Павел Кочурин - Затылоглазие демиургынизма
— Славно помахал косой, тело вот радуется. Нынче еще не кашивал. — Под вечер поехали на тарантасе по покосам. У дедушки был такой поќрядок — объезжать косарей или занятых на других работах, узнавать, что сделано и выспрашивать у кого какая нужда, что требуется. Личные просьбы выслушивал, что кому завтра делать.
Виктор Павлович за столом, за вечерним чаем в непринужденном разговоре шутливо заметил, что дедушка, к ей вот хозяин у Джека Лондоќна в "Маленькое хозяйке большого дома" владение свои объезжает. Дедушка на это отозвался, если хозяин, то и надо все по-хозяйски. И видеть, и знать своим ухом, и своим глазом. Указания-то ведь и без того, и без другого.
Наутро опять отправились докашивать луг. Так с дедушкой и работаќли до воскресения. Приехал Дмитрий. С ним пошли уже на свою, потайную лесную полянку. Это уже для своей коровы, прозванной бабушкой Анисьей "Питерянкой". Должны вот приехать городские вести, они и смечут стожок-другой. Покосит и на колхозном лугу за бабушку Аниќсью и Анну, занятых по хозяйству.
Виктор Павлович заходил и на ферму. С Мишей Качагариным побќросал зеленку с телеги деда Галибихина. Паша угостила его парным молоком.
— Коровы пятиведерницы, — сказала ему, улыбаясь. И как бы оправќдывая свою щедрость, добавила, — заслужили, заработали…
Он похвалил молоко. О корове сказал, посмотрев на нее, что такая пятерых колхозных заменит, будто пятиведерница была не колхозной.
— У нас все стадо высокоудойное. — Пашу подкупало сказать, что эта корова не пятерых, пятнадцать большесельских заменит по надою. Но сдержалась. В Мохове не принято хвастаться, всякое такое хвастовсќтво на свою шею. Хвастают с привиранием те, у кого дела плохи, а тут нахвастаешь себе на шею: разнеси такое, тебя и придавят планом сдачи молока…
Вынимали мед, Виктор Павлович и тут вызвался помочь дедушке. Поќтом шутил, что пьет чай с медом заработанным. Даже пострадал от неќумения, дважды пчела ужалила.
— Когда пчела — это только на пользу, рассмеялся дедушка.
— Виктор Павлович задорно расхохотался. Потом сказал:
— Вот Вас покусывают, Данило Игнатьич… — выдержал паузу, гляќнув на дедушку, досказал — за порядки не такие, а вернее сказать, за свои, крестьянские порядки. Мне вот и кажется, что эти Ваши поряќдки надо бы всем другим перенимать. У вас дело идет по-суворовски: каждый солдат свой манер знает. Ныне модный клич: "как на фронте". А у Вас по-иному: как надо без борьбы, на мирном поле дело делать, по-крестьянски…
Дедушка не дал ему договорить до конца, оберег его мыслью и без слов понятную:
— Ну да ладно об этом, Виктор Павлович!!! — тоже помолчал. — Я Вам другое скажу: Вы за это время заработали у нас трудодней пятнадцать! А как вы думаете, сколько за них получите?
Корреспондент пожал плечами…
— Скажу, — дедушка помедлил, как бы что-то прикидывая в уме. — По справедливости килограмм по пятнадцать зерна, это самое малое, на каждый трудодень. О деньгах не говорю: сдаем продукт, а не продаем. Какие тут деньги… Но нас заставят соседей поддержать, будто они погорельцы без пожара… И выйдет хотя бы семена свои удеќржать. А то и их заставят сдать. Скажут: "Семена дадим". Сдам-то я по одной цене, а семена выкупаю вдесятеро дороже, если отвоз да приќвоз подсчитать. Вы за свои пятнадцать трудодней и получите, что в кармане все можно унести. Сена сулим десять процентов. Это значит, каждый должен накосить на десять колхозных коров… А начни эти проќценты выдавать — "стоп!". Обираем-то вдову солдатку с сиротами. А еще точнее погибшего за Отчизну нашу солдата. Вот мы какие патриоты.
Виктор Павлович молчал. Крутнул крупной головой, осердясь на кого-то, и глубоко вздохнул. Будто и он страдал за свой пустой трудодень.
А дедушка, улыбаясь как при хорошей жизни, расправил усы на широкой губе, в ту пору только еще с белыми ниточками, спросил прямо:
— Ведь не напишите так, правды-то?.. Нет, не напишите!.. А напишите, так плохое сделаете. И не надо писать. А вот запомнить хорошо бы. Для будущего… Иначе, зачем Вам ходить-ездить, если не для будущего. А лжи-то и так хватает. Размалюют разными веселыми красками, а кто-то ведь и поверит. Да и самим, нам и Вам будет думаться, что так все и есть. А это брат, похуже воровства и лжи. Раз за "положительное" сходит, чего же тогда желать лучшего-то?..
