Сергей Солоух - Рассказы о животных
А впрочем, нет, любым, таким как все, все Валенки испокон века, мешком колхозным, медленно в себе самом сгорающим зерном, целинным пудом он не был бы, конечно. Ведь ему повезло. Невероятно, невозможно, поразительно. Судьба ему дала воительницу, сеятеля, чудо – Алку. Разбрасывателя всего и вся, даже кулей совхозных с белорусской бульбой. Алку Гиматтинову.
Конечно, с ее характером и нравом она бы вряд ли ушла дальше кандидатской. Но точно стала бы всеинститутской звездою СТЭМа, КВНа, большого восхожденья первокурсников на Зубья и сплава всех выпускников вниз по Мрас-Су. Всего того, что тоже было частью и душою исчезнувшего, исправившегося, ушедшего теперь в прагматику, ночь, пустоту сообщества читателей и слушателей. Искателей огня и смысла. И шутки. Прекрасной выходки. Антре – алле.
Если бы она могла шутить, дразнить, дурачиться и эхо было бы правильным, своим, разве нужна была бы водка? Корректирующая жидкость с уничтожающим эффектом. Хватило бы Саян, Алтая, Шории и большой поточной, любой из четырех на выбор огромных аудиторий между третьим и четвертым корпусами. Ступеньки греческого амфитеатра и сцена, как в театре драмы, и больше, много больше, чем в филармонии.
– Ты знаешь, у меня сегодня на лекции вторая группа выиграла у третьей в классики.
– Что, в самом деле прыгали?
– Ну да, а как еще им всем доходчиво и просто объяснить принцип организации последовательных стеков и очередей?
– Ты что, прямо мелом на полу рисовала домик?
– Конечно, там мела, в третьей поточной, завались, месторождение, можно сказать, залежь…
– Но биту, биту-то ты где взяла?
– Прости, пришлось заранее освободить от ваксы твою жестянку…
– Ты шутишь, Алла? Чем же я завтра буду ботинки чистить? Как я пойду на кафедру?
– Моим подолом! Ну или хочешь оближу? Нет, правда… Могу прямо сейчас. Два дня будут блестеть, гарантия от нас, пчел трудовых…
И невозможно было не сдаться, не рассмеяться, не взять ее большими валенковскими ладонями и не поднять, чтобы долго-долго идиотски улыбаться, глядя в ее бесовские, живые, птичьи зрачки своими лошадиными, коровьими… Блестящими и влажными от удивительной возможности преображения в свободное, открытое, летящее… Огонь и свет.
И это было бы счастьем. Счастьем, которому не мог помешать никто. Даже прилипчивый и вездесущий юный аспирантик Величко или, быть может, Запотоцкого – Андрей Андреевич Щукин.
Ну да. Кем бы он стал, когда бы шло, все ехало накатом, не изменялось? Когда бы не было ЗАО «Старнет» и менеджеров по продажам? Стипендиатом, лауреатом, активистом? Помощником заведующего, шестеркой при доцентах? Конечно. Несомненно. Полтаракана всегда и всюду равны полутора ракам. Но Игоря это не трогало бы, не касалось и не волновало.
В другие времена. Когда не было ценника, но была цена. У мимолетного. Слов, стиля и свободы. Доставшихся работой и любовью.
* * *Снег. Он валил все выходные. И не хотел остановиться в понедельник. Артподготовка наступающего декабря меняла только применяемый калибр. Если вечером в пятницу, когда еще было в районе нуля, на лобовое шмякались, как мокрый поцелуй, снежинки размером с шапку одуванчика, то утром студеного начала недели уже мелкозернистая плотная дробь, как злая и сухая перхоть, царапала стекло. Дороги в городах никто не чистил. Лишь посыпали и только главные. Советский и проспект Ленина в Южносибирске, Курако и Металлургов в Новокузнецке. В неровном, клочковатом месиве, простеганном песочной ржавчиной, «лансер» водило, словно плоскодонку, и на поворотах задние колеса отбрасывали бурунами волны с тем же шуршанием и плеском, с каким борт лодки плотную воду реки.
На трассе было чуть получше. Сразу за прокопьевским кольцом на правой полосе тянулось что-то вроде темного ручейка с зубастою гребенкой белых берегов. Колеса упрямо едущих во тьме и сильный боковой ветер не давали образоваться устойчивому слою снежной смазки, вихляющая асфальтовая полоса перед машиной казалась непрерывной, сцепление с дорогой перестало теряться как дыханье, бублик руля не делался внезапно невесомым, а отзывался на любое движение руки приятным постоянным сопротивлением. Можно было ехать. Прибавить до девяноста, сотни. Спокойно и уверенно, лишь временами слегка парируя заряды бокового ветра, безжалостно и резко раздувавшего плоские, струящиеся скромным мелким бесом по дороге снежные змейки в шарообразных многолапых осьминогов, встававших дыбом, взлетавших дико, чтобы убиться тут же, размазавшись о черный лак капота.
