Тэру Миямото - Узорчатая парча
Я просидел до утра, так и не сомкнув глаз. С шести часов начали стрекотать цикады, первые лучи утреннего солнца стали проникать сквозь листву деревьев, мерцавшую удивительно нежными, тонкими оттенками зелени. В восемь горничная принесла мне в номер завтрак. Взглянув на нетронутую постель, она спросила: «Так и не поспали?» Я ответил, что мне было так хорошо под прохладным ветром, что я уснул на диване. Горничная убрала футон и одеяло в стенной шкаф и стала сервировать завтрак. Я умылся и сел у столика. Горничная положила мне рису и стала молча прислуживать. Потом вдруг сказала, что в этот день в номере непременно стоят цветы. Все-таки узнала меня, подумал я. «А Вы, Кинуко-сан, совсем не стареете», – сказал я. «И Вы, Арима-сан, нисколько не изменились», – засмеялась она. «Вот я-то как раз изменился», – возразил я, но она, оставив мое замечание без ответа, сказала, что вчера, когда приносила чай, сразу поняла, что это я… Когда много лет проработаешь в таком месте, начинаешь хорошо разбираться в клиентах. Особенно это касается парочек, что останавливаются в таких номерах. Как они ни стараются походить на супругов, Кинуко не проведешь. Сразу ясно, какие у них отношения, редко когда ошибешься. «Я тогда сразу поняла, кто – кто. Женщина, которая умерла, работала в ночном заведении, да не в простом. Наверняка была хостессой в дорогом ночном клубе. А про Вас я сразу подумала, что этот мужчина служит в какой-то солидной фирме и на хорошем счету. И про то, что у Вас семья, тоже сразу же поняла…»
Кинуко, которой сейчас было, наверное, за пятьдесят, то подкладывала мне риса, то подливала чаю – и все говорила и говорила, негромко и очень мягко. «В тот день я взяла выходной, а потому о происшедшем узнала только на другой день, когда пришла на работу. В гостинице было полно полицейских, хозяин ходил чернее тучи, мол, плохая примета, клиентов теперь не будет. Узнав, что случилось, я не удивилась, только опечалилась. Такая красивая женщина, прямо как распустившийся цветок… О том, что Вы не умерли, я узнала от людей несколько месяцев спустя. Я почему-то никак не могла забыть вас обоих, хоть вы и были обычными постояльцами. Даже не знаю, почему вы так запомнились мне… особенно ваша подружка, которая умерла. Такая красавица! Даже я, сама женщина, глаз оторвать от нее не могла. А потому в этот день я покупаю цветы на свои деньги и тайком от хозяина ставлю их в токонома. Эта женщина… Она каждый раз бывала совершенно другая…» – добавила она и умолкла.
Позавтракав, я попросил вызвать такси. Я вроде должен был платить за двоих, однако счет был выписан на одного. Я доехал на такси до станции Кацура линии Ханкю, потом на электричке до Умэды и вернулся в дом Рэйко. С завтрашнего дня мне предстояло заниматься следующим выпуском рекламной листовки, потом возить Рэйко по новым салонам красоты. Рэйко уволилась из супермаркета, где проработала десять лет. Стоит мне подумать, что она притихла и покорилась, как Рэйко показывает зубки, в общем, манипулирует мною весьма успешно.
А теперь я несколько отклонюсь от темы. Постараюсь изложить как можно короче, просто мне очень хочется написать Вам об этом. Хочу рассказать кое-что о Вашем отце. Вы пишете, что Ваш отец «видит человека насквозь». В самом деле, Тэрутака Хосидзима всегда видел людей насквозь, причем до такой степени, что просто страшно бывало. Вспоминая о нем, я испытываю глубокое восхищение. Он сам, как говорится, «с нуля», создал компанию «Хосидзима кэнсэцу» и был буквально одержим работой. Дома он держался с непонятной холодностью и таким царственным достоинством, что к нему было немыслимо приблизиться. Как начальник он был поистине страшен для своих подчиненных. Но я вспоминаю о Тэрутаке Хосидзиме с искренней теплотой…
Так вот, однажды он вызвал меня в свой кабинет. В полной уверенности, что меня опять ждет разнос за какую-нибудь оплошность, я постучал в дверь. Войдя, я увидел, что президент компании не восседает в кресле, а лежит на диване и с серьезным видом складывает из бумаги самолетики. Когда я вошел, он запустил в мою сторону только что сделанный самолетик. Поманив меня, он прошептал: «Мне нужен твой совет. Но только никому ни слова! И смотри, не проболтайся Аки!» Я ломал голову, о чем пойдет речь, а он вдруг сказал: «Мне нравится одна женщина!» И, глядя в сторону, пробормотал, что «застряло дело, вот такая история». Я в изумлении спросил, что за женщина, и он назвал один ресторан японской кухни, расположенный в центре Осаки. К его услугам часто прибегала наша фирма. С Вашего позволения, название ресторана я опущу. «Это гейша или хозяйка заведения?» – спросил я, наклоняясь к нему. На что Ваш отец сердито сказал: «Ни та, ни другая! – И, выпрямившись, добавил: – Тамошней хозяйке семьдесят один год, болван!» Потом назвал имя. Это была младшая дочь хозяйки. Не так давно она, овдовев, вернулась в родной дом и теперь частенько вместо матери выходила к клиентам. Я несколько раз видел ее. Ей было слегка за тридцать. Тонкий нос с горбинкой, пухлые щечки, красивые, миндалевидные глаза. Изысканная женщина… И ей очень шло кимоно… Я поинтересовался, как понимать, что «дело застряло» – в том смысле, что между ними все еще ничего не было? Президент сделал страшное лицо и сказал, что это только вопрос времени. А потом вдруг скорбно добавил: «Мне уже шестьдесят. А ей – тридцать два. Что же делать?