Нурбей Гулиа - Приватная жизнь профессора механики
Оказавшись в вагоне, я понял, кто из группы считал себя особым. Все, кто имел хоть какую-то зацепку, не поехал. А кто не имел - опоздали, сославшись на поломавшийся автобус. Поехали только простодушные, идиоты (к которым я охотно причисляю и себя!) и те, кто, имея специальность каменщика или плотника хотели на целине подзаработать. Последних оказалось только трое, это были взрослые люди, после армии, а одному вообще было за тридцать. С двумя из них - 'стариком' Калашяном и комсоргом группы Абрамяном, судьба ещё столкнёт меня в одном пикантном деле, о котором я расскажу после.
Умные и хитрые с нами не поехали, и они были тысячу раз правы. Сколько я ругаю себя за непростительные ошибки и промахи в прошлой жизни, но продолжаю их делать даже сейчас. Неглупый вроде человек (это я мнение окружающих высказываю!), а промахи - достойны ребёнка из дикого островного племени.
Вывод, который я сделал для себя (может, слишком поздно!) - научные, технические и прочие специальные знания и знание жизни - совершенно разные, порой, взаимоисключающие вещи!
Путь на целину
В июле 1958 года, в страшную сорокоградусную Тбилисскую жару, закинув за плечи рюкзак с банками тушёнки и сгущёнки, с полотенцем, сменой белья и свитером на всякий случай, я в назначенное время пошёл на вокзал пешком. Благо от дома до вокзала - десять минут хода. С собой взял немного денег (остальные надеялся там заработать), паспорт и 'комсомольскую путёвку'.
Нашёл свой товарный поезд и пульмановский вагон с нарами для перевозки комсомольцев-целинников. Намёка на туалет в вагоне не было - обращаю на это внимание, так как вопрос туалета окажется для меня очень актуальным! На нары были набросаны грязные матрацы, на которых клопы ползали, не скрываясь даже днём.
В вагоне размещались четыре группы студентов - две русские в одном конце, и две грузинские - в другом. Всего было человек около семидесяти. Путь в Северный Казахстан - Кустанайскую область, лежал через Азербайджан - печально известный Сумгаит, Дагестан - Махачкалу, и Чечню - Гудермес, а далее - через Астрахань, Оренбург на станцию Тобол, где нас и высадили. Переезд занял почти неделю. До Оренбурга наш поезд часами стоял на разных полустанках, пропуская более важные поезда, ехал он медленной скоростью, а после Оренбурга двигался, хотя и медленно, но безостановочно, днём и ночью.
Лиля провожать меня не пришла - она отдыхала на море. Поезд отошёл под 'Прощание славянки' и бравурные грузинские марши. Мы поделили свои нары и матрацы, постелили на них выданные нам пятнистые простыни с ужасными чёрными штампами, величиной с тетрадную страницу, разложили плоские жёсткие подушки. Занозы из нар свободно проходили через тощие матрацы и помогали голодным клопам жалить нас.
До Сумгаита ехали весь первый день, изнывая от жары. Оказывается, есть жара хуже Тбилисской - это жара Азербайджанская. Мы выскакивали на каждой остановке, чтобы выпить воды и намочить полотенца, которыми постоянно обтирались, спасаясь от жары и отпугивая клопов. Убедительно прошу вас, не ездите на нарах в товарных вагонах, вот рассказываю и сам чешусь от воспоминаний!
Проезжая по Чечне на следующий день, мы по инициативе 'старика' Калашяна, созвали общее собрание и решили собрать всю еду в общий котёл и назначить дежурных на ночь. Я с удовольствием отдал в общий котёл свои банки тушенки и сгущенки, но заметил, что многие рылись в своих торбах довольно долго, явно утаивая ценные продукты. Увидел, что Калашян положил в общий котёл только батон хлеба, весело заметив, что он не куркуль, чтобы брать с собой запасы.
Ночью мы проезжали по Чечне. Думали ли мы, что через сорок с лишним лет здесь будет твориться такое! Чеченцев в ту пору там не было, я встречал их уже на целине, как и ингушей. Они мирно работали в колхозах и воинственности не выказывали.
Утром следующего дня поезд подошёл к Махачкале. Нас высадили, повезли в военную часть и накормили солдатским обедом из полевой кухни. Каша и чай - это тоже неплохо! Днём купались в Каспийском море, а потом часть ребят поехала на вокзал, а я с моим товарищем Максимовым пошли на вокзал пешком. Когда мы добрели до вокзала, то увидели наш поезд только с хвоста - он медленно уходил.
Никогда не забуду наш с Максимовым бег вдогонку уходящему товарняку. Он продолжался, наверное, полчаса. Еле-еле мы подпрыгнули на площадку заднего вагона, подхватываемые такими же опоздавшими, и пробыли там до ближайшей стоянки. Потом нашли свой вагон и встретились с товарищами, которые весело сообщили, что они нас уже не ждали. Господи, почему я не упал при этом беге и не вывихнул ногу! От Махачкалы я бы за день добрался бы до Тбилиси на попутных машинах или зайцем на пассажирских поездах, но целинная чаша меня бы миновала!
