Галина Хованова - Среда обитания приличной девушки
Ладно, в конце концов мы из пионеров, и я поперлась на рынок. Купила картошки, помидоров, перцев, сметаны. Вернулась. Жарко, потно, голые плечи, защищенные только кожей, начинают гореть. Организм слабнет от этого всего. Ленка лежит на кровати, стонет и не выражает никакого желания участвовать в процессе готовки.
Ладно, пионерская готовность еще не испарилась. Поскольку хозяева были в отлучке, я долго ковырялась ножиком в консервной банке. Для того чтобы ее открыть. И открыла-таки, хотя высшее техническое образование на тот момент было еще только начато. Но на тот же самый момент Ленка моя начала меня подбешивать. Потом я почистила картошку и попыталась пристроить подругу к приготовлению салата. Но подруга по-прежнему строила из себя слабую больную девушку и на провокации не поддавалась. Пришлось стругать салат самостоятельно. Причем с каждой минутой я чувствовала, что подбешивание активно превращается в самое настоящее бешенство. Первоклассное, когда пар идет из ноздрей, а крышечка на голове подпрыгивает. На просьбу накрыть на стол подруга также ответила отказом, что, как показала практика, было тактической ошибкой.
И вот — стол накрыт, и тут обнаруживается, что нужно сбегать за хлебом, благо магазин, где продают хлеб, ровно за углом. На Ленкину фразу: «Ну, ты, конечно, сбегаешь?» — я беру ноги и себя в руки и бегу за хлебом. Прибегаю. Раскладываю картошку с тушенкой по тарелкам, заправляю салат и зову подругу к столу. Она садится, довольным взглядом окидывает стол (я в это время стою у двери, потому что есть уже не хочу, а воду для мытья посуды надо бы погреть), отправляет первую ложку в рот и говорит:
— Так, я не поняла, что-то ты недосолила…
На этом месте глаза мои стали белыми. И изнутри, и снаружи. Я строевым шагом промаршировала к подруге, недрогнувшей рукой взяла ее за волосы и окунула лицом в горячую и жирную картошку. С тушенкой. И подержала там для надежности. После чего спросила:
— А так — досолено? — И направилась обратно к двери.
Обернулась я на какой-то странный звук. Потом провал в памяти; следующее воспоминание — торчащий сантиметрах в десяти от моей головы нож, который моя красномордая уже на тот момент подружулька с большим энтузиазмом в меня запустила.
Потом мы немножко пришли в себя и осмотрелись по сторонам. И увидели — оппа! Где мы оказались.
Когда мы приехали в Судак, дело было за малым — найти жилье. И, конечно, жилье это было не в каком-нибудь там пансионате, а в самом настоящем частном секторе. Причем, надо сказать, адрес у нас был — когда я была маленькой девочкой, мы несколько раз большой компанией останавливались у одной дамы. И она бы нас, конечно, приютила, но нам даже в ум не пришло, что перед выездом из Питера неплохо было бы поинтересоваться ее планами на жизнь. А не пришло потому, что лето для жителей Судака — всегда сезон сдачи жилья. А вот то, что она могла уехать (как потом выяснилось, к дочке, нянчить недавно приобретенного внука), — мы не предусмотрели.
Постояв у закрытой калитки, повздыхав в унисон нутриям, которые вздыхали за сеткой рабицей на соседнем подворье, мы пошли искать ту самую пресловутую койку — рубль в сутки.
Передвигались мы, описывая концентрические круги вокруг заветного дома. И достаточно скоро нашли себе пристанище. У Клавдии Петровны и Ивана Петровича был дом на соседней улице. От калитки к дому вела дорожка через яблоневый садик. Первое, что мы увидели, — это туалет типа сортир, состоящий из двух кабинок. На каждой кабинке были буквы «М/Ж». И на одной, и на другой. То есть совершенно без половой принадлежности сортиры.
Домик был двухэтажный, причем хозяева не ютились. Они жили в самой большой и просторной комнате. Однако предприимчивость Клавдии Петровны вызывала сначала ужас, а потом восхищение. Итак, посчитаем, сколько же народу проживало в ее доме.
Зайдя в дверь, вы попадали на просторную веранду. На веранде стояло три холодильника, три плиты, большой стол со стульями вокруг него и несколько маленьких столиков, разделяющих плиты. За столом всегда сидела Клавдия Петровна. Дело не в том, что это самое прохладное место в доме, как утверждала жалующаяся на климакс Клавдия Петровна. А в том, что тут она в курсе — кто когда пришел, кто когда ушел, кто что готовит и кто о чем говорит. Огромным достоинством съема угла в этом доме была баня, которая топилась каждый день; все проживающие могли ежедневно там мыться. Горячей водой. Кто помнит отдых в Крыму в середине восьмидесятых, тот оценит.
