Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том второй
Зять Гедалии Зондака отчасти понимал это и сам. А если его все-таки возьмут в посланники, то почему он уверен, что его отправят в Амстердам и Лондон, как зятя валкеникского резника? Его ведь могут отправить побираться в самые бедные местечки Литвы. Да и у зятя резника жизнь тоже не малина. Однако поскольку он большой хитрец и отлично умеет притворяться, то хоть плюй ему в лицо — он скажет, что это дождик. И, несмотря на это, из-за разногласий со своей ешивой, после Пейсаха он какое-то время просидел в Валкениках, и дело уже шло к тому, что он совсем никуда не поедет.
— Так что же? Получается, я должен стать рыночным торговцем, лавочником, как и предлагает тесть, — сделал плаксивое выражение лица гость.
— Я уже сказал, что не вижу, чем лавочник хуже общинного посланника, — говоря это, Махазе-Авром слез с лежанки, чтобы распрощаться с гостем и пожелать ему на грядущий год, как водится перед Новолетием, доброго приговора в книге судеб.
Пока в комнате у ребе шла эта доверительная беседа, Хайкл вынужден был слоняться по двору. Наконец зять Гедалии Зондака ушел, и Хайкл посмотрел ему вслед с насмешкой: холостяком Йосеф-варшавянин выхаживал, бывало, мелкими шажками и тер скулы о бархатный воротничок; теперь он шел, ссутулившись, и покашливал уже въевшимся в него злым кашлем.
В три часа дня во дворе смолокурни снова был гость, на этот раз Йоэл-уздинец. Хайкл увидел его с веранды и безмолвно воскликнул: «Крепкая голова идет!» В начале лета в валкеникской ешиве шла дискуссия о том, почему Махазе-Авром взял к себе виленчанина. Уздинец отвечал на это: все очень просто, реб Аврому-Шае-коссовчанину нужен служка, паренек, который спал бы с ним в одной комнате и носил бы за ним полотенце на реку. Липнишкинский илуй говорил тогда еще резче: что чего бы Махазе-Авром ни имел в виду и чьим бы учеником ни был этот виленчанин, он все равно полный невежа. Он не знает наизусть даже пяти сотен листов из Геморы. Йоэл-уздинец пренебрегал прежде виленчанином, теперь же он называл его «реб Хайкл» и обращался со всякого рода просьбами, например, спросить у его ребе, можно ли к нему зайти с очень важным секретом. Уже сидя в комнате Махазе-Аврома, Йоэл-уздинец все еще долго морщил лоб, как тогда, когда раздумывал, давать или не давать товарищу ссуду, пока наконец не решился рассказать свой важный секрет.
Во время его первого визита на смолокурню, после праздника Лаг ба-омер, реб Авром-Шая спросил его намеком, почему он не женится. И теперь, в середине элула, он пришел с ответом на тот вопрос: он собирается посвататься к одной валкеникской девушке, к кухарке ешивы. Никто в местечке этого еще не знает, а когда узнают, это удивит всех. Даже невеста и ее мать не хотели верить его словам, потому что у них уже был тяжелый опыт с другим сыном Торы. Поскольку мать этой девушки — бедная вдова, то нечего и говорить о содержании и приданом. О родовитости тоже нечего говорить. Тем не менее после того, как он обдумывал это дело на протяжении нескольких месяцев, Йоэл-уздинец пришел к выводу, что это хорошее дело.
— Это та самая девушка, которая должна была стать невестой варшавянина? — спросил реб Авром-Шая.
— Невестой варшавянина должна была стать младшая из двух сестер, а моя — старшая. Я бы не взял младшую до старшей[86], — ответил Йоэл-уздинец и удивился, откуда Махазе-Авром знает обо всем этом.
Махазе-Авром, со своей стороны, удивился другому. Судя по тому, что он слышал, Йоэл-уздинец не женился до сих пор из страха, как бы его не обманули. Так почему же теперь он вдруг берет в жены дочь бедной вдовы, да к тому же не родовитую?
— По моему мнению, сын Торы как раз должен думать о материальной стороне сватовства, потому что сам он не добытчик. А происхождение важно почти так же, как приданое.
Конечно, старый холостяк ответил, что тоже ценит деньги и родовитость, когда можно быть уверенным, что не обманывают. Однако по большей части женихи остаются в дураках. Вот, например, Йосеф-варшавянин вместо того, чтобы взять младшую дочку кухарки, взял дочь богача Гедалии Зондака — и ужасно просчитался. Даже директору ешивы реб Цемаху пришлось отменить сватовство. И сколько он, Йоэл-уздинец, ни берегся, ему пришлось тоже один раз отменить помолвку.
