Михаил Попов - Ларочка
Когда она вернулась в дом, первым к ней подбежал Лукич, причем с сумбурными извинениями. Он пытался объяснить девушке, что «ни единого больше словечка по теме. Мы ни в чем тут все не виноваты. Верьте, мне верьте. Мы же думали — не слышно».
Лариса от него рассеяно отмахнулась, ей было довольно все равно, в основном хотелось лечь. Она вошла в «свою» комнату и плотно–плотно прикрыла за собой дверь. Разделась в беззвучной темноте. Первое, что поразило ее в тот момент, когда она легла, это ощущение абсолютно холодной постели.
Руля исчез.
Некоторое время Лариса лежала в темноте. Потом села. Очевидно под воздействием размышлений.
Зажгла настольную лампу, осмотрела комнату. Потом включила верхний свет и опять все осмотрела. «Жених» не захламлял «их» комнату своими вещами, поэтому она долго не могла понять, забыл он что–нибудь из них или нет. Ни сумки, ни галстука, ни рубашки. Ничего такого, что можно было бы привезти в Староконюшенный бросить ему в физиономию и сказать, что она о нем думает.
Она не знала, какими словами назвать случившееся, но зато точно знала, что он ее предал. И между ними все кончено. Было почти весело на душе. Решение принято. Хватит, эксперимент не удался, вернемся к высшему образованию. Очень не хотелось бы потерять повышенную стипендию. Это паукообразное в очках не стоит повышенной стипендии.
Лариса хищно прошлась по комнате.
Она была довольна собой, но немного недовольна ситуацией. Хотелось поставить эффектную точку. Даже необходимо было ее поставить. Невыносимо сознавать, что поганец Руля и его ненормальное семейство не знают о том, что она вынесла им окончательный приговор. Где и когда это произойдет?
Ждать сил нет!
Ждать, это пребывать в состоянии унижения, этого она больше переносить не могла. Столько месяцев переносила, а теперь не может, такой вот характер.
Господи, он ведь просто как раненая перепелка отводил ее как лисицу все дальше и дальше от дома. Чтобы «раковая шейка» умер не при ней. И у них не возникло общей беды с этим семейством, что сближает. Значит, вывозя ее в эту тундру, он уже решил для себя, что вывозит навсегда.
Не-т, она вернется.
Надо ехать и наносить последний удар прямо сейчас!
Она представила себе снежные малаховские тропы, прокаленую морозом электричку… И главное, нет аргумента, нет той перчатки, что бросают негодяю в физиономию. Жаль, что женщины не стреляются, она, офицерская дочь не промахнулась бы даже в этого мозгляка.
Чемодан!
Взгляд упал на чемодан, выглядывавший сытым углом из под свисавшей с кровати простыни, уже не хранившей никаких остатков выветрившейся страсти.
Господи! Вот что можно вернуть! Нужно вернуть! Это лучше перчатки, потому что больше. Этим можно так шарахнуть по лбу немилому лжецу. Ему будет не только стыдно, но и больно!
Но, одно но!
Чемоданы забиты породистым тряпьем. Жалко?! Стыдно признаться, но очень жалко!
Да, это грязные вещи, полученные в оплату за определенного вида услуги. Лариса посмотрела на простыню и передернулась вся. Ей уже трудно было представить, что все творившейся на этом куске нечистой ткани имело какое–то отношение к ней.
Единственный способ зачеркнуть всю эту грязь, и начать с чистого листа, это избавиться от этих «гонораров».
Лариса вытащила оба из под кровати, и большой и поменьше. Положила рядом, распахнула, еще не представляя, для чего это делает. Полюбоваться напоследок?
Не будем сходить с ума!
Без нескольких вещей из этой кучи грязных тряпок, она уже не представляла себе своего дальнейшего существования. Без ангорского свитера, без кожаных брючек… переберем содержимое как картошку в слонимском погребе. Через минуту чемоданы были уже пусты. Ни с одним из подарков она расстаться не могла. Кроме вот этой зеленой с черными вставками юбки, которая так толстит, и летних туфель зверски дерущих пятки. Но столько вернуть — явно мало! Имеет ли право униженный человек совершать неловкие поступки?
Нет, надо добавить.
Начнем с другой стороны! От совершенно не нужных, ко все более ценным.
Через полчаса борьбы между желанием быть гордой и не остаться голой, Лариса нашла какую–то середину. Резко вышла в общую комнату и грозно спросила.
— Который час?
Оказалось, что время детское, около восьми. Темнота за окном, это еще не настоящая ночь.
