Барбара Кингсолвер - Лакуна
— Циник! В революционной Мексике это редкость. По крайней мере, среди твоих сверстников.
— Я не учился в университете. Возможно, это помогло мне остаться при своем мнении.
— Суровый молодой человек. И ты не допускаешь исключений?
— Что-то их не видно. Иногда я читаю газеты. Беру из вашей студии, когда они вам больше не нужны, сеньор. Признаюсь в этом.
— На, возьми эту, все равно там сплошная чепуха. — Он сложил газету и бросил на стол. — Ты когда-нибудь слышал о человеке по фамилии Троцкий?
— Нет, сэр. Он поляк?
— Русский. Тут и от него есть письмо. В одной пачке с президентским.
— Я его не видел, сеньор Ривера. Клянусь, это правда.
— Я тебя ни в чем не обвиняю. Я лишь хотел сказать, что ты ошибаешься — идеалисты существуют. Но о русской революции ты по крайней мере слышал?
— Да, сэр. Ленин. Из-за его портрета на фреске у вас возникли недоразумения с гринго.
— Именно. Вождь большевиков. Сверг монархию и изгнал кровососов-богачей, живущих за счет рабочих и крестьян. Привел к власти пролетариат. Что ты на это скажешь?
— При всем уважении, сеньор, сколько он продержался?
— Всю революцию и семь лет после нее. До самой смерти он заботился о благе народа. А сам жил в крохотной холодной квартирке в Москве.
— Поразительно, сеньор. А потом его убили?
— Он умер от апоплексического удара. У него осталось двое преемников: один был честен, второй хитер. Думаю, ты и сам догадаешься, что хитрый одержал верх.
— Правда?
— Да. Сталин. Эгоистичный, одержимый жаждой власти бюрократ — словом, в твоем представлении, типичный правитель.
— Мне жаль, сэр. Я был бы рад ошибиться.
— Но ты не ошибся. Другой, честный, тоже мог бы сейчас управлять страной. Он был лучшим другом и правой рукой Ленина. Избранным председателем Петроградского совета, народным комиссаром; все были уверены, что преемником Ленина станет именно он. Совершенно непохожий на одержимого бюрократа Сталина. Как можно было предпочесть его защитнику народных интересов?
— И все-таки вышло именно так?
— Из-за исторической случайности.
— Понятно. Честного защитника народных интересов убили.
— Нет, к досаде Сталина, Троцкий по-прежнему живет в эмиграции. Разрабатывает теоретическую стратегию, поддерживает демократическую народную республику. И прячется от наемных убийц Сталина, которые ползают по миру, точно полчища муравьев, и охотятся на него.
— Интересная история, сеньор. С точки зрения сюжета. Позвольте спросить, а о какой исторической случайности шла речь?
— Спросишь его самого. Через несколько месяцев он будет здесь.
— Здесь?
— Здесь. Это тот самый Троцкий, о котором я говорил. Письмо вон там, на столе, под посланием от Карденаса. Я попросил президента предоставить ему политическое убежище под моим попечительством.
Что ж, вот и разгадка. Отсюда и все вопросы. Художник ухмылялся; его непослушные волосы стояли на голове дыбом, точно нимб — или же рога дьявола. Двойной подбородок подчеркивал улыбку.
— Ну что, мой юный друг, политика по-прежнему навевает на тебя скуку?
— Должен признаться, сеньор, что в этом вопросе мне все труднее стоять на своем.
8 ОКТЯБРЯИногда, когда художник перечитывает напечатанное за день, можно успеть взглянуть на книги из его библиотеки. Вся стена заставлена шкафами. На нижних полках — папки в деревянных обложках, где Фрида держит документы по хозяйству и личные бумаги. Каждая помечена особым рисунком: на той, в которой хранятся письма Диего, изображена голая женщина. На папке Фриды — завистливое око. На папке со счетами — просто знак доллара.
Остальное пространство занимают книги обо всем на свете: о политической и математической теории, европейском искусстве, индуизме. Одна полка длиной во всю комнату целиком отведена под историю народов Мексики: тут и книги по археологии, и по мифологии. Скучные научные журналы, посвященные памятникам древности. Но в целом книги великолепны. Художник снял с полки одну, чтобы похвастаться: это оказался древний кодекс, составленный сотню лет назад. Монахи стремились точно воспроизвести копии древних текстов, которые индейцы писали на плотной бумаге из древесной коры. Строго говоря, страниц в рукописи не было: это был длинный лист, который складывался гармошкой. Писали древние маленькими картинками. Вот человек, разрубленный пополам. А вот гребцы на лодке.
