Михаил Идов - Кофемолка
— А кто эта девушка? Только что вышла? — внезапно спросил посетитель, выкладывая на прилавок три девственно чистые долларовые бумажки. Новые купюры лежали так плоско, что их даже ногтем было не поддеть.
— Это, — сказал я, царапая прилавок, — моя жена. — После нескольких секунд идиотской возни с долларами я злобно смахнул их с прилавка, поймал два в воздухе и нагнулся за третьим.
— На-армально! — воскликнул посетитель. Я не понял, комментировал ли он по-дружески мою координацию движений или по-хамски — Нину.
— Высший класс, — продолжил он, мягко растягивая гласные в манере среднезападных равнин. — Поздравляю.
Значит, это он все-таки о Нине. Я холодно протянул ему пятьдесят центов сдачи, надеясь, что это завершит наш диалог до того, как он успеет сказать «какая телочка», или что там говорят подобные мужчины в подобных ситуациях.
— Надеюсь, вы скоро помиритесь, — произнес он, взял мелочь и, замешкавшись, бросил одну из двух монет в банку для чаевых. — Извини, друг, — весело добавил он, поймав мой испепеляющий взгляд. — Никак не разберусь, сколько в Нью-Йорке принято оставлять на чай. Я здесь недавно.
Пока он направлял в стакан толстую струю сливок, доводя свой «кофе» до требуемого оттенка слоновой кости, я наконец удостоил его пристального рассмотрения. Мне еще никогда не удавалось собрать меньше информации о человеке, глядя ему в лицо. Крупный розовощекий блондин с копной волос прямиком из воскресных комиксов, он был смехотворно и в то же время непримечательно одет в бежевые брюки так называемого «свободного покроя» и красную трикотажную фуфайку с капюшоном. Хотя я далеко не эксперт по дешевым маркам одежды, я догадался, что брюки куплены в «Олд нэйви», потому что на их боковом кармане были нашиты слова «Олд нэйви», и что фуфайка из «Гэп», потому что на ней полуметровыми буквами было написано «Гэп». Разговорчивый клиент напомнил мне одновременно Джорджа Пеппарда из «Завтрака у Тиффани», и Майкла Йорка из «Кабаре», и Кэри Элвиса из «Принцессы-невесты», то есть, иначе говоря, никого; назовите любого другого актера, зарабатывающего на жизнь изображением белобрысой посредственности, и он подошел бы тоже.
Я скрестил руки на груди.
— Нам нет необходимости, как вы выразились, мириться. Все наши проблемы исключительно внешнего свойства. Но, хоть я и не приветствую вашего подслушивания, спасибо за участие.
— О, спасибо, друг, — ответил он польщенным тоном. Издевается, что ли? Не успел я придумать, что на это сказать, он выставил для рукопожатия здоровенную лапу с растопыренными по-детски пальцами.
— Кайл Свинтон, — представился он. — Мы теперь часто будем видаться.
— Вот как? — Я опасливо протянул руку через прилавок. Он затряс ее с напором и настойчивостью электрической дрели. Я поморщился: одна из беспорочных долларовых купюр Кайла порезала мне палец. — Вам так понравился наш кофе? — Вопрос был идиотский, потому что он еще даже не попробовал свою бурду.
— Нет, — ответил Кайл. — То есть да! Я просто, я еще не… — Он рванулся к переполненному стакану и произвел быстрый глоток, почти укус. — А! Да. Кофе супер. Извините. Я не совсем… я имел в виду, что буду работать прямо через дорогу от вас.
— Прямо через дорогу?
Кайл Свинтон просиял.
— Ну да, я менеджер «Дерганого Джо». Видели, что мы там отгрохали? — Он оскалил зубы в огромной выжидательной улыбке. Его верхние резцы были идеально квадратны. — Начальство прислало меня курировать открытие. Они наконец всерьез берутся за Восточное побережье. Здорово, правда?
Я полагал, что уже раскусил в Кайле кретина, но тут мне подумалось, что на самом деле он изощренный садист. Он серьезно ждал от меня поддержки или специально пришел полюбоваться, как я корчусь в муках?
— Да, — сказал я. — Да, здорово. Мои поздравления. Ну и — удачи.
— Спасибо, чувак. — Это становилось невыносимым. — Извини, не расслышал твое имя.
— Я его не называл. Марк Шарф.
— Супер. А жена?
— Аллегра, — сказал я первое, что пришло мне в голову, и тайком лизнул порезанный палец. — Аллегра Воздвиженская. Аллегра Аристарховна Воздвиженская.
— Ух ты. Это такое азиатское имя? — Кайл заморгал короткими очередями. — Странно, что она не взяла твою фамилию.
— Вера не позволяет, — пояснил я.
— Ух ты!
— Если ее увидишь, обязательно обращайся к ней только по полному имени. Любое другое обращение для нее как пощечина.
Кайл Свинтон замер, насупив брови и беззвучно шевеля губами.
— Всего наилучшего, — пожелал я.
— Ага, — ответил он и в рассеянности вышел.