— Что здесь происходит?! — лицо реб Аврома-Шаи запылало от гнева и стыда. — Неужели сыны Торы, постоянно говорящие о самопожертвовании ради Всевышнего и ради ближнего, не понимают, сколько осквернения Имени Господнего они совершают, когда расходятся с невестой? Йосеф-варшавянин отменил сватовство, директор ешивы реб Цемах отменил сватовство, и вы тоже отменили сватовство?
— Невеста была глуховата, — стал оправдываться Йоэл.
Ах, почему он раньше этого не заметил? Поскольку он сам не слишком хорошо слышит издалека, прошло немало времени, прежде чем он сообразил, что невеста с изъяном… И нельзя делать на основании случая Йосефа-варшавянина выводов относительно директора ешивы реб Цемаха. Один случай не похож на другой! Говорят, что директор только после подписания тноим узнал, что тесть не даст ему приданого и обещанной пары лет содержания и что он вообще тяжелый человек. Со вторым сватовством директору повезло еще меньше, хотя она из богатого дома и к тому же имеет и другие достоинства… И так, потихонечку, Йоэл-уздинец вернулся к началу, как говорится, «от одного дела к другому и все по тому же делу»[87]. Он ест на кухне вот уже скоро год. Он знает, что упомянутая девушка — тихая голубка и немного неуверенная в себе из-за того, что на ее младшую сестру больше охотников. Однако в его глазах то, что его невеста не нравится валкеникским парням, как раз достоинство, а не недостаток. Немного денег он скопил, а она, похоже, не будет мотовкой. Он после свадьбы, если будет на то воля Божья, поедет вместе с супругой, дай ей Бог здоровья, учиться в какой-нибудь койлель[88]. Если же поехать в койлель не получится, он откроет в Валкениках лавку и станет торговцем.
На щеках реб Аврома-Шаи играла розоватая свежесть, уголки рта улыбались, глаза сияли. Если бы он не стыдился показать свои чувства, он бы поцеловал уздинца в голову за то, что он человек честный и прямой. Он проводил жениха за ворота смолокурни и пожал ему руку:
— Если у вас будет свадьба или помолвка до моего возвращения в Вильну, я хотел бы прийти на это торжество.
Аккуратными шагами возвращаясь в местечко, уздинец, по своему обыкновению, потел в плотной шляпе и в двубортном пиджаке с подбитыми ватой плечами, морщил лоб, от напряжения шея его надувалась. Почему это Махазе-Авром сам себя пригласил на помолвку? Тут сразу две причины! Йоэл весело пропел:
— Махазе-Авром хочет прийти на мою помолвку и для того, чтобы оказать почет мне, жениху, и для того, чтобы увидеть, хороший ли я сделал выбор.
Глава 11
«Дело идет к помолвке, немногие из сынов Торы убереглись от того, чтобы не довести дщерь Израилеву до позора», — думал реб Авром-Шая после ухода Йоэля-уздинца. Он больше не учил Торы для себя и для ученика. Спать ложился рано, но не мог сомкнуть глаз. Его умение отталкивать от себя огорчающие мысли на этот раз не помогало. Визиты этих двух молодых людей в первой половине дня и мысль о близком возвращении в Вильну на Новолетие заставили его задуматься о тяжелой жизни дома. На смолокурне только его сестра знала, почему с каждым днем он становится все печальнее и задумчивее. Однако даже с сестрой реб Авром-Шая не говорил об этом.
Поскольку у него были проблемы с сердцем, еще когда он был мальчишкой, и врачи не верили, что он выживет, родные смотрели на каждый прожитый им день как на чудо. После того как он вырос, родители, оба происходившие из раввинских семей, стали искать ему подходящую пару. Помимо болезни сердца, у коссовчанина, посвящавшего себя целиком изучению Торы, была еще одна проблема — его необычайная набожность. Машинка парикмахера никогда не прикасалась к его русой бороде. Такому молодому человеку всегда трудно найти пару, особенно учитывая то, что семья искала для него невесту, которая будет содержать семью, чтобы он мог спокойно сидеть и учить Тору. Найденная для него невеста действительно была с хозяйственной жилкой, богобоязненная, добрая по своей природе, верная. Однако сразу же после помолвки его семья увидала, что это неудачная сделка. Невеста оказалась старше двадцатилетнего жениха не просто на несколько лет, как они слышали раньше: она была почти вдвое старше него. И происхождения она тоже простоватого, и отец ее не мог заплатить даже трети обещанного приданого. Семья Аврома-Шаи предложила, чтобы он отослал назад подписанный договор. Однако он стукнул кулаком по столу и закричал, что не позволит позорить дочь Израилеву. Если она действительно настолько старше него, ее позор будет еще больше. И они поженились.
