Сью Кидд - Обретение крыльев
Тетка приказывала скорей возвращаться – ожидался мокрый снег, но, несмотря на промозглую погоду, я стояла и слушала разговоры о церкви. Я узнала, что ее правильное название – Африканская методистская епископальная церковь. Она объединяла цветных, рабов и свободных чернокожих, которые собирались в помещении склада для гробов рядом с кладбищем для чернокожих. Джесс говорил, каждый вечер склад забивался под завязку.
Стоящий рядом со мной раб, одетый в поношенную ливрею, хмыкнул:
– С каких это пор городские власти так поглупели, что разрешают рабам приходить в собственную церковь?
Все засмеялись над этой шуткой про Чарльстон.
– Разве это не правда? – продолжал Джесс. – Славьте Господа. В церкви есть человек, который всегда рассказывает о том, как Моисей вывел рабов из Египта, молитесь Господу. Он говорит, Чарльстон стал Египтом. Славьте Господа.
У меня волосы встали дыбом.
– Как зовут этого человека?
– Денмарк Визи, – ответил Джесс.
Несколько лет подряд я отказывалась думать о мистере Визи и о том, что матушка изобразила его на последнем квадрате. Мне не нравилось, что этот мужчина оказался на одеяле с преданиями, мне вообще не нравилось все, что с ним связано. И вряд ли он знает что-нибудь о ней – откуда? Но сейчас, при воспоминании о нем, мне пришла в голову одна идея… И пожалуй, она не лишена смысла. Может, хоть так я смогу наконец отпустить матушку?
Я решила обратиться к религии.
При первой же возможности сказала Саре, что ощущаю потребность в спасении и что Бог призывает меня в африканскую церковь. Даже приложила платок к глазам.
Все-таки мы с матушкой одним миром мазаны.
На следующий день госпожа позвала меня к себе в комнату. Она сидела у окна с раскрытой Библией.
– До меня дошли слухи, что ты намерена вступить в новую церковь, организованную в городе для людей твоей расы. Сара сказала, ты хочешь посещать вечерние собрания. Я позволю тебе ходить туда дважды в неделю по вечерам и в воскресенье, если это не помешает работе. Сара подготовит пропуск. – Она взглянула на меня через очки. – Постарайся не упустить возможность, которую я тебе предоставляю.
– Да, мэм. – И добавила: – Славьте Господа.
СараНас с Ниной призвали в гостиную на первом этаже. К чему бы это? Я терялась в догадках, понимала только, что ничего хорошего нас не ждет. Войдя, мы увидели дородного преподобного Гадсдена, сидящего на канапе, обитом желтым шелком. Рядом примостилась мать, она с такой силой вцепилась в трость, словно собиралась ввинтить ее в пол. Взглянув на Нину, которая в свои четырнадцать была выше меня, я заметила, как сверкнули ее глаза под густыми темными ресницами. Она вздернула подбородок, и мне на миг стало жаль его преподобия.
– Закройте за собой дверь, – сказала мама.
Дальше по коридору находилась комната отца, который уже давно болел. Доктор Геддингс рекомендовал ему покой. Несколько недель кряду рабы ходили на цыпочках, разговаривали шепотом и под страхом смерти старались не греметь подносами. Если врач вместо лекарства прописывает покой и сироп из корня хрена, он признается в своем бессилии.
Я уселась рядом с Ниной на канапе напротив матери и священника. Меня в очередной раз собирались журить за плохое исполнение обязанностей Нининой крестной.
В прошлое воскресенье моя сестра отказалась проходить конфирмацию в церкви Святого Филипа. Дело было даже не в самом отказе, а в спектакле, который она из него устроила. Когда все подростки встали со стульев, стоящих на возвышении, и подошли к ограждению алтаря, чтобы епископ возложил руки на их милые головки, Нина демонстративно осталась на месте. Там была вся наша семья, кроме отца, и я со смешанным чувством смущения и гордости смотрела, как сестра сидит со сложенными на коленях руками, как мерцают рассыпанные по плечам темные волосы и на каждой щеке рдеет маленькое пятнышко.
Епископ подошел к ней, что-то сказал, она покачала головой. Мать рядом со мной словно окаменела. Казалось, над нашими головами сгущается воздух. Уговоры епископа не возымели действия, и он продолжил службу.
Я не представляла, что она задумала подобное, хотя, пожалуй, должна была догадаться – ведь, в конце концов, это Нина. Ее мнение отличалось категоричностью, а действия – бунтарством. Прошлой зимой она шокировала свой класс, сняв туфли, потому что мальчик-раб, вытиравший грифельные доски, был босым. Я потеряла счет письмам с извинениями, которые мать заставляла ее писать. Не желая подчиняться, Нина могла несколько дней кряду просидеть над чистым листом, пока мать наконец не сдавалась. В день своего одиннадцатилетия Нина с такой горячностью отказывалась от подаренной рабыни, что мама, потеряв терпение, уступила.
Попытайся я не допустить в тот день Нининой демонстрации в церкви, она бы припомнила мне, что и я в свое время отвергла Англиканскую церковь. Да, так и было, но я сделала это ради пресвитериан, а Нина бы и их отвергла. Она ненавидела их «за желчь и горечь».
Религия – единственное, в чем мы с сестрой расходились.
Последние несколько лет моя жизнь качалась, словно маятник, между аскетизмом и потворством своим желаниям. После истории с Берком Уильямсом я избегала общества – это верно, – но, будучи вечной отступницей, каждый сезон соблазнялась каким-нибудь приемом или балом. Выходила оттуда опустошенная, полная отвращения и вновь обращалась к Богу. Нина часто заставала меня на коленях, когда я, застигнутая приступом самоуничижения, молилась и, обливаясь слезами, выпрашивала у Бога прощение.
– Зачем ты так? – кричала она порой.
Действительно, зачем?
Если можно так выразиться, Чарльстон стряхнул мистера Уильямса с коленей, как испачканную салфетку. Он женился на своей кузине и открыл лавку в магазине мануфактуры, которым владел его дядя в городе Колумбии. Я давно забыла о нем, гораздо сложнее примириться с мыслью, что мне придется до конца дней жить в этом доме. У меня была Нина, но с ее обаянием и красотой она не задержится здесь надолго. К ней начнут свататься толпы поклонников, и очень скоро я останусь здесь с матерью. Осознание этого заставляло меня отступать от принципов. С другой стороны, в двадцать шесть я была старовата для наступающего сезона. Все кончено, и я ощущала себя потерянной и несчастной, раздраженной и разочарованной, и с этим ничего не поделаешь.
Здесь, в нашей гостиной, преподобному Гадсдену было не по себе. Он все время сжимал и разжимал губы. Нина сидела рядом со мной, выпрямившись, словно говоря: «Ладно, начинайте вашу экзекуцию», но незаметно взяла меня за руку.
– Я пришел, потому что твоя мать попросила меня поговорить с тобой. Вчера ты ошеломила всех нас. Весьма опрометчиво отвергать Церковь с ее таинствами и спасением души…
Он продолжал разглагольствовать, а Нина все сильней сжимала мою ладонь.
Она чувствовала мою боль, а я ощущала ее. Эта юная душа была уже в чем-то надломлена. Вопли из работного дома, услышанные когда-то, не отпускали ее. Иногда она с криком просыпалась по ночам. Да, Нина устроила немыслимый спектакль, но я знала, как она уязвима. После строгих выговоров матери Нина часами сидела в своей комнате и появлялась с красными от слез глазами.
Временами от меня ускользал смысл сердечной, но утомительной речи его преподобия.
– Должен заметить, – услышала я его слова, – что ты подвергаешь свою душу опасности.
Тогда Нина заговорила:
– Простите, ваше преподобие, но даже угроза ада не поколеблет меня.
Мать прикрыла глаза:
– О, Ангелина, ради всего святого!
Нина произнесла слово «ад», слегка шокировав даже меня. Пастор в изнеможении откинулся на спинку канапе. С него было довольно.
Но мама, естественно, не успокоилась:
– Твой отец тяжело болен. Ты, конечно, знаешь: он хочет, чтобы ты прошла конфирмацию в церкви. Это, возможно, его последняя воля. Неужели ты в этом ему откажешь?
Нина сжала мою руку, стараясь быть верной себе.
– …Поступить не по совести или отказать отцу? – встряла я.
Мать подалась назад, словно я ударила ее.
– Ты намерена поощрять неповиновение сестры?
– Я поощряю ее следовать велениям совести.
– Совести? – Шея матери покрылась пятнами. Она повернулась к пастырю. – Как видите, Ангелина всецело под влиянием Сары. Что думает Сара, то же думает и Ангелина. Если Сара в чем-то сомневается, ее сестра за ней повторяет. Это моя вина – я выбрала Сару крестной, и по сей день она сбивает ребенка с пути истинного.
– Мама! – воскликнула Нина. – Я сама думаю за себя.
Мать перевела спокойный безжалостный взгляд с пастора на Нину и задала вопрос, который всегда будет лежать между нами:
– Чтобы не запутаться, уточни: когда ты сейчас сказала «мама», имела в виду меня или Сару? – Пастор заерзал и потянулся за шляпой, но мать продолжала: – Как я уже сказала, ваше преподобие, я просто не знаю, как уменьшить нанесенный вред. Пока обе живут под одной крышей, для Ангелины надежды нет.