Итак, кроме хозяйской комнаты на первом этаже было еще три. В каждой жила семья. В одной — четыре человека, в другой — три, в третьей — пять. Итого — двенадцать. Снаружи, вдоль стены дома, на расстоянии метра от нее, был построен забор из дощечек; этот коридорчик накрывала крыша. В коридорчике спинка к спинке стояли три кровати, разделенные занавесками. Хозяйка сдавала их тоже, называя эту постройку «Экспресс Москва — Пекин». И даже желающие находились, хотя каждый житель центрального вагона жаловался, что у него в «комнате» окно, выходящее в хозяйскую комнату. А хозяева очень любят жареную рыбу. И весь запах концентрируется именно у него в вагоне. Итого (считаем?) двенадцать плюс три — это пятнадцать.
Этаж второй — в одной большой комнате жили мы. Но в одиночестве мы находились только три дня — там стояло пять коек. Еще три девушки появились совершенно неожиданно для нас, но оказались вполне мирными и, к нашей радости, активными — они редко бывали дома, что приятно.
А койки койками назвать рука не поднималась. Мое ложе было не знаю из чего, но для того, чтобы заснуть, приходилось придавать телу сексуальный изгиб. Когда я все-таки заинтересовалась, что же такое подо мной, выяснилось, что вместо матраса на этом чем-то лежат три черных мужских пальто с жесткими плечами. Вот промежду этих плеч я и изгибалась.
Кроме этой большой комнаты было еще три маленьких. В двух из них жили еще более-менее ничего, поскольку кроме трех коек в каждой еще умещалось по тумбочке и журнальному столику. А вот в третьей располагалась молодая пара, поскольку кровать там была только одна, зато двухспальная, и, открыв дверь, нужно было сразу залезать на кровать. Для этого обращенная к двери спинка кровати была отвинчена. Чемодан стоял под кроватью, поэтому, чтобы достать что-нибудь из чемодана, нужно было выползти в коридор.
Теперь опять посчитаем. Пятнадцать на первом этаже, на втором 5 + 3 + 3 + 2 = 13. Пятнадцать плюс тринадцать — это двадцать восемь. Но это опять не все. Склонная к романтике хозяйка организовала проживание молодежной компании из восьми человек в сарае — это двадцать восемь плюс восемь — тридцать шесть. И это только постоянный контингент.
Но к ночи наше количество увеличивалось. Предприимчивая Клавдия Петровна на ночь расставляла в саду раскладушки, отгораживала их друг от друга простынями и называла это мероприятие «Аллея любви». Ночующих под открытым небом было от одного до десяти за ночь.
Ладно, ночи в Крыму теплые. Им бы было, может, и здорово, если бы не коварный петух, который тихо-тихо, на цырлах, выдвигался из курятника, подкрадывался к спящему на раскладушке человеку, балансируя крыльями, устраивался на краю раскладушки и НАЧИНАЛ ОРАТЬ, СКОТИНА, В ПЯТЬ УТРА!!! Если проснувшийся в адреналиновом припадке человек пытался поймать наглую птицу и свернуть ей шею, петух рысью убегал за дом, ждал там перемен, а потом выходил и повторял издевательство над жертвой. Причем жертву он выбирал одну и издевался над ней до тех пор, пока отчаявшийся курортник не поднимался ни свет ни заря. И, может быть, к лучшему, потому что тогда ему не грозила участь быть затоптанным остальными тридцатью пятью отдыхающими, которые устремлялись поутру к сортиру. Кстати о сортирах — там постоянно были сломаны защелки, что придавало особую пикантность посещению этих заведений.
Клавдия Петровна была шалунья. Ах, как она рассказывала про снег, единожды, на ее памяти, выпавший и не сразу растаявший.
— А какого снеговика мы слепили! — умиленно вспоминала она. — С во-о-о-от такими синими яйцами! — И показывала руками величину снежных мудей.
Пошла я поутру на рынок. Проходя мимо Клавдии Петровны, поздоровалась, разговоры разговаривать не стала, поскольку торопилась — нужно было еще успеть на пляж. И только на обратном пути с рынка поняла, что на меня как-то странно посматривает народ. Оказалось, что, когда я проходила мимо хозяйки, она прицепила к моей юбке прищепку с веревочкой. Незаметно. К веревочке были привязаны перышки, фантики и тряпочки.
— А что — очень красиво! — хихикала она на мои возмущенные потрясания веревочкой у нее перед носом.
А потом она направила ко мне юношей в количестве трех штук, когда я мылась в бане. Уверила их, что баня совершенно свободна.
