Нагаи Кафу - СОПЕРНИЦЫ
— И почему ничто и никогда в этом мире не идет так, как нам хочется! — Комаё украдкой печально вздохнула.
Когда они наконец вышли из помещений под сценой, застучали деревянные трещотки — это как раз открывался занавес. Праздничный зрительный зал, который казался совсем иным миром по сравнению с театральной «преисподней», заставил Комаё отвлечься от горьких мыслей, и она быстрыми мелкими шажками засеменила к своей ложе. Не отстававший от неё Ямаи молча без разрешения вошел в ту же самую ложу. В театре, в ресторане или в чайном доме — Ямаи обладал особым искусством липнуть к знакомым и молча проскальзывать вслед за ними куда угодно. Сидя между Комаё и Ханаскэ, Ямаи невозмутимо попыхивал сигаретой «Сикисима» и наблюдал за происходящим на сцене и в зале.
17
ПРЕМЬЕРА (продолжение)
Прекрасный юноша Дзюдзиро облачился наконец в отделанные красными шнурами воинские доспехи, и теперь он стал еще великолепнее — точь-в-точь картинка на оборотной стороне доски для новогоднего волана. Среди восторженных зрителей, единодушно провожавших взглядом мужественную фигуру Дзюдзиро, удалявшуюся со сцены по «цветочной тропе», были три женщины, которые сидели в ложе верхнего яруса восточной стороны как раз над Комаё. Одной из них, худощавой, было уже за тридцать, её невысокая прическа итёгаэси украшена была заколкой с мелкими кораллами, какие с давних пор привозят из дальних стран. Под бледным кимоно из тонкого шелкового крепа надето было нижнее, с мелким узором, а выпущенный ворот был серо-голубым, с крапчатым белым рисунком. Верхняя накидка из черного крепа, двусторонний пояс с расписным узором, закрепленный вместо украшения медной заклепкой для рукояти меча (тут не обошлось без какой-нибудь истории), на руке — единственный перстень из платины со скромным бриллиантом. Ничто в ней не бросалось в глаза, но все было тщательно и солидно. Вероятно, это была гейша с репутацией, имя и дом которой знали все.
Еще одной женщине было года двадцать четыре, от силы двадцать пять. Прическу, не самую высокую из тех, какие делают в парикмахерской «Садоя», подхватывала лиловая в белую крапинку лента для шиньона, а лаковый с золотыми блестками гребень был украшен жемчугом. Поверх двойного кимоно из шелка осима с оригинальным «черепашьим» рисунком из крупных неправильных шестиугольников надета была такой же расцветки накидка. Пояс из цельнотканого куска материи сиодзэ с вышивкой закреплен был застежкой с драгоценным камнем, а перстни на её руках, один с редким крупным бриллиантом, другой с жемчугом, стоили больше тысячи иен. Полное продолговатое лицо её было на редкость белым, и то, что оно привлекало людские взоры не менее, чем роскошный наряд, изобличало в женщине прежде всего красавицу. А манера одеваться и накладывать грим говорила о том, что это не простая особа.
Третьей женщине было около сорока, по виду она напоминала хозяйку чайного дома, но крестьянские черты лица указывали на то, что прежде она могла быть и служанкой. Словно сговорившись, все трое отняли от глаз бинокли и, вздыхая, переглянулись:
— До чего же он хорош!
Когда наконец «с той стороны, из-за горшков с вьюнком», появился Такэти Мицухидэ в исполнении актера Итиямы Дзюдзо, красавица с прической марумагэ вдруг сжала руку женщины с прической итёгаэси и тихонько, но с чувством сказала:
— Сестрица, я не в силах больше лишь тайно страдать по нему!
— Так отчего не пригласить его куда-нибудь, в удобное для вас место?
— Если бы я могла его пригласить, то не страдала бы. В те времена, когда я еще выходила к гостям, я бы непременно это как-нибудь устроила, но теперь, когда я уже не гейша, — недостает решимости, все слова пропадают. И потом, сестрица, я слышала, что у господина Сэгавы есть уже… Как бишь его, «Китайский мискант»… Мол, это очень прочная связь…
— Ах, эта Комаё? — Женщина постарше с прической итёгаэси произнесла это с ноткой отвращения. — Все говорят, что это чересчур бойкая особа, верно? И оттого достойная женщина вроде вас едва ли сможет с ней тягаться, так?
— Да, и потому я смирилась. А вдруг мое безыскусное признание лишь оттолкнет его… Мне тогда будет еще горше, так что…
В её речах было столько патоки, что язык, казалось, с трудом ворочался во рту.
Эти две зрительницы уже утомились от потока воспоминаний раненой старухи матери, которые звучали на сцене, поэтому они отвлеклись от пьесы и принялись озабоченно о чем-то беседовать вполголоса. Когда на «цветочной тропе» вновь показался израненный в битве Дзюдзиро, они словно бы опомнились и снова обратили свое внимание на подмостки, приблизив к глазам бинокли. Но как только Дзюдзиро упал замертво, они сразу продолжили свой тихий разговор, словно на сцене их больше ничто не интересовало.