Беда случилась в эту ночь и на следующий день, когда мы проезжали по Калмыцким степям, Астраханской дельте и Западному Казахстану.
Этой ночью дежурным по вагону был я с приятелем Максимовым. И пришла мне в голову шальная мысль - а не пошарить ли нам по торбам сокурсников и не поискать ли там чего-нибудь вкусного. Ведь все продукты мы должны были сдать в общий котёл, а утаивать от товарищей - не по-комсомольски! Стало быть, жаловаться не будут. Обшарив вещи, мы обнаружили фляжку коньяка, несколько банок икры и много шоколада. Выпили на двоих фляжку, а икру я больше банки съесть не смог, по известной причине. Зато шоколаду я съел до десятка плиток, запивая водой; давился, но ел. Заснуть после этого, я даже утром не смог.
Наутро ребята, конечно же, обнаружили пропажу, но открыто сказать об этом не смогли. Зато я на каждой остановке выбегал и пил воду, где мог - из кранов, фонтанчиков, даже лёд сосал. А хуже всего то, что на одной из станций мы похитили у морожещицы бочонок со льдом. Лёд был обычный, не сухой, и я сперва сосал его, утоляя мучительную жажду после ночного шоколада. Шоколадный кофеин вызвал сильный жар и приливы крови к голове, и я стал класть на голову лёд. Замотал голову полотенцем, как чалмой, а под него по мере таяния, подкладывал всё новые и новые куски льда. Мне казалось, что голова даже покрылась инеем, но я всё подкладывал и подкладывал лёд.
По Оренбургу я ещё, пошатываясь, гулял, а вечером слёг с сильным жаром - видимо, простудился. Жар вызвал такую жажду, что я пил любую воду, не разбирая её принадлежности. Под утро к жару прибавился понос, а поезд, как я уже упоминал, шёл не останавливаясь. Дверной проём вагона был перегорожен доской, чтобы люди при качке не выпадали. И я, зацепившись руками за эту доску, приседал наружу и давал волю поносу. Почти все два дня до Тобола я провисел в такой позе, при температуре (по крайней мере, своей собственной!) почти в сорок градусов.
Сорок снаружи и сорок в организме - я чувствовал себя на все восемьдесят градусов. В этом жару и бреду мне запомнилась одна картина. Мы проезжали в степи мимо двух женщин в юбках до земли и с лицами, густо напудренными мелом или побелкой. На этом белом фоне выделялись ярко-красные губы. Ребята уже с первых вагонов начали кричать им пошлости и делать неприличные жесты. И вдруг прямо перед нашим вагоном обе женщины резко повернулись к нам спиной, нагнулись и задрали сзади юбки. Поезд шёл очень медленно, и я, несмотря на жар и понос, разобрал все анатомические подробности женского таза сзади.
Вечером, уже не помню, какого дня пути, мы прибыли на маленькую станцию Тобол, где нас высадили. Я чувствовал себя всё хуже и хуже, лекарств никаких не было, и на ум приходил анекдот, который я раньше считал очень смешным, а в тот момент крайне грустным и страшным.
Вот этот анекдот: умирает в больнице человек от дезинтерии. Врачи сказали ему, что он безнадёжен и спросили, что передать родным и друзьям.
- Передайте, что я умер от сифилиса! - просит больной.
- Помилуйте, - удивляются врачи, - зачем такая дезинформация?
- А чтобы думали, что я умер как настоящий мужчина, а не как засранец!
Я, в отличие от того больного, обмануть никого уже не смог. Диагноз мой был ясен всем.
Нам велели погрузиться навалом в кузова автомобилей ГАЗ-51, и повезли куда-то. Трясло так, что из одного кузова выпал на дорогу какой-то студент. Его подобрали и поехали дальше. По дороге мы сделали две-три остановки и стояли примерно по часу. Мне уже эти стоянки были ни к чему, и я даже не вылезал из кузова - меня бил озноб, и вылезти наружу не было сил.
К утру приехали на какой-то распределитель - барак с нарами, но без матрасов, и велели ждать, пока подыщут жильё. Я, весь дрожа, еле добрёл до нар и лег прямо на доски. До этого, побывав в туалете, я обнаружил, что уже хожу кровью.
- А ведь ты подохнешь, наверное! - внимательно посмотрев на меня, сказал мой приятель Витька Галушкин, - хоть ты и падла приличная, хорони потом тебя тут! Так и быть, дам тебе лекарства, может, пригодишься ещё!
Витька был сыном какого-то союзного военного представителя в Грузии в ранге министра. Он мог бы спокойно увильнуть от целины, но не стал этого делать. Отец обеспечил его классными лекарствами, чтобы обезопасить сына. Я забыл название этого лекарства, но помню, что это был импортный антибиотик, целенаправленно от кишечных болезней.
