Игорь Гергенрёдер - Грация и Абсолют
Собранные по городам группы доставлялись в Любек, откуда их на кораблях отправляли в Санкт-Петербург. Кому-то предлагали поселиться на осушенных землях поблизости от него, кого-то направляли в Малороссию. Ремесленники ехали в Москву, в Тамбов. Но большинство переселенцев в 60-70-е годы XVIII века держали путь в Среднее Поволжье, где их ожидали построенные русскими крестьянами дома, представления о которых даёт Гоголь, описав помещичий дом Собакевича: «посреди виднелся деревянный дом с мезонином, красной крышей и темносерыми или, лучше, дикими стенами, – дом вроде тех, как у нас строят для военных поселений и немецких колонистов». (Н.В.Гоголь. Мёртвые души. Глава пятая).
Для колонистов закупались орудия труда, лавки, столы, домашняя утварь вплоть до ложек и прочее необходимое. Семья получала бесплатно тридцать десятин земли, двух лошадей и корову (10). Между прочим, когда в России отменили крепостное право, на крестьянскую семью пришлось в среднем по четыре десятины, и за них мужик вносил выкупные платежи. Семьи же колонистов на тридцать лет полностью освобождались от налогов и каких бы то ни было выплат и повинностей, им выдавались беспроцентные ссуды. И, помимо этих льгот и привилегий, немцы пользовались правом местного самоуправления.
Они скоро становились зажиточными – благо, покровительство властей оставалось неизменным при царях, всходивших на престол после Екатерины Великой. У колонистов всегда имелись запасы, и ни они сами, ни их животные не ведали голода, который так часто заставлял русское крестьянство питаться древесной корой. В необъятных краях, где извечно царили отсталость и нищета, немецкие колонии были островами процветания, и их жители не смешивались с чужеродным населением. Поток переселенцев ширился, им выделяли благодатные места в Северной Таврии, в Крыму, на Кавказе, говорил Найзель, и Лонгин удивлялся непосредственности, с которой тот произносил «наши цари», «наша Россия».
54
Алик была в пике невыразимо волнующего торжества: «Он больше не страшен!» Она упивалась повторением этой фразы и не могла с нею освоиться, танцуя в невзрачной комнате тёти Нюры. Та была на работе, никто и ничто не мешало счастливо смеяться, раскидывать руки, кружиться. Вон на диване лежит раскрытая книга, в ней сказано: «Захватчиков встречали ненависть и сопротивление народа. Только террором и могли они заставить людей работать на себя и на продавшегося им иуду…» – (далее следовала фамилия Лонгина, а на другой странице представал он сам, за много лет не изменившийся настолько, чтобы его нельзя было узнать с первого взгляда).
В книге была неправда. На самом деле, к Лонгину никого не приводили под конвоем, он понимал, что качество труда достигается его оплатой. Но Алик, разумеется, не думала сейчас о достоверности написанного. Одно имело значение – написано в советской книге, и стоит показать её советским людям…
Вспоминая, как «страшный тип» тешился властью над нею, давя тем, что может произойти с Виктором, она мстительно улыбалась… Какая услада – потешиться теперь самой, царапая ногтями его нервы. Разрубить путы и приступить… Где, как это будет? Она войдёт в квартиру, он устремится к ней взять у неё вещи, окружить хлопотами – и услышит: «Фашистский фабрикант!» Позеленеет. Отшатнётся. А вдруг бросится душить? Ерунда, он же наверняка поймёт: то, что знает она, уже известно и Виктору. Скорее, старик сломается. Обмякнет, забормочет, что во всём виновата его любовь к ней, схватится за сердце, попросит подать ему лекарство…
Интереснее, если вернувшись, она поначалу ничего не скажет. Пусть он наухаживается за нею вдоволь, оботрёт её, вышедшую из ванны, полотенцем и, когда подступит к кровати голый, захлёбываясь предвкушением, с гордостью нацеливая торчащий, она произнесёт – у него мгновенно упадёт. Она наотмашь ударит его хохотом, она налюбуется, как он жалко ёжится перед нею хохочущей. И с каким лицом выслушивает её приказание позвонить Виктору: «Скажи, пусть приедет. Теперь у нас с ним, наконец, будет брачная ночь».
Её захватывали иные варианты освобождения и мести, она забывалась то лёжа на диване, то – сев за стол, то – остановившись посреди комнаты.
55
Дульщиков остался верен обещанию и явился везти её в театр. Вновь отказываться не годилось, как он мог это понять?
В театре драмы имени Пушкина давали пьесу об эпохе великих строек. Молодые мечтатели рассуждали о прекрасном городе, который останется после них на месте глухой тайги, комсорг, поймав вора и под честное слово скрыв преступление, радовался, что вор исправился, девушка, влюблённая в комсорга, признавалась ему, что сидела в тюрьме…
Алик невнимательно воспринимала всё это, видя иные сцены: то бессильную ярость Лонгина, то мольбу, с какой он простирает к ней руки.
