Хуан Бас - Скорпионы в собственном соку
Естественно, в качестве первого тактического хода Лало предложил отвезти ее домой; он был довольно пьян, у него заплетался язык. Певица жила в Сан-Хосе де Вальдерас, в нескольких километрах по шоссе Экстремадуры по направлению в Алкоркону, истинно у черта на куличках. Заметно было, что это тоже несколько пугает Лало. Но поскольку сеньора, видимо, была сочная, он все-таки решился на это предложение, и мы тронулись.
Я умолял провидение, чтобы, будучи в таком состоянии, он не угробил нас на своем «мерседесе».
Лало жил со своей матерью на маленькой улочке в квартале Махадаонда, в дальнем и уединенном месте, подходящем для того, чтоб навсегда заставить его бросить курить. Но ввиду смены курса мне нужно было с ходу изобрести что-то еще.
По дороге к дому шлюхи мы могли бы не только погибнуть в аварии, но и умереть от старости; Лало вел машину угнетающе медленно.
Я лежал там, сзади, связанный по рукам и ногам. У меня свело судорогой ногу и чуть не лопнули оба яйца; я кусал губы, чтобы не застонать от боли. Мне с большим трудом удавалось добиться того, чтобы пара не заметила моего присутствия.
Наконец, когда через полчаса с лишним мы приехали в Сан-Хосе де Вальдерас, случилось то, чего я больше всего боялся.
Лало остановил машину. Как бы там ни было, место было чрезвычайно тихое. Из того немногого, что мне удалось разглядеть, я сделал вывод, что это квартал с высокими домами-ульями.
Лало спросил ее, можно ли подняться к ней домой.
– Дело втом, что… Я живу с матерью… И с ребенком… Это не отговорка, Лало… Но… Не знаю… У тебя такая удобная машина… Если хочешь…
Он хотел.
Лало откинул свое сиденье и сиденье своей партнерши, так что они пришли в почти горизонтальное положение, – я лежал там внизу, как кусок Йоркской ветчины в плоском сандвиче. Я даже задержал дыхание, чтобы они меня не обнаружили, что стоило мне особых усилий, потому что трудно было не сдерживать дыхание, а дышать. Это неприятное положение заставило меня почувствовать себя так, словно бы я снова оказался в коме или меня похоронили заживо в тесном гробу.
Лало пытался засадить артистке (похоже, что сбоку, она лежала кормой к нему, судя по словам, которыми они сопровождали свои маневры), но дело не клеилось, алкоголь диктовал свои правила. Судя по тому, что я слышал, спустить ей трусики уже стоило ему больших усилий, и, видимо, за этим занятием потух его угасавший фитиль.
Лало предложил какую-то другую технику, чтобы обмануть неудачу, но это был не его день.
– Уже очень поздно, милый… В другой день мы увидимся в более спокойной обстановке и проделаем все удобно и как следует, как ты думаешь? Я лучше пойду… Подай мне трусики и поцелуй меня. Позвони мне, ладно?
Бедный Лало. Мне было жаль, что он не получил компенсации в виде последнего траха, прежде чем умереть.
Женщина вышла из машины; я услышал, как удаляется стук ее каблуков.
Лало стал крутить рукоятки, чтобы поднять сиденья. Я немного выпрямился за его спинкой. Тишина была полной. Действительно, мы находились в квартале, затерянном среди пустырей, с очень слабым освещением.
Лало закурил и заговорил сам с собой:
– Значит, в другой раз, в более спокойной обстановке… Лиса неблагодарная! Да у тебя сиськи еще больше отвиснут в ожидании, пока я тебе позвоню…
Это прозаическое обещание стало последними словами Лало Сепильо.
Я сел позади него, с силой обхватил левой рукой его потный лоб и перерезал ему горло от уха до уха.
Когда я пишу эти строки, у меня рождается ассоциация с той едва намеченной линией на бутылках шампанского, которая выдает место соединения стекла: если по ней нанести точный удар ножом, даже тыльной стороной лезвия, можно с легкостью отбить горлышко у бутылки.
Лало испустил неприятное клокотанье и откинул копыта практически сразу. Не меняя положения, я забрал у него бумажник, золотые часы и тяжелый перстень-печатку из того же металла (истинное средство, при помощи которого бог метит шельму), сверкавший на безымянном пальце правой руки. Я вытер лезвие ножа полой пиджака, до которой еще не достигла волна крови.
Для полиции это будет еще одним проявлением неспокойной жизни предместий.
Я вышел из машины и пошел прочь спокойным шагом.
Мне удалось пройти несколько сотен метров и не стошнить.
Никто меня не видел.