…» На что я возразил: «Но ведь она – вдова. И у Вас, господин президент, семь лет назад скончалась супруга. Не понимаю, чего вам обоим стыдиться!» Президент, беспрерывно затягиваясь сигаретой, проворчал: «Прямо напасть какая-то. Все время перед глазами – она. Ни работать, ни встречаться с людьми не могу…» – и покосился на меня. Я улыбнулся: «Видно, это любовь!» «Любовь?…» – каким-то бесцветным голосом повторил Ваш отец. Я деликатно спросил, а как, собственно, все началось. Но президент не счел нужным говорить на эту тему. Я же никак не мог взять в толк, с чего, собственно, мог начаться роман Тэрутаки Хосидзимы и дочки хозяйки ресторана, овдовевшей два года назад. «Я же сказал, мне нужен именно твой совет, – повторил президент. – Ну, что думаешь, как мне быть?» Я рассмеялся: «Вы снова станете молодым!» После этого разговора прошло три недели. Меня опять позвали в кабинет президента. Президент на сей раз ждал меня, сидя за столом и подперев щеку рукой. Я стоял, а он все молчал. Тогда я спросил, по какому делу он меня вызвал – по рабочему вопросу или по тому самому. «По тому самому, – ответил президент и добавил: – И слушать – слезы, и рассказывать – слезы… Пошли мы с ней в гостиницу. Точнее, я вынужден был пойти. Я-то робел, а вот она решилась. Я полагал, что пока на что-то еще гожусь. Но обнял голую женщину, а ничего не вышло!… Чем больше я распалялся, тем хуже у меня получалось… Не знаю, способен ли ты понять, что я тогда испытал?… Просто не знал, куда от стыда деваться! Как же мне было горько!…» Мне стало смешно, но я сочувственно проговорил: «Это Вы просто перенервничали! У Вас же любовь. Такое часто случается, когда сильно любишь. В другой раз все получится». Он посмотрел на меня снизу вверх и печально сказал: «Да, я и в самом деле ужасно нервничал». Но тут же его выражение изменилось, и он прежним, «президентским» голосом грозно сказал: «Имей в виду, я рассказал это только тебе! И не вздумай проговориться Аки!» На этом разговор был закончен.
Я не знаю, как развивались дальше отношения между Вашим отцом и той женщиной. Он рассказал мне всего лишь маленький эпизод. Думаю, он хранил в своем сердце много воспоминаний и никого в это не посвящал. Чисто интуитивно мне представляется, что он не решился второй раз искушать судьбу. Когда он говорил, что действительно перенервничал, то был похож на мальчишку, с которым случился страшный конфуз. Тогда я впервые увидел не железного президента, а человека. Я всегда буду помнить о Тэрутаке Хосидзиме как о дорогом, близком мне человеке – и потрясающем предпринимателе. Я рассказал об одном событии из далекого прошлого, в которое мне строго-настрого запретили посвящать Аки…
Ясуаки Арима
10 сентября
Господин Ясуаки Арима!
Ваше длинное письмо я прочитала сегодня, сидя после обеда за столиком у окна в кафе «Моцарт». Когда, дочитав, я вернулась домой, ко мне подошел Киётака с тетрадкой, где он упражняется в начертании знаков хираганы [9], которую они сейчас проходят в школе. Они уже значительно продвинулись в этом деле, и Киётака обстоятельно рассказал, какие слова они писали в классе сегодня. Он предъявил мне свою специально расчерченную на квадратики тетрадку. Знаки, которые он начертал, были угловатыми, даже слегка кривыми, некоторые выходили за клеточки, но главное – они были все-таки понятны. Я похвалила Киётаку, сказав, что у него уже прекрасно получается, и стерла следы синей краски, которой он перепачкал лицо. Тогда Киётака сказал, что это не все, и перевернул еще одну страничку. Там было написано слово «будущее». «Некоторые знаки в этом слове учитель еще не проходил с вами, так почему же он велел написать это слово?» – спросила я. Сын сказал, что не знает. «Но ведь вы пока не умеете писать слово "будущее"», – не унималась я. На это Киётака сказал, что учитель вдруг молча написал на доске это слово и сказал, что мы должны его знать. Потом велел несколько раз повторить его вслух и внимательно скопировать в тетрадь. Еще он сказал, что «будущее» означает «завтра».
