Сью Кидд - Обретение крыльев
– Мама! – воскликнула Нина. – Я сама думаю за себя.
Мать перевела спокойный безжалостный взгляд с пастора на Нину и задала вопрос, который всегда будет лежать между нами:
– Чтобы не запутаться, уточни: когда ты сейчас сказала «мама», имела в виду меня или Сару? – Пастор заерзал и потянулся за шляпой, но мать продолжала: – Как я уже сказала, ваше преподобие, я просто не знаю, как уменьшить нанесенный вред. Пока обе живут под одной крышей, для Ангелины надежды нет.
Мать проводила его преподобие до двери, тем временем пошел сильный ливень. Нина сидела, прильнув ко мне, но я подняла ее на ноги, и мы заспешили вверх по лестнице.
* * *В комнате я отвернула покрывало, и Нина легла на кровать. Ее лицо на полотняной наволочке казалось странно-застывшим. От дождя стало темно, и она вглядывалась в окно мерцающими глазами. Под моей рукой поднималась и опускалась ее спина.
– Ты думаешь, мама отошлет меня? – спросила она.
– Я этого не допущу, – заверила я сестру.
Правда, если бы мать вознамерилась отослать Нину, я совершенно не представляла, как ей помешать. Непокорную девочку вполне могли отправить в пансион или на плантацию нашего дяди в Северную Каролину.
Подарочек– Разве Господь не избавил Даниила? – выкрикивал Денмарк Визи.
И вся церковь отвечала:
– Теперь он пришел за мной.
Нас набилось сотни две. Я сидела сзади, на своем обычном месте. Люди оставляли его для меня, говоря:
– Это место Подарочка.
Уже четыре месяца я ходила на проповеди, но ни слова не услышала о матушке, зато узнала больше госпожи о людях, которых избавил Господь.
– Абрам, Моисей, Самсон, Петр, Павел, – выпевал мистер Визи. Все стояли, хлопали в ладоши и выкрикивали, размахивая руками:
– А теперь он придет за мной!
Я стояла в самой гуще народа и подпрыгивала на месте, как в детстве, когда пела про море.
Нашим пастырем был свободный чернокожий по имени Морис Браун. Он говорил, что, когда мы приходим в такое состояние, в нас вселяется Святой Дух. Мистер Визи, один из его четырех помощников, возражал, что это не Святой Дух, а надежда. Что бы это ни было, оно прожигало в груди дыру.
В церкви была ужасная духота. По лицам струился пот, одежда намокла, и мужчины открыли окна. С улицы врывался свежий воздух, а наши голоса вырывались наружу.
Когда мистер Визи перечислил всех людей из Библии, которых освободил Бог, он пошел вдоль скамей, выкрикивая имена.
Пусть Господь избавит Роллу.
Пусть Господь избавит Нэнси.
Пусть Господь избавит Неда.
Если он называл твое имя, тебе казалось, оно улетает прямиком на небеса и попадает к Господу. Пастор Браун говорил: «Будьте осторожны, небеса окажутся такими, какими вы их вообразите». Себе он воображал на небесах Африку до появления рабства: любая еда и желанная свобода – и ни одного белого. Если мама умерла, у нее должен быть большой красивый дом и госпожа в услужении.
А вот мистер Визи не любил разговоров о небесах. Твердил, что так ведут себя трусы: мечтают о будущей жизни, словно сегодняшняя ничего не стоит. В этом я была с ним согласна.
Даже когда я пела и скакала, как сейчас, какая-то часть меня оставалась спокойной, подмечая все, что он говорит и делает. Я была птичкой, которая следит за котом, кружащим около дерева. Теперь волосы мистера Визи местами свалялись в белые комки, но в остальном он выглядел как прежде. Так же хмурился, такими же острыми были его глаза, такими же мощными – руки и такой же необъятной – грудь.
Я так и не собралась с духом поговорить с ним. Люди боялись Денмарка Визи. Я в шутку говорила себе, что в конечном итоге пришла в африканскую церковь за Господом. Так или иначе – что я надеялась узнать о матушке?
Никто не услышал цокота конских копыт. Мистер Визи распевал новый гимн: «Иисус Навин сражался за Иерихон, и стены его обрушились». Главный помощник, галла Джек, бил в барабан, а мы все топали ногами в такт: «Иерихон, Иерихон».
Потом двери с силой распахнулись, и руки галла Джека замерли, песнопение затихло. Мы в замешательстве смотрели по сторонам, а городские стражники встали вдоль стен, в проходе, по одному у каждого окна и четверо – у двери.
Главный стражник, с бумагой в одной руке и мушкетом в другой, вышел вперед.
– Что это значит? – вопросил Денмарк Визи рокочущим басом. – Это дом Господа, и вам тут не место.
