Михаил Липскеров - Черный квадрат
– Не то слово... – пробормотал я, вытерев килькой пот со лба.
– Между прочим, я придумал – сказал Хаванагила и взмахнул рукой.
Черный фаллос хриплым голосом начал:
Вот мчится тройка удалая
По Волге-матушке зимой.
Ямщик уныло напевает...
И призывно махнул головой компаньонам («головой» – это преувеличение). И кодла грянула:
Трех танкистов, трех веселых гуси
Отчесали три бабуси.
И эта жуть, уставившись в небо, расхохоталась на три голоса. А их хозяин держал баланс, жонглируя своими шестью койлами.
Зал ревел от восторга.
– То ли еще будет, – предрек Хаванагила.
– То ли еще будет ой-ей-ей? – уточнил я.
– Угадали.
Я взял себя в руки.
– Смертельный номер! Непревзойденная шутка юмора! – объявил шпрех. – Убей поэта!
Королевская рок-группа грянула «Барыню», майор-шпрехшталмейстер выстрелил из дуэльного пистолета. Из шестого ряда на манеж вывалился подстреленный чувак, кого-то смутно мне напомнивший.
– Между прочим, – полуобернувшись ко мне, сказал Хаванагила, – майора зовут Дантес де Геккерен.
– Понял, – кивнул головой я. – А покойничка зовут Александр Сергеевич?
– А кто его знает, как его зовут. Каждый год на это самое место садится, заметьте – строго по алфавиту, один из нынешних русских поэтов.
– Это еще зачем? – искренне поинтересовался я.
– Они надеются, что если их пристрелит Дантес де Геккерен, то они станут «нашим всем».
Убитого поэта под аплодисменты зрителей увезли в вечность.
Я попытался прийти в себя при помощи стопаря юной водки, но не пришел, некоторое время поболтался по VIP-ложе вне тела в астральном состоянии, а потом попытался свалить со стадиона. Но Сэм ухватил меня за руку:
– Кудай-то вы намылились?
– К едрене фене, – ответил я, совмещая астральное состояние с физическим, чтобы свалить из Колизея целиком. Но Хаванагила придержал меня:
– Не надо, дорогой, не надо...
– Что «не надо»? – машинально спросил я.
– А к едрене фене не надо, – сказал Хаванагила и силой усадил меня в кресло.
– Это еще почему? – возмутился я посягательством на свою свободу.
– Ну, во первых строках моего письма должен сообщить, что здесь, именно здесь, должна появиться Лолита. Или прийти сообщение от нее. А во-вторых, едрена феня сама придет сюда.
Не успел я подумать, не свихнулся ли старик, как с арены донесся вопль майора-шпрехшталмейстера:
– Уникальный случай! Единственная в мире! В своем репертуаре! Ее-е-е-е-дрена Феня!!!
Королевская рок-группа зафуговала «Марш славянки» (а кем же еще может быть Едрена Феня?), и на арену в сопровождении Японы Мамы вышла Едрена Феня. Это был ничем особо не примечательный бабец средних размеров, скромно одетый ни во что, за исключением длинного шлейфа, который и несла Япона Мама. Но у меня не возникло и сомнения, что это Едрена Феня, и ни кто другой. Я совершенно ошалел.
– Как это, как это? – залепетал я. – Едрена феня реальная фигура?.. А не фигура речи? Такого быть не может, потому что этого не... – но потом, глянув на арену, сник и прошептал: – Но есть... Ужас...
Я помотал свесившейся головой, полоская волосы в миске с килькой слабого посола.
– Это еще не ужас, а пол-ужаса, – продолжал Хаванагила, – ужас еще впереди. А это – о великий и могучий русский язык, в какой земле ты еще могла родиться! – завыл он патетически, на мгновение олицетворив собой золотой век русской литературы, а потом кашлянул, съежился и объяснил, ткнув пальцем в Едрену Феню: – Плод греховной содомитской любви между Ешкиным Котом и Екарным Бабаем.
Я уже ничему не удивлялся, поэтому, отжав волосы от килечного рассола и промыв их в огуречном, для порядка спросил:
– А Япона Мама, она от кого?
– Папа – остров Хоккайдо, а мама – Малая Курильская гряда, – как ни в чем не бывало ответил Хаванагила и стал смотреть на арену.
А на арене Едрена Феня на пару с Японой Мамой отметелили неизвестно откуда появившихся Брюса, Брендона и Джета Ли, Джеки Чана и Такеши Китано. Чтобы не раскатывали губу на Шикотан и Хабомаи. И очень изящно надрали очаровательную задницу очаровательной Умы Турман. Это просто так, для удовольствия. Потом они обежали Колизей по головам зрителей, вскочили на барьер и с криками «Киа!» Японы Мамы и «Остолбенело все!» Едрены Фени свалили к Е...не Матери (незаконной матери небезызвестного Поцелованного в губы).
Униформисты убрали арену и водрузили в ее центре пьедестал. Все это время на экране хохмил пожилой клоун. Он выдал несколько мощных реприз-розыгрышей всех времен и народов типа:
– Железной рукой загоним человечество к счастью!
– Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!
– Богом хранимая великая Русь!
– Завтра будет лучше, чем вчера!
– Свобода лучше несвободы! Три больше чем два! – сделал паузу и добавил: – И всех семерых будем мочить в сортире.
И так далее. Зрители икали от смеха. И я их понимал. Действительно, смешнее этих реприз в мировой юмористике существует только слово «жопа». (Дойдет и до нее.)
– Ну, и где Лолита? – утерев слезы смеха, спросил я Хаванагилу.
– Очевидно, Михаил Федорович, еще не пристало время ей явиться вам, – сообщил он, расшерудил гаванскую сигару, засосал ноздрями жменю табака, чихнул, выбив дух из зрителей нижнего ряда, а потом добавил: – Есть два варианта: когда жареный петух в жопу клюнет или, в крайнем случае, после дождичка в четверг. Ну, еще рак на горе должен свистнуть. (С раком у меня вроде была уже какая-то история. Ну ладно, что-нибудь придумаем.)
– А сегодня какой день?
– Как раз четверг и есть.
Над стадионом пролетел жареный петух, клюнул пролетающую навстречу жопу, а на далекой Фудзияме залихватски свистнул лобстер.
Королевские рокеры запузырили тремоло. Майор-шпрех прорыгал «Выходной марш» Дунаевского и спел:
Посмотри-и-ите, погляди-и-ите,
Что там де-е-елает шпана,
Через ха-а-ату по канату
Тянут за-а-а х...й кабана.
Из-за форганга появились сбежавшие с Волги бурлаки. Они тянули кабана. А на кабане стоял, отклячив в сторону правую руку...
– Наш гость из столицы! Непревзойденный мастер интеллигентской рефлексии! Патриот евразийства в третьем колене! Михаил Липскеров!
Я посмотрел в ложу, где я сидел. Меня там не было. А был я на кабане. Я решительно не знал, что мне делать. В эстрадной жизни я работал сатиру и юмор. Клеймил позором сантехников, шутил над некоммуникабельностью мужчин и женщин. Тонко язвил по поводу повышения цен на коньяк. И было это жутко давно. Но где наше ни пропадало. А пропадало оно везде. Так что лишний раз набьют морду, и харэ...
Я спрыгнул с кабана.
– Господа! – начал я. – В то время как душа погрязла, спросите себя: что, в конце концов? Жить по лжи?
– Нет! – ответил стадион.
– Или сдохнуть по правде?
Стадион замер.
– То-то, б...ди, – подвел я не шибко вразумительной итог рефлексии и готовился уже свалить, но меня остановил голос:
– Минуточку, милсдарь.
– К вашим услугам, – остановился перед уходом за кулисы я.
– Видите ли, милсдарь, по мнению интеллигентствущей прослойки города Запендюринска, выражение «то-то, б...ди» неточно разрешает дихотомию «жить по лжи» или «сдохнуть по правде».
Я чувствовал, что прослойка права, но, пребывая в тоске по сгинувшей Лолите, не нашел ничего лучше, как сморщить лоб и отчаянно-нагло выкрикнуть:
– Жить не по лжи в России означает – сдохнуть по правде! И какого еще рожна вам надо?! – И приготовился к мордобойству. Но стадион замер. Потом раздался одинокий хлопок, потом второй, третий...
И вот уже шквал аплодисментов покрыл стадион, как опытный педофил покрывает двенадцатилетнюю девочку, не вызывая у той ни малейшего сопротивления. И гордится собственным мастерством и не подозревает, что он уже восемнадцатый педофил в жизни этой девочки и что через пять минут ее сутенер выпотрошит его карманы под угрозой насильственной кастрации. Я-то знаю. Был у меня такой дружочек. Заработок у него был такой. Нормальный чувак.
Очевидно, погружение в долгие рефлексии по поводу надобности того или иного рожна выше крыши удовлетворило колеблющиеся духовные потребности местной интеллигенции. Так что она до конца своих дней будет путаться в вышеупомянутой дихотомии. А если им еще подкинуть сомнительную идейку о сбережении народа, то этих двух конструкций вполне хватит, чтобы за водочкой обсасывать их до скончания веков, позволяя народу сберегаться собственными силами и жить по лжи применительно к условиям текущего момента, чтобы потом сдохнуть по правде.
Так что я свалил с арены, усыпанный лепестками роз, местными купюрами и кредитными картами разного достоинства. Но тем не менее я ни шаг не приблизился к Лолите, более того, мои представления о ее местонахождении по-прежнему оставались для меня великой тайной.
И вот эта тайна открылась! Майор выкрикнул:
