Мариуш Щигел - Готтленд
В то же самое время и в том же самом городе было создано первое в мире кубистическое скульптурное изображение человеческой головы[41].
Эти два факта не имеют между собой ничего общего.
Тем не менее, Э. К. / К. Ф. — личность кубистическая. Если в кубистической картине плоскости многократно изломаны, то в его жизни такими изломами были очередные «вот только».
Все, что кажется стабильным, мгновенно меняет направление. Его личность — как предмет или фигура в кубизме — многократно изломана.
Возможно, все было бы по-другому, если бы не страх.
Часть 3. Фонограмма
Страх очень уместен.
Пражские интеллигенты, враги системы, в наказание лишенные права заниматься своим делом, строят железнодорожный мост через Влтаву, который до сих пор называют Мостом интеллигенции.
В начале 1951 года КПЧ начинает отправлять за решетку своих партийных товарищей еще до того, как они в чем-нибудь провинятся. Майор Покорный говорит: вне подозрений только мертвецы. «Если человек жив, он всегда подозрителен, потому что его может завербовать иностранная агентура», — объясняет он подчиненным.
Писательницу Ленку Райнерову на пятнадцать месяцев заключают в одиночную камеру, откуда не выпускают даже на прогулку (в ответ на вопрос о причине ареста она слышит неизменное: «Сами отлично знаете»). В конце концов ее освобождают без суда, вывозят в парк на окраине города и там оставляют. Когда Райнерова возвращается домой, оказывается, что мужа с дочерью выселили неизвестно куда, а ее квартиру занимают чужие люди. Мужа и дочку она находит в трущобе в ста километрах от Праги. (Когда через несколько лет она попросит подтверждения, что была арестована, выяснится, что ее дела не существует. «Может быть, товарищ Райнерова, вам показалось», — говорят в МВД.)
Партия мстит самой себе.
Страна живет громким процессом над одиннадцатью высокими партийными деятелями, известными как группа Сланского[42], которых обвинили в подготовке заговора. Жена одного из заключенных отправляет в КПЧ открытое письмо, где просит суд наказать мужа по заслугам. Сын другого в письме в газеты решительно требует для своего отца смертной казни. А один из арестованных просит, чтобы его как можно быстрее повесили, ибо «единственный хороший поступок, какой я в состоянии совершить, — это стать предостережением для других».
Еще недавно агент 62С/А видел К. Ф. таким: «Это человек чести и патриот. Однако у него есть слабая сторона — склонность без разбору проявлять благодарность».
Неожиданно К. Ф. перестает быть журналистом «Кветена» и лишается права писать о Пятилетке.
Перед ним закрываются двери.
Отдел печати ЦК КПЧ начинает понимать: с писателем что-то не так. Он путает «передовика», «бригадира» и «стахановца» и использует эти понятия, как ему вздумается. Рабски предан оптимистическим представлениям о пятилетием плане. Плохо считает проценты перевыполнения плана фабриками. Нередко их завышает.
В последнем своем репортаже в «Кветене» он позволяет себе написать: «Сцепщик Ярослав Шмид увеличил производительность на тридцать три процента. И так мы могли бы здесь перечислять и перечислять. Но цифра — мертва. Живы только люди и труд. То, что мы сегодня пишем, особенно цифры, завтра может измениться».
И его, и главного редактора (того, который восхитился его «Пятилеткой против столетий») в конце 1949 года выгоняют с работы; их ждет целая череда тяжелых допросов.
Что они этим хотели сказать?
Почему цифра «мертва»?
Почему она не так важна, как «люди и труд»?
По чьему заказу могло появиться подобное высказывание?
Почему пренебрегли производственными показателями этого сцепщика?
Может быть, таким образом хотели выставить на посмешище рабочего Шмида?
А может, и весь рабочий класс?!
Теперь рабочим должен стать К. Ф. Он будет работать на автозаводе. Потом поднимется по карьерной лестнице — на фабрике по производству украшений станет начальником текстильного цеха. («И несмотря на это, — скажет он спустя годы, — я продолжал писать в ящик книги социалистического содержания».)
Его арестовывают в тот момент, когда вспыхивает «дело Сланского». Весной 1952 года, за измену родине — то есть за то, что он налево и направо рассказывал о сотрудничестве с госбезопасностью, — К. Ф. приговаривают к шести годам лишения свободы. Он выходит через два года — после смерти Сталина часть приговоров пересматривается. Вновь становится рабочим и до начала шестидесятых отливает сталь на машиностроительном заводе «ЧКД-Сталинград».