Стражник, недолго думая, ударил мистера Визи в лицо прикладом ружья. Минуту назад мистер Визи распевал «Иерихон», а теперь лежал на полу окровавленный.
Послышались крики. Другой стражник стрельнул вверх, на нас посыпались опилки, запахло дымом. В ушах у меня стучало, и когда главный стражник зачитывал ордер, мне казалось, он вещает со дна высохшего колодца. Он сказал, что люди, живущие рядом с церковью, жалуются на нас, обвиняя в нарушении общественного порядка.
После засунул бумагу в карман:
– Вас отведут в караулку, а утром назначат подходящее наказание.
В дальнем конце комнаты зарыдала женщина, повсюду слышалось испуганное бормотание. Мы знали, что такое караулка: в ней держали злоумышленников, белых и черных, пока не решат, что с ними делать. Белые оставались там до слушания дела, а чернокожие – до тех пор, пока владельцы не заплатят штраф. Надо было молиться Богу, чтобы хозяин не оказался скупым, потому что, если он отказывался платить, раба отправляли в работный дом для отработки долга.
На небе светила бледная луна. Нас собрали в четыре гурта и погнали по улице. Какой-то раб запел: «Разве Господь не избавил Даниила?» – но стражник велел ему заткнуться. С этого момента стало тихо, если не считать цоканья лошадиных копыт да хныканья ребенка, которого мать несла на спине. Я вытягивала шею, пытаясь увидеть мистера Визи, но его нигде не было. Потом я заметила на земле свежие темные пятна и поняла, что он идет впереди.
* * *Мы провели ночь на полу в камере – мужчины и женщины в общей куче, всем приходилось мочиться в одно ведро, стоящее в углу. Какая-то женщина полночи кашляла, а двое мужиков начали тузить друг друга, но в основном все сидели в темноте, задремывая и снова просыпаясь. Один раз я проснулась от плача того же ребенка.
Когда рассвело, стражник с волосами до плеч принес ведро воды с ковшом, и мы по очереди пили, а в животах у нас урчало от голода. Потом мы стали ожидать своей участи. Мужчина из нашей камеры, которого шесть раз забирали в караулку, рассказал нам, что к чему. Штраф – пять долларов, если хозяин не платил, ты получал двенадцать плетей в работном доме или, хуже того, тебя отправляли на колесо-топчак. Я не знала, что это такое, а мужчина не объяснил, сказал только, что надо молить Бога о плети. Потом он приподнял рубашку – его спина вся была в бороздах, как шкура аллигатора. Меня чуть не вытошнило.
– Мой хозяин никогда не платит, – объяснил он.
Утро тянулось вечно, а мы все ждали и ждали. Я думала только о спине этого мужчины и о том, куда подевали побитого мистера Визи. От жары плавился воздух, воняло кислятиной, и снова кричал ребенок. Кто-то спросил:
– Почему бы тебе не покормить ребенка?
– У меня нет молока, – ответила мать.
А другая женщина, с пятнами на платье, сказала:
– Эй, дай мне ребенка. Мой сейчас дома, и молоко пропадает.
Она вытащила коричневую грудь, молоко так и текло из соска, и ребенок вцепился в нее.
Вернулся длинноволосый стражник.
– Слушайте внимательно, – сказал он. – Те, чьи имена я назову, могут идти домой.
Мы все поднялись на ноги. Я твердила себе: «Рабов Гримке никогда не посылали в работный дом. Никогда».
– Сет Бол, Бен Прингл, Тинни Элстон, Джейн Брютон, Аполлон Ратледж…
Он все читал и читал, и вот остались только я, мужчина с рубцами на спине, мать с ребенком и еще горстка людей.
– Если вы все еще здесь, – продолжил стражник, – значит ваши хозяева решили, что работный дом благотворно на вас повлияет.
Какой-то мужчина сказал:
– Я свободный чернокожий, у меня нет хозяина.
– Если у тебя есть документ, можешь сам заплатить штраф, – ответил стражник. – А если заплатить не в состоянии, то вместе с прочими отправишься в работный дом.
Я искренне удивилась:
– Мистер, мистер! Вы не назвали меня. Я Хетти. Хетти Гримке.
В ответ он хлопнул дверью.
* * *Колесо-топчак хрупало и скрежетало зубами – это было слышно из-за закрытой двери. Человек из работного дома, погоняя палкой, привел двенадцать рабов на верхнюю галерею. За мной шел Денмарк Визи, с разбитым лицом и заплывшим глазом. У него единственного на руках и ногах были кандалы. Он шаркал ногами, и цепь скрежетала и звенела.
Когда он споткнулся на ступенях, я сказала ему через плечо:
