Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2012)
Быстро, быстро, успеть.
На такси к станции <Фамилия крупного деятеля большевизма>град, где так блаженно сиделось на скамеечке в январе, в самый первый приезд, и откуда потом так блаженно ехалось в электричке до станции <Название описываемого города>-I. Надо это повторить.
Маленькая районная автостанция, пешеходный мост через железную дорогу, красивое станционное здание с башенкой, покупка в кассе билета за 15 рублей, сидение на скамеечке, на той же самой, что и тогда, в январе, пришла электричка, сел в электричку, в электричке светло, а на улице темно, ничего не видно, три полустанка, названия которых обозначают непонятно что, и электричка прибывает на станцию <Название описываемого города>-I.
Никаких эмоций.
Органы, ответственные за получение впечатлений, устали и хотят спать.
Надо дать им такую возможность.
Последний раз из гостиницы, название которой совпадает с названием одного из областных центров Украины, на вокзал, с хорошо знакомым таксистом, бывшим милиционером, сначала вниз к реке, потом по улице, названной именем одного из деятелей большевизма, вдоль подножья горы, мимо домика с вывеской “Памятники”, мимо красивого наркологического диспансера, мимо памятника пушке, по дамбе через пойму реки, по мосту, к вокзалу.
Ну давайте, счастливого пути, до следующего приезда. Приедете к нам еще?
Нет.
Громкоговорящие объявления на главном вокзале описываемого города предваряются короткой грустной мелодией, всего шесть нот, удивительная мелодия, печально-завораживающая, нигде больше такой не слышал. Всегда было приятно ее слышать, когда ранними утрами выходил из поезда в предвкушении очередной порции впечатлений от описываемого города и когда поздними ночами садился в поезд в предвкушении следующего, через месяц, приезда в описываемый город.
Печально-завораживающая мелодия из шести нот прозвучала в последний раз, от такой-то платформы отправляется поезд номер такой-то сообщением <Название описываемого города> — <Название другого города>, желаем вам счастливого пути.
Поезд проехал под мостом, за окнами поплыли желтые огни многоэтажек Такого-то района, потом огни закончились, потому что закончился описываемый город. И закончилось описание описываемого города.
* * *
Можно сказать, что цели, поставленные в самом начале, достигнуты.
Приехать раз десять или лучше двенадцать. Приезжать каждый месяц на протяжении года.
Получилось.
Ходить по городу, ездить по городу, смотреть на город. Останавливаться в гостиницах города, совершать покупки в магазинах города.
Ходил, ездил, смотрел, останавливался, совершал.
Пройти и проехать его весь из конца в конец множество раз.
Прошел и проехал множество раз.
Миллион раз пройти по центральной улице города и по другим улицам города пройти миллион раз.
Ну, не в буквальном смысле миллион, конечно. Но, в общем-то, миллион, да.
Чтобы город стал как родной. Чтобы пропитаться городом. Чтобы город вошел в печенки.
Город настолько вошел в так называемые печенки (все же дикое какое-то выражение), что однажды произошел такой случай. В сентябре нужно было лететь в один из городов, в том же направлении, что и описываемый (вернее, теперь уже описанный) город, только гораздо дальше. Сел в самолет, заснул, проснулся, посмотрел в иллюминатор — внизу, в разрывах облаков, проплывал описываемый (описанный) город, сразу узнал его очертания — излучину реки, дорогу по дамбе к вокзалу, разбегающиеся от вокзала железнодорожные линии, круглое здание цирка на главной улице (проспекте), это был именно он, описываемый (описанный) город, он проплывал внизу всего несколько минут, и именно в этот короткий отрезок времени состоялось пробуждение, и облака стали немного реже, а потом снова сгустились, и тогда стало окончательно ясно, что описываемый (описанный) город вошел в печенки.
Да что уж там говорить про какие-то печенки. Надо назвать вещи своими именами. Удалось полюбить этот, прямо скажем, не самый веселый и красивый город на Земле, потому что побывать в городе двенадцать раз в течение года и так и не полюбить его — для этого надо быть какой-то запредельной, безупречной, кристально-стальной сволочью. Да, удалось полюбить этот город. И описать его.
Надо как-нибудь так сделать, чтобы больше сюда не приезжать.
Охапка света
Андрей Тавров родился в 1948 году в Ростове-на-Дону. Окончил филологический факультет МГУ. Автор двенадцати поэтических книг, продолжающих и углубляющих поэтику метареализма, двух романов, эссеистических “Писем о поэзии” (2011) и нескольких книг сказок для детей. Главный редактор поэтической серии издательского проекта “Русский Гулливер”, главный редактор журнала “Гвидеон”. Работает на “Радио России”. Живет в Москве. В “Новом мире” публикуется впервые.
Конь
Копыта оторвать от дола, словно грушу
пересадить на холм, и облака в глазах
плывут, как два кита, и их снести на сушу
ты хочешь храпом в брызгах и слезах.
Ты скатан, как шинель, как гуталин, подробно
ты вылепил в башмак рассыпчатый галоп.
Кто штангу рвет в тебе так медленно и злобно,
что гнет в коленях бег и наливает лоб.
И я забыл, зачем ты так рассыпчат
и как назвать слепую букву рта,
кто почву отворял, кто деву в глине ищет,
кто кровь у розы брал и как она тверда.
Уже не поднимается копыто —
а яблоко растет из пустоты.
Есть вдох и тишина и снова выдох,
и свет как бомж встает из борозды.
Снегири
(Патмос-3)
Вот красный зверь из моря вышел,
молодой, да увалистый, да задорный,
лает на всех, да рычит, да свищет —
и шкура с людей тотчас заживо сходит.
О десяти рогах зверь тот, космос небывалый.
А над Невой — сады, да платьице белое, тонкое,
да поцелуй звенит как серебряная монетка,
комиссар Авров лежит на Марсовом поле,
а из сердца его не корни растут — вечное пламя,
и извозчик Веру Холодную везет с кокаином.
Идет Зверь, несет на себе тонкую гимназистку,
а дракон снимает хвостом треть солнц с синего неба,
Данте в гробу блестит злой готовальней,
империя крепнет и рушится, у Алянского обыск.
А гимназистка юна, неподкупна.
Первый муж, когда руку просил, обещал, как отказ, застрелиться,
а второй сам стрелял ненавистных людей в подвалах,
а Зверь все идет, все песни про себя шепчет
итальянские, русские да немецкие,
а звезды все валятся с неба, и Солнце как власяница.
Господи наш Христе, когда ж придешь на защиту,
чтоб белело то платьице по садам, не уставало,
чтобы дети играли снегом, а речка — солнцем
и поцелуй звенел не как револьвер — как монетка?
А Зверь идет да небо хулит, улыбчатый.
Мы две куклы, Господи, Петрушка да Коломбина,
что мы можем, Господи, против того Зверя? —
стоим обнявшись догола на ветру морозном,
слышим выстрелы, а хозяина вчера убили,
вот мы и храним свой страх в общем одном дыханье.
Сходит на наше дыханье город Алатырь с неба,
а в нем матросы уже не стреляют в подвалах,
в нем Александр-Блок-Соловьиный-сад да башня
с часами и кукушка — вещая птица.
И сады шумят и лягушки.
Коломбина да Петрушка в тех садах с жирафой играют,
гимназистка со львом разговаривает, не пошла замуж,
и, если зажмурить глаза, как листву, сильно,
то видно, что не было истории вовсе, кортесов-марсельез-бескозырок,
а если вполсилы, то опять разглядеть можно.
Господи, русский бог, Христос-Николай-Путята,