Так хорошо и просто, сам по себе, Игорь ехал километров пять. До первой вертящейся, живой белой стены. Крупяного бешенства без передышки стегавшего небо и землю шалыми рукавами и полами белого савана. Сквозь ослепляющую, дикую круговерть разок моргнул и тут же был проглочен рубиновый уголек заднего габарита. Там, за метущейся сплошной стеной в попутном направлении шло что-то многотонное и многоосное.
Ее всегда нужно бояться. Нечеловеческой, тупой, лишенной смысла массы. Огромных, циклопических размеров фур, таких же многоколесных самосвалов с тяжелыми, брезентом крытыми прицепами, и просто «КамАЗов» – длинномеров, мотающих тяжелыми железными хвостами даже летом днем на чистом и сухом асфальте. Не доверять водилам, сидящим высоко и безопасно. В любое время года в трениках и легких футболках с рукавчиками-крылышками.
Давно, когда и требования такого, ездить со светом днем, еще не было в ПДД, Игорь при обгоне уже включал ближний, чтобы хоть как-то отразиться в задранных к высокой крыше зеркалах. Дать о себе знать. Но снежной ночью цель совсем иная, совсем простая. Сквозь непроглядный, светоотражающий безумный вихрь увидеть контур. Тень того, что впереди. Для этого нужно все сделать наоборот. Решительно и быстро выключить свет, оставив только габариты, и тогда в упавшей полной темноте в отблесках дальних фар самой фуры проступят ее формы. Теперь можно уверенно взять влево и нырнуть в кипящую белую муть. Проткнуть два или три метра слепого вихря и выйти на уровень задних колес большой машины, как раз тех самых страшных жерновов, что и порождают, размалывая и выбрасывая в небо снег, эту непроницаемую стену.
За ней, там, где все видно, ясно и понятно, уже легко. Включить свой свет и аккуратно по снежной простыне левой, ни ветром, ни колесами не очищаемой полосы пройти вдоль длинного, как боевой корабль, грузовика и выскочить на чистое пространство, вернуться на вихляющийся, но надежный ручеек асфальта. И так до следующей попутки.
Игорю попалось таких три. Вообще машин было немного, помимо больших и страшных грузовозов он обогнал еще пяток разнообразных легковушек, метель стихала, на небе стали появляться кристаллы мертвых звезд, а справа и слева проглядывать живые угольки и бусинки далеких фонарей и окон, и начало казаться, что все уже, больше не придется манипулировать со светом собственных фар, слепо нырять в колодец, когда на подъеме у Карагайлы «лансер» внезапно снова уперся в белую, мельничную стену.
Здесь ручеек асфальта резко обрывался, его сожрали соль и сахар переметов, широкие отмели небесного песочка растащило на всю дорогу, и эту колючую хрустящую мелочь очередная дюжина больших колес бросала в топку ночи. Белое пламя лизало отчаянными, злыми языками капот и лобовое Игоря. Ни зги.
Наверное, это уже был последний такой участок, наверное, можно было взять и отстать, набраться терпения, и через километр-другой на лысой, свободной от летающей, шуршащей, горючей пыли полосе пройти очередного монстра-тяжеловеса и забыть, но ждать уже не хотелось. Именно оттого, что он последний, что там на много уже километров вперед просто дорога, просто ночь и легкость наконец, легкость в руках, ногах и голове.
Игорь повернул маховичок на подрулевом рычажке и в опрокинувшихся на него чернилах сразу увидел контуры чего-то совсем темного, широкого, непроницаемого прямо перед собой и узкое с голубизной окошко слева. Туда. Он аккуратно по мягким, предательским ухабам сместился и пошел в атаку. Секунда, две и пелена пробита. Машина вынырнула рядом с тройкой больших и черных небо и землю перемалывающих кругов. Все. Видимость.
Но что это? Там, впереди, где обрывается огромный сарай крытого кузова и начинается красная будка кабины, на полосе Игоря не далекие огни и звезды, а совсем близкие, нервно моргающие припадочные вспышки. Два проблесковых маячка над дымящейся и пенящейся массой огромного сугроба, который прет, неумолимо катит прямо на «лансер».
Снегоуборщик! «КамАЗ» с отвалом, который может все, что хочет. По встречной, поперечной, вдоль и вкось. Справа безразмерная стена огромной фуры с крутящимися близко-близко пудовыми колесами, слева – высокие комки и гребни снежной волны на разделительной, а прямо на машину Игоря идет, накатывается, скребя острою кромкой по асфальту, широкий многотонный нож.