Гости Виктора Петровича собирались между тем расходиться. Медленно, будто двигаясь как растворе более плотном, чем воздух.
— Кто проводит меня до станции? — Караваевцы испугались. Они сознавали, что задолжали в каком–то смысле этой молодке, но у них не было в наличие валюты, которая бы сгодилась бы данном случае.
— С вещами. — Пояснила Лариса, придавая требованию не только моральный, но и практический аспект.
Повисла пауза, ей было на чем повисеть в пропитанном тяжелыми парами оранжевом абажурном воздухе. И тут раздался спасительный звук снаружи.
Учитель Вахин схватил Лукича за плечо, и толкнул в направлении звука.
— Пусть Васька.
Оказалось, сынок Лукича прикатил на «запорожце» для развоза заседателей.
Виктор Петрович очень медленно, почти беззвучно ударил кулаком по столу, мол, быть по сему.
По дороге Лариса скомандовала водителю, мелкому, востороносому, очень гусеобразному как и его отец пареньку, чтобы остановился.
— Есть две копейки?
Сунулась в автомат с навсегда отворенной, погрязшей в снегу дверью. Сам прибор выглядел страшно, в черных расцарапах, с примерзшей гречневой кашей в районе впускной щели для монет, с диском, двигающимся только под конвоем невынимаемого пальца, с проводом голым как почти полинявшая змея. Зато связь оказалась на высочайшем…
— Здрасьте дядя Ли, а я к вам. — Чтобы не успел отбояриться.
— Я ухожу Лара, я…
— Ключ под коврик!
— Нет! — Взвизгнул обычно жантильный конферансье, видимо имел основания не доверять коврикам. — У соседа будет, в семнадцатой. Я еду в аэропорт, за…
А это нам дядечька Лион Иванович «до лампады», как говорят в каком–то водевиле.
Вот он мрачный дом, где разрушаются браки, задуманные в Теплом Стане.
Только подойдя к парадному теперь ненавистного строения, Лариса вспомнила о смерти академика.
Все–таки, неловко как–то!
Хотя, не я же его убила, сказала она себе, понимая, что эта фраза из арсенала плохого человека. Но оскорбленной женщине позволено больше моральной свободы, чем принято думать, и простить ей придется больше, чем от нее соглашались ждать.
Консьержка, переименованная сердитым сознанием Ларисы в кочерыжку, растеряно ей улыбнулась. Не пустить не могла, хотя и не могла не знать, что высшей властью шестой квартиры девушка отлучена. Лучше прикрыться вязанием.
— Здрасссьте! — Просвитела Ларочка, накручивая себя против безропотной консьержки, чтобы было легче при наезде на Рулю. Лифт повел себя солидно, грюкнул, крякнул, доставил.
Встав перед проклятой дверью, Лариса сплюнула всю вертевшуюся в голове гневную словесную шелуху, больно надавила на звонок.
Довольно долго дверь не открывалась, уже почти наступил момент для повторного удара, когда открылась.
Навстречу из полумрака прихожей сверкнула тихая, безумная, и главное, очень знакомая улыбка.
Академик глядел вполоборота, он подъехал к замку боком, чтобы легче было дотянуться. Он был явно рад визиту Ларисы, даже сделал несколько знаков, показывающих это.
Пауза затягивалась.
Из глубины отмытой Ларисой квартиры донеслись чьи–то шаги и еще из–за шагов, совсем с другого края этого запущенного материка и голоса.
Тут Лариса поняла, что для разговора в такой ситуации она не готова, все наработки быстрых болезненных оскорблений сделанные во время путешествия из Малаховки, пришли разом в негодность, для вытачивания новых не было времени, да и не вызревают ядовитые колкости в атмосфере столь сильного удивления, в котором пребывала сейчас Ларочка.
Шаги были уже за ближайшим поворотом.
Поставила чемоданы внутрь квартиры, слегка толкнув колесное кресло, так что академик обратился взглядом во тьму внутреннюю своего идиотского дома.
Захлопнула дверь.
Вниз отправилась ногами. Как бы убеждаясь при каждом шаге, что сохранилась как личность.
На секунду вспыхнуло желание вернуться, и все же наскандалить.
Пожалела о чемоданах, как о зря потраченной причине для визита.
И тут же какое–то бессилие.
Укатали–таки сивку московские горки.
Лучшая, хоть и меньшая часть богатства была сдана по дороге в отдельной сумке в камеру хранения на Ленинградском вокзале.
Да о чем жалеть, сюда она ни ногой.
Хватит!
Хватит!
Навсегда хватит!
Консьержка закрыла форточку своей клетушки, чтобы не видеть, как она будет уходить.