Дульщиков представил её режиссёру театра и завлиту, завёл с ними разговор о своей пьесе, которую собирались показать в новом сезоне. Писатель угостил всех советским шампанским, сам, поскольку предстояло быть за рулём, пил лимонад. Доставив её к дому тёти Нюры, галантно проводил до двери.
Хозяйка уже спала. Алик, постаравшись не разбудить её, легла, но не могла уснуть, волнение не покидало. Когда явь, наконец, замутилась, она увидела комсомольцев из спектакля, комсорга, который ругал её, топал на неё ногами из-за того, что она будто бы сидела в тюрьме. Обрывками мелькало что-то другое, увиделось нечто похожее на фильм о временах крепостного права, она была крепостная крестьянка, на её голове соорудили необыкновенную причёску и, чтобы вести к Лонгину, раздели донага, вёл писатель Дульщиков, вдруг проговоривший: «Мы просто поедим бигус». Она смешливо спросила: «А как правильно – поедим «бигус» или «бигуса»?»
Проснувшись спозаранок оттого, что встала уходившая на работу тётя Нюра, Алик подумала: а ей-то куда спешить. И вскоре снова была в постели. На этот раз заснула безмятежно крепким сном и, когда насытившись им, села на диване, потянулась и сладко зевнула, был двенадцатый час.
Хозяйка на кухне оставила ей хлеб с маслом. Завтракая, Алик решала, стоит ли возвращаться в дом отдыха. Всё равно теперь она не вытерпит до конца срока. Не лучше ли прямо сейчас отправиться в аэропорт? Она убрала постель с дивана, в ситцевом халатике вытянулась на нём ничком, раскрыла книгу-находку, охваченная ленью, чувствуя, как отдыхают нервы.
56
На улице у дома оборвался шум мотора, раздался звук открываемой дверцы, через пару минут в дом постучали. «Дульщикова принесло. Куда теперь повезёт?» – думала она, без спешки идя открывать.
На пороге стоял Лонгин. «Ой!» – невольно воскликнула она про себя. Он обвёл её взглядом с ног до головы.
– Погоди, я отпущу такси, – сказал и удалился.
Она, не закрыв дверь, ушла в комнату, встала там, нервно оттягивая книзу полы халатика. Муж, войдя, тихо осведомился:
– В доме кто-то есть? Можно свободно говорить?
– Никого нет! – сказала она громче, чем хотела, и устремила взгляд на раскрытый томик, лежавший на диване обложкой вверх.
Лонгин Антонович одной рукой взял книгу, другой – извлёк из нагрудного кармана пиджака очки. Он читал стоя, внимательный и мрачный.
– Перелистни, там портретик, – ехидно подсказала Алик.
Он перелистнул и с минуту не сводил со снимка глаз. Потом осмотрел книгу с таким видом, будто вытащил её из мусорной кучи, прочитал вслух:
– Тираж двадцать тысяч.
Она с издёвкой в глазах встретила его тяжёлый взгляд. Лонгин Антонович сухо произнёс:
– Тебе сногсшибательно подфартило.
– Да! – Алик стояла перед ним, угрюмым, кажущимся в тесноте комнаты выше и шире.
Сейчас он смахнёт с неё халатик, она окажется совсем голой. Чуткость тела нестерпимо обострилась, оно словно уже чувствует, как он ебёт её на диване.
– Я не буду позёрствовать. Мы цивилизованно договоримся, – сказал муж.
Она прошла мимо него в кухню, села на табуретку:
– Как ты меня нашёл?
Он сел рядом.
– Я с самого начала полагал – Виктор постарается, чтобы у вас завелась своя почта. Но я не хотел опускаться до мелочной слежки. Второе, в чём не было сомнений: он будет искать что-нибудь против меня. Попытки делал ещё до нашего с тобой знакомства и в день нашей встречи, если помнишь, – тоже. Ты знаешь, что его интересовало.
Алик насмешливо бросила, стараясь обидеть его презрением:
– Ты ему проболтался!
Он проглотил, говоря:
– Когда ты сказала, что тебе надо в Эстонию, ваш план стал мне ясен. Я был уверен, что он провалится, и это отвратит тебя от повторения попыток. Позвонил в дом отдыха, мне говорят – ты отправилась на Сааремаа. Звоню попозже, заявляю, что меня обманули, разыгрываю гнев, и мне отвечают – видели, как ты рано утром уехала куда-то на такси. Итак молоденькая дамочка с щекотливой миссией в Пскове.
Алик опустила глаза, но только на миг. Да, их с Виктором план был наивен до глупости, но они выиграли!
