Эрик-Эмманюэль Шмитт - Мечтательница из Остенде
— В доме одной приятельницы… Ну, приятельницы одних моих друзей…
— А как называется это место?
— Понятия не имею…
Ошеломленный, Морис, поморгав, стиснул телефонную трубку. Так, у нее те же симптомы! Похоже, мы оба деградируем.
— Представляешь, я тоже! — воскликнул он. — Когда меня спросили, то я так и не вспомнил, какую деревню ты мне называла.
— Но, Морис, не понимаю, каким образом ты мог вспомнить то, чего я тебе не говорила. Эта приятельница… ну, в общем, приятельница друзей… короче, владелица дома нарисовала мне, как туда добраться, дом стоит отдельно, и участок расположен в сельской местности, и поблизости нет населенных пунктов.
— Вот как? Так ты мне ничего не говорила?
— Нет.
— Это точно?
— Да.
— Значит, я ничего не позабыл и все в порядке! — воскликнул Морис.
— Погоди, — проговорила Сильвия, не подозревавшая о том, какие страшные опасения собеседника ей удалось успокоить, — сейчас отыщу, где я это записала, и отвечу на твой вопрос.
Плиссон опустился в вольтеровское кресло, доставшееся по наследству от двоюродной бабушки, и улыбнулся, обведя взглядом гостиную: квартира показалась ему столь же прекрасной, как Версальский дворец. Спасен! Избежал опасности! Цел и невредим! Нет, он еще не скоро расстанется с дорогими книжечками, болезнь Альцгеймера еще не прокралась внутрь черепной коробки, не затронула извилин. Долой грозные предзнаменования и мрачные фантазии!
По шуршанию в телефоне он догадывался, что Сильвия перебирает бумаги; наконец раздался победный возглас:
— Ага, вот оно! Ты слушаешь, Морис?
— Да.
— Дом расположен в ардешском ущелье, к нему ведет дорога, названия я не знаю. Значит, так: надо проехать деревню Сен-Мартен-де-Фоссе, затем свернуть на Шатенье; после перекрестка, где стоит статуя Девы Марии, третий поворот направо, и потом надо проехать пару километров. Как тебе такой ответ?
— Вполне подходит.
— Ты хочешь, чтобы тебе туда пересылали почту?
— Какой смысл, всего две недели.
— Согласна. Тем более с таким адресом!
— Ладно, Сильвия, я еще успею тебе надоесть. Ты же знаешь, для меня эти телефонные разговоры… Значит, в субботу?
— Да, в субботу, в десять.
В последующие дни радостные ощущения, возникшие у Плиссона после этой беседы, не развеялись: он пребывал в отличной форме, к тому же скоро ему предстояло отправиться в отпуск!
Как многие одинокие люди, лишенные сексуальной жизни, он тщательно заботился о своем здоровье. Стоило ему услышать, что люди говорят о какой-нибудь болезни, как он тотчас обнаруживал ее у себя и принимался следить за тем, как она якобы прогрессирует. Чем более размытыми и не слишком характерными оказывались симптомы болезни, например утомляемость, головные боли, потливость, расстройство желудка, тем более укреплялись опасения Плиссона, что его постиг именно этот недуг. Обыкновенно он появлялся в кабинете лечащего врача под конец приема — возбужденный, с трясущимися руками и пересохшим ртом, желая, чтобы доктор подтвердил, что конец близок. Каждый раз врач внимательно его осматривал — или по крайней мере делал вид, — успокаивал пациента и отправлял его домой осчастливленным, будто тот и впрямь избежал реальной болезни.
В такие вечера, вечера, ознаменованные избавлением от опасности, выходом из тюрьмы на волю после вынесения смертного приговора, Морис Плиссон раздевался и в большом зеркале — в спальне стоял внушительный шкаф (память о бабушке) с закрепленным на внутренней стороне дверцы зеркалом — удовлетворенно разглядывал себя. Разумеется, красавцем его не назовешь, хотя он и прежде не мог претендовать на это, — но все же он здоров. Совершенно здоров. И это тело, коего никто не домогался, выглядит куда более чистым, чем многие другие, более привлекательные тела, а впереди — долгие годы жизни. В такие вечера Плиссон себе нравился. Кто знает, возникало бы без лелеемых им приступов страха это сладостное ощущение? Впрочем, куда это его могло завести?
В субботу в десять утра он просигналил у дверей дома, где была назначена встреча.
Грузная, безвкусно одетая Сильвия вышла на балкон — настроение у нее было прекрасное.
— Привет, братец!
— Привет, сестричка!
