и стульев. Несколько дней назад Айкене принес Эмми домой. Тощий голодный заморыш, она была третьим и самым слабым детенышем львицы Эльвиры — более сильные львята вечно отпихивали ее от сосцов матери, у которой не хватало молока, чтоб накормить как следует хотя бы одного. Ничего не поделаешь — такова жизнь, а теперь еще шла война. Но Айкене решил вмешаться и несколько смягчить суровость законов природы; впрочем, он поступал так всегда, при малейшей возможности, потому что любил животных, то есть руководствовался по отношению к ним чувствами, как сам говорил, «высшего порядка». К тому же его дочки, Софи и Хедвиг, были еще маленькие и любили возиться со зверями, а точнее говоря, со зверятами, поэтому в доме вечно под ногами крутились какие-нибудь тигрята, львята, лисята, обезьянки, не говоря уже о всегдашних постояльцах, таких, как черепахи и ежи. А когда все это маленькие существа подрастали, начинали показывать зубы и когти и требовалось водворять их в клетки — повторялась одна и та же история: слезы, причитания, скандалы. Неделю назад Айкене принес Эмми домой. Кормил он ее из бутылочки с соской смесью, приготовленной из сухого молока и овсяных хлопьев, а еще из пипетки закапывал ей прямо в пасть витамины В и D, которые потихоньку таскал из аптечки доктора Решински. Айкене не жалел запасов из своей кладовки и общей аптечки, и Эмми быстро набиралась сил, перестала поскуливать, шерсть у нее стала гладкой, и глядела она уже веселей.