Художник сказал, что это Кодекс Ботурини[136], повествующий о странствованиях ацтеков. По велению богов они оставили Ацтлан и отправились на поиски новой родины. Путешествие продолжалось двести четырнадцать лет. Длинный лист поделен на двести четырнадцать полос, на каждой из которых описано, что произошло в тот год. Как правило, ничего хорошего. Голова на вертеле над костром! Человек с вывалившимися глазными яблоками! Правда, на большинстве страниц изображены просто поиски дома. От книги так и веет тоской, страстным стремлением обрести свою землю. Пиктограммы усталых путников, которые несут детей и оружие. Через всю книгу тянутся крохотные чернильные следы — горестные черные приметы страданий. Развернутый во всю длину, кодекс занял студию почти целиком. Вот сколько можно блуждать в поисках дома.
2 НОЯБРЯДень мертвых. Сеньора устроила по всему дому алтари в память о родных усопших — предках и нерожденных детях. «Кто твои покойники, Инсолито?» — допытывается она.
Хозяева требуют на время прекратить писать и убрать этот блокнот. Сезар проследит, чтобы приказ был выполнен. Расставили силки и напали на жертву в обед в кабинете художника; для этого оба супруга впервые собрались в одной комнате. «Это необходимо для безопасности. Больше никаких записок. Мы пообещали гостю, что примем все меры. Ты представить себе не можешь, до чего он напуган». Дьявол и дракон в одном логове: художник сидел за столом, а она шагала по желтым половицам; юбки шуршали и волновались, точно крохотное море. Нельзя писать даже список покупок. Утверждают, будто Сезар боится спать в одной комнате якобы с агентом ГПУ. «Бедный старый Генерал Нетуда, вечно он все путает», — говорит хозяйка. А ведь столько раз повторяла: «Соли, перестать писать для меня равносильно смерти». Так что она прекрасно понимает, о чем просит. Перестать писать и умереть.
— Это для безопасности, — поясняет художник. Человек, который, наплевав на все запреты, бросает на холст краску.
Где твои покойники, Инсолито? Они здесь, и дьявол унес блокнот на алтарь усопших в этом одиноком доме. Друзья-слова ушли навсегда.
Сообщение из Койоакана
Из соображений безопасности все рассказы о событиях будет раз в неделю просматривать сеньора Фрида — или в любое другое время, когда ей угодно. Согласно ее личному приказанию, здесь нет места оценкам, признаниям и вымыслу. Цель этих записок — «зафиксировать важные события для истории». С благодарностью отмечаю снисходительность сеньоры к ведению дневника.
Г.У.Ш., 4 января 1937 года 9 ЯНВАРЯ. Прибытие гостяСегодня на рассвете нефтеналивной танкер «Руфь» из Осло высадил в порту Тампико единственных пассажиров. На берег их доставили на моторной лодке под охраной норвежцев. На мексиканской почве гостей приветствовали сеньора Фрида, мистер Новак (американец), а от правительства Мексики — генерал Бельтран. Диего Р. по-прежнему в больнице с почечной инфекцией. На правительственном поезде гость и встречающие прибыли в столицу.
11 ЯНВАРЯ. Приезд гостей в дом в КойоаканеГостя нужно называть Львом Давидовичем. Его жену — Натальей. Чтобы отвлечь внимание возможных наемных убийц, встречающая сторона собралась в доме в Сан-Анхеле, а Льва и Наталью тайно доставили в Койоакан. Секретарь, который уже давно служит у супругов, прибудет на следующей неделе. Он ехал отдельно, через Нью-Йорк.
12 ЯНВАРЯГостей разместили в доме: бывшая столовая стала спальней, а в прилегающей маленькой комнатке устроили кабинет Льва. Он в необычайно приподнятом настроении, несмотря на тяготы многолетнего изгнания, необходимость скрываться от Сталина и двадцать один день в море. Выходит из стеклянных дверей кабинета в залитый солнцем внутренний дворик, потягивается, поигрывает мускулами: коренастый, сильный, настоящий русский крестьянин — вождь пролетарской революции. Он создан для труда, а не для заключения или подполья. Когда работает, сидя за столом, широкая рука сжимает ручку так, словно это рукоять топора. Когда Лев улыбается, у него блестят глаза, а на щеках над седой бородкой появляются ямочки. Похоже, радость — его естественное состояние. Быть может, революционерами становятся из убеждения, что мы созданы для счастья, а не для смирения? Удивительный человек! Подняв глаза в ясное небо, признается: если на всем белом свете его готова принять лишь одна страна, он рад, что это именно Мексика.