Пару часов я шел по обочине шоссе Экстремадуры в направлении Мадрида. Войдя в город, я выбросил вещи Лало в канализационный люк (в отличие от ножа, который храню до сих пор) и вызвал такси из телефонной будки, но не по телефону, а нестройными криками, поскольку трубка была оторвана, а в этот момент мимо как раз проезжала машина.
Я добрался до своей квартиры на Браво Мурильо незадолго до рассвета и проспал до самого вечера.
Я не знаю, насколько огорчила Бланку смерть ее неверного жениха. Я не был на похоронах, а она через несколько дней уехала в отпуск со своей дочерью и горничной, не знаю куда. Я воспользовался этим, чтобы отправиться домой, в Альсо, и провел там весь август. Я вернулся в начале сентября; она тоже уже приехала, и я начал свои маневры по ее завоеванию.
На протяжении следующих десяти дней я посылал ей домой розы, всегда сопровождая их карточкой, смоченной несколькими каплями мужского «Агуа Брава», на которой значилось только: «Твой тайный баскский обожатель». Внизу был нарисован луабуру.[105]
В конце того же месяца Бланка давала сольный концерт, снова в театре «Ла Сарсуэла». Мой подкупленный помощник, начальник машинистов сцены, облегчил мне возможность наведаться в ее гримерную после спектакля, и это было вторым успехом. На этот раз я сам пришел с букетом, но там лежала все та же карточка. Я был не единственным, кто пришел засвидетельствовать свое почтение диве.
Машинист предупредил меня, что в гримерной будет полно народу. Я попросил его, чтобы он вручил ей букет и сказал, что ее тайный баскский обожатель стоит в дверях.
Эта простая хитрость сработала, и благодаря ее любопытству гримерная за несколько минут очистилась от посетителей.
Горничная вышла искать меня, пригласила войти и оставила нас наедине.
Бланка Эреси сидела перед зеркалом, одетая уже для выхода на улицу и очень красивая. Она чуть обернулась ко мне, не вставая, я наклонился, поцеловал ей руку и представился как Кепа Чотино из Доности.
– Как и ты, – добавил я, дважды солгав, ибо Бланка была в действительности родом из отвратительного Рентерия, но выдавала себя за уроженку Доности.
Ее улыбка ясно показала мне, что первое ее впечатление обо мне было хорошим, очень хорошим.
Я так и предполагал и на это рассчитывал. Я весьма нравился женщинам, говорю это без ложной скромности.
Мне было тридцать три года, у меня было мускулистое тело, рост метр восемьдесят, а короткая борода и седые волосы придавали мне вид некоторой изысканности.
Излишества в потреблении алкоголя еще не испортили мою физическую форму ни внутри, ни снаружи. В ту пору я гораздо более, чем сейчас, действительно походил на ваш любимый персонаж из комиксов, на капитана Хаддока. Вы правы, я внимательно разглядел его в книжице, что вы мне подарили, и признаю свое сходство с ним.
С другой стороны, пристальная наблюдательность, склонность к анализу и вдумчивое знакомство с миром с момента моего пробуждения превратили меня в человека утонченного.
Ради столь особого случая я сбрызнул волосы лаком (это единственный способ придать им приличный вид) и щеголял безупречным темно-синим двубортным костюмом, белой рубашкой и гранатовым галстуком.
Мои расчеты оправдались также и в том, что дива меня не узнала. В 1962 году мы виделись не больше трех раз, с тех пор прошло пятнадцать лет (Бланке было тогда года двадцать четыре – двадцать пять; следовательно, в 1977 году ей было около сорока), я тогда был юношей с черными волосами, словно бы обрубленными топором.
Бланка отменила встречу, которая у нее была назначена, и приняла мое приглашение поужинать вместе. Она поставила единственное условие: что мы будем ужинать в «Ларди»; успех концерта вызвал в ней ужасный голод, и ей хотелось отведать одно из знаменитых и чрезвычайно дорогих мадридских косидо[106] в этом прославленном ресторане.
Я никогда не видел, чтоб человек ел столько турецкого гороха (тем более за ужином), овоща, к которому я всегда испытывал весьма слабую симпатию. Мое мнение совпадает с мнением писателя и gourmet Александра Дюма, который считал, что турецкий горох (по утверждению Гальдоса, возможно, именно он является причиной сухости характера испанцев) – это всего лишь очень твердый горох размером с крупнокалиберную пулю для мушкета.
На протяжении двух следующих недель она согласилась сходить куда-либо со мной только пару раз. Ей нравилось мое общество, и она давала мне понять это, но вела себя осторожно и несколько отстранение Она хотела держать дистанцию. Видно было, что она была боязлива и полна сомнений при начале новых любовных отношений.
