Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 2 2006)
Рядом с захоронением людей восемнадцатого и девятнадцатого веков возникло захоронение вещей двадцатого: холодильников, телевизоров, велосипедов, кроватей, детских колясок, газовых плит. Для будущих археологов сочинен небольшой ребус. От карьера осталась ложбина, гектара четыре. На бедной, песчано-галечной почве почти ничего не поднимается. Она еще долго будет копить гумус, медленно возвращая утраченное плодородие.
Кладбище, обгрызенное с краю, где были могилы двух женщин из соседней деревни, расстрелянных немцами, уцелело. На памятниках ловкие люди сделали бизнес. Но две тяжелые плиты оказались им не под силу. Пару лет назад навели порядок и на самом кладбище. Расчистили от кустов и разровняли площадку на вершине. Подняли и уложили плиты, соединив обломки цементом. Поставили деревянный крест. Возникло нечто арифметически скучное и тоскливое. Ходить туда не хочется. Живописные руины дают больше для понимания происходящего в человеческом мире, чем дежурный новодел.
На освящение креста приезжал даже ксендз из Минска — могучий, породистый мужчина. Вероятно, именно такими и были миссионеры Ватикана. Узы целибата поневоле накладывали на них обязанность по улучшению породы обращаемых в христианство язычников. Каждая религия шагает по земле, совмещая духовное с телесным. Любопытно, что в священники и в стражи порядка отбирают людей одной и той же комплекции, что косвенно свидетельствует о близости устремлений и церкви, и государства. Игнасий (или Игнаций) Мостицкий, довоенный президент Польши, любил повторять, что один ксендз заменяет двести полицейских. К сожалению, в России и двести попов не в состоянии заменить одного милиционера.
Мы как раз с Володей Греком — это фамилия, а не кличка — пилили на дрова ту самую вербу, которую он изуродовал под маминым руководством. (“Так страшно было лезть, ну как в первый раз на бабу!”) Володя сыпал анекдотами, легко таскал меня на пиле, предвкушая будущую бутылочку и теплую беседу. Если я не смеялся, он переспрашивал: “Ну, понял, в чем дело?” Я подтверждал. Он недоверчиво посматривал на меня и начинал новый анекдот. Любимый телеперсонаж Володи — Михаил Задорнов. Его шутки он повторяет и объясняет народу.
Пару лет назад Володя вернулся из города, где у него жена и двое взрослых парней. Помещаются все в одной маленькой однокомнатной квартирке. Последние годы, когда завод захирел, работал сантехником в домоуправлении. А работа известно какая: создает все условия для скоростного спуска на дно жизни. В итоге жена выгнала: пока пить не бросишь, не возвращайся. Детишки, лбы что надо, — папины, за метр восемьдесят — тоже поддержали: такой ты нам не нужен. Куда деваться? Ну конечно, домой, в родную хату — мать-то не выгонит.
В колхозе он тоже сантехником, к тому же готов браться за любую работу, кто бы ни предложил. Для нормального психического самочувствия ему нужна минимум бутылка в день. Ровно столько он и зарабатывает. Поэтому матери никаких денег не дает. Проблема не в том, что он пьет, а в том, что мало получает — хватает только на водку. Именно в этом отличие российского народного пьянства от иностранного.
Только мы с Володей разогрелись, глядь — из-за липы выплывает шляхетная компания с тем самым ксендзом. Говорят, там были даже родственники панов Ельских, что живут сейчас в Польше. Один из фамилии Ельских, Франтишек, заседал в Четырехлетнем сейме, принимал активное участие в подготовке восстания 1794 года, был членом временного правительства Литвы в 1812-м. Наши Ельские — люди мирные, музыканты, литераторы. Поглядывая на эту компанию, мы с Володей продолжаем пилить. Они остановились между домами председателя и пчеловода, напротив водонапорной башни. Какой-то незнакомый седой мужчина начал им что-то рассказывать.
“Давай пока перекурим, — деликатно предложил Володя, — не будем мешать”. Несмотря на внешность разбойника, особенно когда отпускает бороду и она виноградными гроздьями — настоящий грек — скульптурно отягощает нижнюю половину лица, Володя человек чуткий и нежный. Поэтому, вероятно, и нуждается в постоянном восстановлении равновесия между организмом и грубой средой. Свою мать, Надежду Ивановну, он до сих пор называет на “вы”, хотя другие братья, младшие, по-деревенски привычно “тыкают”.