Сильвия и Морис сдружились еще в детстве. Морис был единственным ребенком в семье, Сильвия тоже, они были влюблены друг в друга и даже мечтали о свадьбе — когда-нибудь. Увы, дядя, которому они доверились, разъяснил им, что двоюродные брат и сестра не могут пожениться, так что возможность брака отпала сама собой; это притормозило их матримониальные планы, но не омрачило взаимопонимания. Однако не исключено, что тень этой предотвращенной помолвки предотвратила и прочие попытки вступить в другой брачный союз. Быть может, оба они навсегда отказались от мысли образовать иную пару, нежели та, что была определена изначально. Теперь у обоих к пятидесяти годам за спиной тянулась цепь любовных неудач, они смирились с тем, что обречены на безбрачие. Как и прежде, кузены проводили вместе отпуск, причем с тем же, если не с большим удовольствием; казалось, что их встречи не подвластны времени и неумолимым жизненным законам. Раз в году они выделяли пару недель, чтобы вдвоем отправиться в Египет, Италию, Грецию, Турцию, Сирию, Ливан или Россию. Морис ценил туры с насыщенной культурной программой, Сильвия просто любила путешествия.
Ее корпулентная фигура показалась на пороге дома в вихре шелка и развевающихся шарфов. Перейдя тротуар, Сильвия бросила взгляд на Мориса. Она перешла тротуар, направляясь к гаражу, чтобы затолкать в багажник крохотного авто последний чемодан. Морис спросил себя, почему эта тучная женщина систематически выбирает маленькие автомобили? Они подчеркивали ее полноту, к тому же были не слишком практичны.
— Морис, о чем задумался?
Подойдя, она смачно расцеловала его. Прижатый к монументальному бюсту, Морис попытался встать на цыпочки, чтобы дотянуться до щеки и нанести ответный поцелуй, и вдруг увидел себя со стороны, на моментальном снимке рядом с Сильвией и ее «фольксвагеном»-мини: Плиссону показалось, будто он входит в ее коллекцию.
— Я тут взглянула на парковку и вспомнила, что на нашей улице есть два чернокожих джентльмена, разъезжающих на белых лимузинах. Черное. Белое. Контраст. Ты их видел?
Она расхохоталась.
— Нет, — ответил Плиссон. — Но это мне напомнило, что у моей коллеги из мэрии, мадам Н'Да, есть кремовый пудель, которого она обожает до безумия.
Наметившаяся улыбка сползла с лица Мориса, он с испугом осознал, что его длинный, высокий, прочный автомобиль американских размеров вполне вписывается в этот закон притяжения противоположностей. Он даже не подозревал, что подобный выбор тоже свидетельствует о попытке компенсировать внутренний комплекс.
— Морис, ты, похоже, не выспался…
— Да нет, все нормально. А ты-то как? Мы месяц не виделись, общались только по телефону.
— Отлично! Как всегда, мой дорогой Морис!
— Ты изменила прическу?
— Да, есть немного… Как тебе? Так лучше?
— Да, лучше, — не задумываясь, ответил Морис.
— Кстати, мог бы заметить, что я похудела на пять кило. Только никто не обратил на это внимания.
— Правда, я как раз спрашивал себя…
— Лгунишка! Но в любом случае потерянные мною пять кило — это за счет мозга, а не жира, а такая потеря не сказывается на внешности, это можно лишь услышать!
Она удалилась со сдавленным смешком.
Морис, хоть он и не расхохотался вместе с ней, все же отнесся к Сильвии снисходительно. Со временем его чувство было подкреплено ясным пониманием, что кузина сильно отличается от него: не слишком образованная, чересчур общительная, обожающая раблезианские трапезы, вульгарные шутки и разбитных молодчиков, но он не желал в ней перемен; поскольку эта женщина была единственной, к кому Плиссон относился с любовью, то он решил любить ее такой, какая есть. Даже жалость, которую он ощущал при виде ее нелепой внешности — а с годами ее недостатки выявились ярче, — лишь усиливала его нежность. По сути, сочувствие, которое он испытывал к некрасивой Сильвии, было эрзацем отношения к самому себе.
Покинув Лион с его запутанными транспортными развязками, они несколько часов ехали, держась друг за другом. По мере продвижения на юг жара становилась иной: плотная, парализующая, неподвижная в лионской котловине, будто раскаленный свинцовый щит над головами смертных, — в долине Роны она начала развеиваться приятным ветром, а затем, когда они въехали в Ардеш, обрела суховатый минеральный привкус.
В середине дня, несколько раз свернув не туда, что немало развеселило Сильвию, они наконец наткнулись на заброшенную пыльную грунтовку, что вела к вилле.
Морис тотчас понял, что достоинства этого места чреваты недостатками: к дому вела каменистая тропа, вдоль которой росли редкие иссохшие кусты, умудрившиеся как-то прижиться здесь; возведенный из камня, того же охристо-желтого оттенка, что и окрестные склоны, он изрядно возвышался над деревней, до соседних строений было несколько сотен метров.
