Владимир Вертлиб - Остановки в пути
— Отстань, мне не интересно, — ворчал отец. — Буду я еще тебя слушать. Можно подумать, мне делать нечего.
Зато мама делилась интересными историями о строительстве ленинградского метро. Днем и ночью через город шли колонны тяжелых грузовиков, и в конце концов жители районов, где велось строительство, все поголовно стали мучаться хронической бессонницей.
Правда, и метро пустили быстро, всего через три года.
Честно говоря, меня радовало, что в Вене так быстро не строят. Я собирал свидетельства отдельных этапов: вырезал из газет статьи, скрупулезно указывал дату и аккуратно хранил в ящике письменного стола.
— А сын-то у тебя, по-моему, аутист, — замечал отец.
— А тебя это удивляет?
— Никакой я не аутист! — возмущенно протестовал я и тут же спрашивал: — А что это вообще такое?
— Пусть тебе отец объясняет.
— Нет, у мамы лучше получится.
Но я быстро забыл это странное слово и уже ехал на очередную стройку. Во время одной из таких поездок я и нашел в трамвае книгу.
Сведения о жизни и творчестве Гёте во вступительной статье вполне могли когда-нибудь пригодиться. Вот пьесу, в которой собственной персоной появляется дьявол, я бы почитать не отказался. А эпистолярный роман о любви, в котором герой еще и самоубийством кончает, — по-моему, просто чушь какая-то. Ну кто в здравом уме с собой покончит из-за женщины? Но однажды на уроке немецкого «Страдания молодого Вертера» сослужили мне неплохую службу.
Наша учительница, неизменно одетая по моде, вряд ли могла привить детям любовь к немецкому языку и литературе. Зато научила худо-бедно писать без ошибок, правила грамматики соблюдать и выражаться по-человечески.
— Вот вырастете, — поясняла она, — тогда и будете с грамматикой обращаться несколько вольнее, чем сейчас. Некоторые писатели и журналисты, например, так делают. А пока вы в школе, будьте любезны придерживаться правил. Впрочем, вы даже элементарные правила нарушаете, повелительное наклонение усвоить не можете. Например, пишете: «Едь на трамвае!» Ну, разве это правильно, а, Майер? Это, между прочим, из твоей домашней работы.
Ханс Майер, верзила с круглым веснушчатым лицом, закатил глаза и что-то возмущенно пробурчал. То, что так нельзя, его явно мало волновало.
— Ну, и как правильно? — спросила учительница.
Майер помолчал, ухмыльнулся и опустил глаза, а девочка с первой парты радостно и уверенно выкрикнула:
— Ехай на трамвае!
Тут уж учительница по-настоящему разозлилась и стала язвить:
— Господи, да чему же вас только в начальной школе учили? Учителя там точно не перетрудились… — презрительно сказала она и добавила: — Да уж, придется с азов начинать. Спасибо, что хоть читать умеете.
Потом она снова заговорила о поэтах, которые, в отличие от нас, бездельников, могут вольно обращаться с грамматикой, и наконец задала вопрос:
— Кто-нибудь хоть одного немецкого писателя знает? Хоть одного, невежды? Когда я говорю о писателях, то хочу удостовериться, что вы хоть понимаете, о ком речь.
Она прошлась между рядами, обводя нас испытующим взглядом и ритмично постукивая острыми каблучками по паркету.
Молчание.
— Что, никто не знает ни одного писателя?! — простонала она.
— Гёте? — предложила девочка с первой парты, на сей раз не столь уверенно.
— Гёте! Ну, слава Богу! Великий немецкий поэт. А хоть кто-нибудь может мне сказать, что он написал?
Снова воцарилось молчание. Наконец я нерешительно поднял руку.
— Ты? — удивленно спросила учительница.
— «Страдания молодого Вертера»! — гордо провозгласил я, и теперь на меня уже удивленно смотрел весь класс.
Я в общих чертах пересказал содержание, и учительница так рассыпалась в похвалах и так ставила меня в пример остальным, что у меня и сомнений не было: на перемене меня отлупят.
— Вот, равняйтесь на него! — заключила учительница. — Он иностранец. Он даже по-немецки пока еще с ошибками говорит. Но он умный мальчик, и читать любит.
С этого дня я числился в ее любимчиках. Она хвалила мои сочинения и снисходительно оценивала мои самостоятельные и контрольные.
— Вы по сравнению с ним — ослы! Иностранец-то, — однажды сказала она, потрясая моей тетрадью, — за эту проверочную пятнадцать баллов из двадцати получил. Не то что вы! Майер! Девять баллов! Неудовлетворительно!
Ничего странного, что одноклассники меня невзлюбили. Зато расположение учительницы упрочило мои позиции в школе. Ведь меня только в виде исключения в гимназию взяли.