Да, на месте серебряной водонапорной башни, за которой Володя тоже присматривает, находился панский дом, похожий, судя по картинке, скорее на сарай с высокой тяжелой крышей. Был построен лет триста назад и сгорел в прошлую войну. Господин Е. Б. предлагал нашему Юзику пятьдесят тысяч долларов — до дефолта — плюс дом в другом месте, если он согласится оставить так бездумно занятое им историческое место. Юзик не согласился.
Господин Е. Б., как и все мы, тоже когда-то был просто товарищем — бойким журналистом из молодежной газеты, деятельным, как Чичиков, и затейливо мечтательным, как Манилов. Он только под занавес советской власти сумел к ней адаптироваться. Универсальной формой приспособления как наиболее соответствующей типу его личности стал большевистский аврал во всех видах деятельности. Объектом приложения его незаурядной активности могло быть что угодно — от срочной организации комсомольской выставки до создания необычного пионерского лагеря. Лагерь, собравший знакомых и друзей “кролика”, проработал только месяц. Там мы с ним и познакомились. Армейский опыт начальника столовой — вершина моей жизненной карьеры — очень пригодился для должности завхоза. Одного месяца вполне хватило, чтобы уже больше никогда не иметь с господином Е. Б. никаких общих дел. Через несколько месяцев после этого мероприятия я столкнулся с бывшим своим начальником в конторе нашего колхоза. Е. Б. находился в состоянии очередного аврала, посвященного созданию красочной наглядной агитации. За это председатель помог оформить маленькую хатку в нашем сельсовете.
Хатка оказалась первой на том берегу, по прямой метров триста от моей. Говорят, при немцах хоронился в там у своей любовницы староста. Я еще помню ту носатую женщину со странной кличкой Попка и несколькими детьми от разных мужей. Так что место тоже историческое. Правда, выкупить его желающих почему-то не находится.
Однорукий ледащий мужичонка — руку отхватило молотилкой — был при немцах рассудительно выбран мужиками на вроде бы совсем безобидную должность: в хозяйстве, мол, от него все равно никакого толку. Принцип известный, так выбирали и в Учредительное собрание, так выбирают и в нынешние Думы. Вскорости Безрукий — кличка — подвел под расстрел самых основательных мужиков: посевную срывают. (Колхозы немцы распустили только через год: “О, коллектив! Гут, гут!”) В следующей партии должен был пойти на расстрел и мой дед.
Демократически избранного руководителя отправил на тот свет партизан из нашей деревни — Солодуха, по кличке Бык. Его жену с ребенком староста сдал немцам. Как ни ловчил, ни прятался Безрукий, все же от пули не ушел. Мама невольно оказалась свидетелем. Она как раз несла сдавать молоко — при любой власти от мужиков требуют одно и то же. Поэтому они и не видят смысла ни в каких переменах.
Удивляет в этой истории не то, что старосту все-таки пристрелили, а то, как гнулись до последнего и заискивали перед вчерашним ничтожеством. В считанные месяцы всеми презираемый и бесполезный калека превратился в царя и бога. Заискивали, конечно, не перед ним, а перед властью. Заискивали так, как привыкли заискивать и до этого — перед любой властью. Зачарованные ее магией, безропотно приняли свою судьбу сильные и молодые мужчины. Поворот был так резок, что они не успели его осознать. Воспитанные неторопливостью крестьянской жизни, они оказались не готовы к быстрым и точным решениям. Только один, Кузьма, когда их лениво вели на расстрел солдаты какой-то армейской части, находившейся на отдыхе, рванулся в сторону, где паслись кони. Солдаты не были карателями, дали бы убежать и остальным. Но отважился на это только один. Прячась за конями, Кузьма проскользнул к реке, переплыл, добежал до Зыкова, переночевал в хате моего двоюродного деда, а потом — с помощью бутылки, которая постоянно приходит на помощь нашему человеку в трудную минуту, — на какое-то время уладил отношения с Безруким. Правда, вскоре испортил отношения с партизанами: уклонился от сталинской мобилизации. От партизан ушел, да попал к немцам — в отряды самообороны. Чтобы ни в кого не стрелять — вечная мечта мужика, — не получилось. Так и понесло по свету. Говорят, что недавно приезжал из Америки, посмотрел перед смертью на родную деревню. Больше всего его поразил Минск — огромный современный город: “Мы ж там про вас ничего не знаем!” Но зато мы все знаем про них.