Виктор Павлович, как мужик в сказке, почесал затылок, потер жилисќтую шею, ровно устала она держать тяжелую от дум голову, и грустно, какой-то печалью улыбнулся. Ответил на высказ моховского председателя его же словами:
— Потом пригодится… Верю, что пригодиться. Не забудется такое и напишется.
Как-то сами собой возникли "философские рассуждения" о корове. Все было у мужика-крестьянина в ней, и сейчас все так же и у колхозника. Та же почти трагичней: корова единственная кормилица, а ее, как и коќлхозника самого прищемляют. И это при том, что половинная доля молоќка и мяса идет от личной животины колхозника рабочему люду — пролеќтариату. Вроде пролетарию мужику-колхознику не дают кормить пролетаќрия рабочего. Самим-то человекам до такого собственным умом не дойти, Так по чьей же воле мы живем?.. Неразгаданная тайна в Расее-Матушке эта "своя" коровка. Не земного ума разгадка. Коровка-то — Божья. А чей вот мужик — подданный лукавого, самого сатаны?..
— Своя мужикова коровка Торичеллев рычаг, жизнь наше перевернуть и может. И провернет. — Вымолвил Виктор Павлович с какой-то улыбкой беж шутки.
— Вот-вот, — весело вымолвил дедушка, — я украдкой на потайной луќжок и выхожу для этого рычага, чтобы земля не перевернулась прахом вверх… Мирскую жизнь от разора сохранять украдкой — каково?.. А дознаются-доберутся мне и придется это добро во сохранение жизни нами прятанное, у себя "экспроприировать". Но ведь все равно не смоќгут, как не смогут прекратить воровство. Только к этому воровству мы еще больше самих себя приучаем. Ну да буренка у нас всем философам — философ. Она путь к истине и укажет, хоть ты ее избичуй, как вейсмаќнистов-морганистов. Вот ведь какие мы просвещенные, — дедушка улыбќнулся, будто всего-навсего шутливый анекдот рассказал.
А столичный корреспондент поглядел на него как на обреченную невинќную жертву, привыкшую к игу и смирившуюся со своей участью. Дедушка уловил этот его взгляд и сказал уже без шутки и улыбки:
— Мы, мужики расейские, как растенье долголетнее, растем по-тиху, в росте чахнем, но к поре своей поспеваем. Через нас и отечество наше к благоденствию придет. Мы — святые, а святые в скорби и муках Царќствия небесного достигают. Через то и нам предречено пройти…
Через три недели от Виктора Павловича пришло письмо. Статья его не пошла: все не типично, не характерно, вразрез… "Да я и не больно надеялся, — было в письме, — все по-Вашему предречению вышло. Да и сам я многое понял. И теперь не могу писать по стандарту, как принято. А это для корреспондента уже не мало…"
Дедушка прочитал письмо, довольный сказал Дмитрию, что ничего о них, о ихнем колхозе не будет написано:
— Оно и хорошо, и как бы утвердился в своих мыслях, — а то заметят, примутся помогать, "почин" совершенствовать. И Мохова нашего уже не будет, будем как все, остриженные модным парикмахером.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Анна Савельевна умилялась, вспоминая с какой радостью бабушка Анисья и особенно дедушка Данило восприняли появление на свет ее первенца — дочери Насти. Дедушка приладил под матицей очеп, ходил на цыпочках возле зыбки. Война столько жизней унесла и дети надежќда и радость стариков: будет длиться жизнь рода — Дома.
После родов Анна не высидела дома и двух недель. Пошла на ферму помогать бабушке Анисье. Вдвоем, семьей, и ходили за своими колхозными коровами. Не могли допустить, чтобы чьи-то другие руки их обряжали. Доярками на ферме помимо Анны и Прасковьи Кирилловны, старшой на ферме, были еще солдатка Вера Смирнова, Надя Качагарина и Федосья Жохова. Агаша Лестенькова, Фронтовичка ходила за телятами.
Как только Анна вышла на ферму, Агаша засобиралась уходить. Пошќла по деревне молва: Саша Прокурор приладился к Агаше Фронтовичке. По неделям не показывался дома, а тут зачастил. Строгих пересудов не было — и моховские нравы война сгладила. Но Федосье Жоховой нет, нет да и намекали о свадьбе сына. А она, свысока поглядывая на Агашу, отвечала: "Известно, уж коли там побывала, что за пара сыну захватанная-то". Агаша перестала верить Саше, но он, уязвленный, не отставал. Ей невыносимо было каждой день сталкиваться в Федосьей и ловить ее косые взгляды и ехидную ухмылку: "Не надейся". Собралась совсем было уезжать из Мохова, но как на беду заболела тетка. Да дедушка не советовал уезжать. Вынес на правление колхоза предложение назначить Агашу кладовщицей, вручить ключи колхозных амбаров. На нынешнего кладовщика, молодого парня, нарекания пошли, к выпивке пристрастился.