Знаете, подумал я, мы еще надо всем этим посмеемся. В надвигающемся поединке было что-то мультипликационное: я чувствовал себя зайцем, затеявшим ссору с медведем. Какая сказка с таким началом закончится смертью зайца? У природы своя жестокая логика, но боги комедии были на нашей стороне.
Я взял полотенце и принялся выводить им увеличивающиеся концентрические круги на прилавке, начав с места, где лежали деньги Кайла. Настроение мое внезапно улучшилось и оставалось неплохим, пока я не заметил сквозь матовое стекло французских дверей Нину, проступающую по кусочкам в форме перевернутых букв. Она шла решительной поступью, с пачкой отксеренной пропаганды в руках.
Боевой настрой продержался всего сутки; следующий же день принес с собой катастрофу. Не успев войти в кафе на пересменку, я почувствовал, что что-то не так. Вначале это смутное беспокойство меня обрадовало: я, похоже, выработал шестое чувство благополучия кафе, общее ощущение, где и как все должно быть.
Мысленная инвентаризация не выявила ничего из ряда вон выходящего. Свет горел, но не слишком ярко. Выбор и громкость музыки («Флэйминг липс», тихо) меня вполне устраивали, вазочки на столах ломились от рафинада, чересчур изящная корзинка для мусора пуста (одна скомканная салфетка ее переполняла). Единственными посетителями были отец и дочь, будто катапультированные на семьдесят кварталов к югу от Верхнего Ист-Сайда. Она была одета в розовый сарафан оттенка жевательной резинки и помешивала ложечкой айншпеннер, что благодаря плотности сливок было непросто. Отец выглядел как врач узкого направления, нефролог или френолог. Он не притронулся к своему капучино. В светлеющем кофе медленно утопал атолл пены.
Шла смена Рады, что было очевидно по лежащей на стойке обложкой вверх книге «Ворожба и оборонные заклинания». Едва слышимая суматоха на недокухне выдавала ее месторасположение. Я сделал необходимые шесть шагов, отодвинул бусиничную занавесь и рухнул в ад.
Кухня выглядела так, будто съела сама себя, начиная с самых острых ножей, и тут же вытошнила обратно. Столовые приборы валялись по всему полу. Ведро от швабры восседало на холодильнике рядом с разорванной пачкой хлорки. Рада стояла на коленях в углу, роясь под раковиной. Рядом с ней, не то присев, не то упав, полулежала Нина.
Я не видел ее в таком состоянии с той самой истерики после нашего званого обеда в ноябре. Нинино лицо горело, но прижатая к нему рука была абсолютно бела. Особенно пугало не то, что она сдерживала рыдания, а то, что ей это так хорошо удавалось: единственным звуком, вылетавшим из ее рта, был редкий гортанный клекот, сухой щелк, который можно услышать, набрав «один» на дисковом телефоне.
— Нина, — сказал я. — Господи.
Она едва отреагировала на мое появление. Рада, наоборот, вскочила и ударилась головой о раковину.
— Что за — Рада, ты в порядке? — что здесь происходит? Нина!
Я осторожно отнял женину руку от ее лица и помог ей подняться. Ее закрытый рот принял форму трепещущей тильды. Двойной, как от шин, след помады размазался по правой щеке.
— Я потеряла его, — наконец сказала она. — Рада, пожалуйста, пойди займись посетителями. Спасибо тебе за помощь. Марк… я его потеряла.
— Что потеряла?
Она опять издала свой телефонный щелк. За удалившейся Радой зашуршали бусины.
— Мое обручальное кольцо.
Я тоже однажды потерял свое обручальное кольцо. В нашу брачную ночь. Нина об этом не знала. Мы забронировали последнюю фазу нашего европейского свадебного путешествия в швейцарском городке Монтрё по самой претенциозной причине из всех возможных: я хотел начать нашу совместную жизнь в тени Владимира и Веры Набоковых. Набоковский союз всегда казался мне идеальным — слияние и взаимопоглощение двух равных умов, герметично запечатанных от мирского мусора. Их адресаты, даже близкие, часто не могли с уверенностью сказать, кто стоял за тем или иным письмом: они смыкались в единый почерк, единый голос. Разумеется, не мешало и то, что Вера посвятила всю жизнь продвижению Володи, но не наоборот. [59]
Мы выехали из Вены в пять и планировали добраться до Монтрё к полуночи, но не рассчитали и еле дотянули до Цюриха. Измотанные до предела, мы бросили якорь в выбранном наугад отеле под названием «Baur au Lac», которое нам в нашем медовомесячном слабоумии почудилось невероятно смешным; помнится, мы с Ниной минут десять прыгали по кровати, повторяя «Баралак!» на все лады и с разными акцентами, и хихикали как сумасшедшие. Наш номер выходил окном на озеро и был пышно обставлен в стиле Регентства. Среди других старомодных штрихов в нем имелась прикроватная стойка для костюма, что-то вроде распятия в метр высотой с подогреваемым прессом для брюк и выложенной фетром чашечкой для часов и запонок. Ни тех ни других у меня не было, но я с упертостью крохобора твердо решил воспользоваться всеми услугами отеля. Я снял обручальное кольцо — все еще довольно непривычный объект — и положил его в чашечку.