Когда опустился занавес после десятого акта пьесы «Эхон Тайкоки», то сразу началась сцена из «Двадцати четырех почтительных детей», которая должна была быть во втором действии. Интермедию с переправой через озеро Бива пропустили, как это частенько делают в дни премьер. После того как под бурные овации завершилась сцена в саду, в которой Сэгава Исси даже исполнял акробатический трюк и уплывал в небо среди блуждающих «лисьих» огоньков, настало время поужинать. В такой час ресторан больше всего заполнен посетителями, и трое женщин из ложи верхнего яруса заняли столик у самого входа. Они наблюдали за толпой входящих и выходящих, и женщина с прической марумагэ вдруг дернула за рукав ту, что была с прической итёгаэси:
— Сестрица Рикидзи, вот она, конечно же, она тут!
Посмотрев туда, куда ей указали, гейша Рикидзи увидела Комаё, с ней была Ханаскэ, а по пятам неотступно следовал не кто иной, как господин Ямаи. Комаё, озабоченная лишь тем, чтобы отыскать свободные места, прошла мимо Рикидзи, не оказав ей никаких знаков внимания, и вся троица, улыбаясь чему-то своему, устремилась в глубину зала.
Женщина с прической итёгаэси (это была гейша Рикидзи), с явной ненавистью провожая взглядом удаляющиеся фигуры, презрительно хмыкнула:
— Только посмотрите! Изображает почтенную даму… Смотреть противно… — Это было сказано так громко, что кто-то мог бы и услышать.
Гейше Рикидзи казалось неслыханной дерзостью то, что мимо неё, признанной в своем квартале старшей сестрицы, прошла с улыбкой и не поздоровалась Комаё, которая и возрастом была гораздо моложе и положением — ниже.
Рикидзи напрасно злилась, думая, что Комаё нарочно воспользовалась толчеёй, чтобы пройти мимо неё и не поздороваться. Все дело в том, что Рикидзи давно имела зуб на Комаё, поскольку та увела когда-то её патрона Ёсиоку. Конечно, она мечтала отплатить, и, если бы представился случай, Комаё из-за неё наплакалась бы вдоволь. Однако же она не могла с бранью наброситься на Комаё и поколотить её на больших банкетах, где они обе присутствовали, ведь это было бы позором и для неё самой. Рикидзи подумывала о том, чтобы выбрать момент и дать бой Комаё на сцене, к примеру, во время большого концерта гейш Симбаси. Однако подходящий случай никак не выпадал, и все оставалось по-прежнему.
Но вот сегодня, именно сегодня, план мести наконец созрел. В центре его оказалась некая Кимирю, которая когда-то была гейшей в заведении Рикидзи. Позже Кимирю стала содержанкой солидного коммерсанта, который вскоре умер, оставив ей, кроме роскошного дома с участком в сотню цубо в центре квартала Хаматё, еще и десять тысяч иен наличными. Получив все это, она получила и массу свободного времени и как раз раздумывала, основать ли ей дом гейш, открыть ли гостиницу или, может быть, лучше чайный дом. Еще можно было открыть ресторан, специализирующийся на блюдах из птицы. А можно было не трогать драгоценные десять тысяч иен, чтобы они стали чем-то вроде её приданого, и тогда, если подвернется случай и если встретится подходящий мужчина, который будет ей верен, который будет любить и баловать только её, который простит ей любые капризы… — тогда не попытаться ли выйти замуж? Это, пожалуй, было бы лучше, чем без всякого опыта начать свое дело и проводить жизнь в трудах, такое будущее рисовалось ей более светлым и надежным, ведь прежде всего она пеклась о своем удобстве.
Чтобы поговорить обо всем этом, она частенько навещала дом гейш «Минатоя», принадлежавший старшей сестрице Рикидзи, и так получилось, что как раз сегодня её пригласили на спектакль в театр «Синтомидза».
В течение трех лет после того, как её выкупили из гейш, она заботилась лишь только о своем седовласом патроне — сямисэн не брала в руки, в театре почти не бывала, — и про себя считала, что натерпелась довольно. Вознаграждением было то, что благорасположение патрона простерлось до упоминания Кимирю в его завещании. Сама же Кимирю полагала, что она сделала все, что могла, и получила лишь то, что заслужила. Дальше вышло совсем по пословице: беда, коли жемчуг попадет в недостойные руки. Оказавшись свободной душой и телом, Кимирю не находила себе покоя. Посетив после долгого перерыва театр, она потеряла голову, когда увидела актера Сэгаву Исси, впервые исполняющего роль Дзюдзиро. К прежней своей старшей сестрице Рикидзи она обратилась с сумасбродной просьбой: если возможно, она хотела бы сегодня же, сразу после спектакля, встретиться с ним…