— В конце года он должен сдать экзамен по немецкому, — объявил маме директор, — и пройти тест на интеллектуальные способности. Иностранцы у нас учились, но впечатление оставили по себе не из лучших. Виной тому — не только недостаточное знание немецкого, но и низкий уровень образования в их родных странах, а иногда и большая разница в учебных программах… В настоящее время иностранцев у нас в гимназии нет. Я предложил бы вам, сударыня, пока отправить сына в неполную среднюю школу. Там ему будет легче. В конце концов, поучится там годик-другой и сможет к нам перейти…
— Нельзя же всех иностранцев без разбору в такую школу отправлять, — сухо возразила мама. — Бывают и исключения. Такое исключение — мой сын.
Я, несомненно, был исключением. На переменах я, забыв обо всем на свете, рисовал краны, экскаваторы, руины снесенных зданий, трамваи и железную дорогу. Одноклассники меня дразнили, обзывали меня «русским со стройки», но меня это совершенно не волновало. Лишь бы не трогали. И лишь бы учителя на уроках не мешали рисовать под партой графики движения поездов.
Моя классная руководительница вызвала маму в школу.
— Он невнимательный, сидит все время с отсутствующим видом, — аттестовала меня классная руководительница. — По всем предметам, кроме немецкого, географии и истории, — между тройкой и двойкой. Вы же понимаете, три предмета погоды не делают. Когда его на уроке вызывают, молчит, как будто не слышит. Нужно три раза сказать, и он только тогда отреагирует. Знаете, он как мой дедушка… Тот незадолго до смерти весь день просиживал на скамейке возле дома и смотрел в пустоту. Может быть, и правда стоит его в неполную среднюю школу перевести… Вот некоторые учителя даже придерживаются мнения, что иностранцу в принципе в гимназии делать нечего, но мне бы не хотелось называть имена… И лично я так не считаю…
— Господи, да что с тобой происходит? — донимала меня потом мама. — Ты что, правда в простой школе хочешь очутиться, как сын дворника, уборщицы или рабочего со стройки? Тогда ты на верном пути: то-то они все порадуются, когда увидят, что ты оправдал их ожидания и теперь будешь за них всю грязную работу делать и дерьмо убирать. Ты что, забыл, как надо мной, Миленой и Йованкой в страховой конторе издевались? Они тебе твое происхождение еще припомнят. Если хочешь чего-нибудь в жизни добиться, должен стать в тысячу раз лучше, чем они, а если тебе уготовано поражение, то в тысячу раз более горькое, чем им.
Они — это австрийцы, местные уроженцы.
— Разве ты не говорил, что хочешь стать врачом? — продолжала мама. — А если и дальше будешь перебиваться с тройки на двойку, то кроме вагоновожатого тебе ничто не светит. Тебя вообще интересует хоть что-нибудь, кроме строек и городской железной дороги?
— Когда я вырасту, — уточнил я, — никаких железных дорог и в помине не будет, так что вагоновожатым стать я никак не смогу! Вот смотри!
С этими словами я достал из ящика письменного стола план Вены.
— А ну, хватит! — заорал отец и выхватил его у меня. — Слушай мать! Сейчас сниму ремень и…
Я с состраданием посмотрел на отца. Что ж он вечно так волнуется-то, хотя ни разу меня еще не порол. Иногда мне даже хотелось, чтобы он меня хорошенько отлупил. Тогда бы я, плача, укрылся с головой одеялом, а родители бы меня утешали.
— А мы ведь все равно в Вене не останемся! — запальчиво возразил я. — Чего же мне в школе напрягаться-то? Ты же сам говоришь, мы скоро в Америку, в Австралию или в Канаду уедем. Вот тогда я и учиться начну.
Мой выпад возымел желаемый эффект. Мама стала упрекать отца, что это он меня испортил своими утопическими планами и пустыми мечтаниями.
— Видишь, как он отвечает, — раздраженно сказала она. — Мне повезло, так что и представить себе нельзя, я наконец работу по специальности нашла. Вроде хоть концы с концами сводим. А ты? Мы тут и полугода не прожили, а ты уже уехать мечтаешь и мальчишке совсем голову задурил. Ты что, вечно вот так собираешься? С мальчишкой черт знает что творится, а виноват в этом ты!
— А чего я-то? Я все для него делаю, для щенка неблагодарного. А теперь вдруг я еще и виноват?
Родители стали ссориться, а я снова спокойно сел за письменный стол и занялся очередным чертежом. Стоило им поссориться, войти в раж, и они так увлекались, что переставали меня замечать. Под конец они совершенно измученные садились на свою кровать, демонстративно отвернувшись друг от друга и не произнося ни слова.