Ему не дает покоя талант.
Он пишет десятка полтора популярных романов. «Загадку пяти домов» — о группе подростков, которая случайно разоблачает шпионов; «Собачью команду» — об узнике нацистского лагеря, который ухаживает за собаками, обученными убивать, а когда сбегает, любимый пес спасает ему жизнь; «Летящего коня» — о войне в Южной Корее…
К. Ф. снова в фаворе, он даже становится сценаристом на телевидении.
Он все так же смеется, не раскрывая рта.
И по-прежнему не является членом КПЧ.
Для взрослых он, как ни в чем не бывало, славословит спецслужбы.
Для детей печатает в журналах фантастические рассказы.
Никогда не говорит ни о ком плохо (таким его запомнили). Со всеми приветлив. У него розовые щеки, красный нос и торчащие уши. Дочек берет с собой в пивную. Прекрасно себя чувствует в любом обществе. «По сравнению со всяким собором женщина всегда молода», — говорит он ко всеобщему восхищению. Когда приближается к порогу семидесятилетия, друзья спрашивают: «Карел, почему твои герои никогда не занимаются любовью?» Он отвечает: «Раз я не могу, то и им не позволю».
— Не присылайте мне домой гонорары, — просит он в редакциях, — чтоб Мадам не увидела. (Жену окружение называет Мадам.) Хотя много из-за этого теряет — возможно, гонорар стал бы единственным поводом, чтобы она его приласкала.
Дочери замечают, что ему не хватает любви.
Друг: он до сих пор ведет себя как единственный ребенок, который хочет всем понравиться и не потерять любви папы с мамой.
Коллеги по работе: он избегает споров и ссор. На официальных торжествах одновременно и поет «Интернационал», и не поет. Всех слышно, а он только шевелит губами. О нем говорят: «У Карела всегда с собой фонограмма».
Но в одном вопросе он проявляет принципиальность.
Не терпит вранья дочерей.
За ложь может ударить по лицу. «Если скажешь правду, — говорит он обычно, — тогда прощу!»
Дочь из Германии — когда, уже взрослой, ей удалось бежать за границу, — пишет ему письмо: «Наша общая проблема, папа, заключалась в том, что ты требовал от меня практически безграничного послушания, но так никогда мне и не объяснил, почему я, собственно, должна тебя слушаться».
В партию ему удается вступить через двадцать лет после первой попытки, в августе 1968 года. «Именно тогда, — подчеркивает дочь, живущая в Праге, — когда вступали сплошь достойные люди».
Как раз закончился единственный достойный период в истории КПЧ — Пражская Весна.
Хотя это в некотором смысле чудо, партия убивает майора Покорного.
Бывший гэбист уже давно на свободе и не может согласиться с тем, что открытая дискуссия, допускающая высказывание противоположного мнения, больше не считается оскорблением государства. Покорный пишет прощальную записку: «Коммунист Великого февраля 1948 года не может пережить столь страшного поражения КПЧ. Поражение это лишило меня душевного и физического равновесия», — и надевает петлю на шею.
Иллюзия, что коммунисты сами способны ослабить диктатуру, сохраняется только несколько месяцев — до появления танков Советской армии и четырех ее союзников. Через неделю после вторжения — партия под началом первого секретаря ЦК Дубчека продолжает оказывать моральное сопротивление советским братьям — К. Ф. объявляет в газете «Свобода» (остававшейся еще какое-то время свободной), что вступает в КПЧ.
«Ведь сейчас это так просто — не нужно громких слов», — начинает он свое письмо.
И дальше пишет:
«Хотя бы потому, что вчера на моих глазах наши братья убили четырнадцатилетнего подростка. А также потому, что ситуация сейчас напряженная и человек, вступающий в КПЧ, не может рассчитывать ни на какие выгоды. Скорее может получить пулю в лоб. Я полагаю, что остаться в стороне было бы предательством. Карел Фабиан, писатель».
Газеты печатают и письма других людей, которые в знак протеста против вторжения тоже решили поддержать чехословацких коммунистов против советских и вступить в партию.
Однако некоторые сразу из нее выходят.
Террор, осуществляемый руками госбезопасности, и нормализация «по Гусаку» срывают пелену с глаз.
