Эмма Донохью - Чудо
Либ распахнула дверь и вышла в сумрак ночи.
Сон вел ее вперед и вперед, к основанию той скалы, изображенной на священной карточке, наверху которой маячил крест, а под ним пульсировало гигантское красное сердце. Либ надо было подняться по лестнице, прорубленной в скале. Она напрягалась до дрожи в ногах, но, без устали поднимаясь по ступеням, никак не приближалась к вершине.
Проснувшись в темноте, Либ поняла, что сейчас утро субботы.
Подойдя к хижине, она увидела развешанное на кустах белье, еще больше намокшее после вчерашнего дождя.
Сестра Майкл сидела у кровати, следя за подниманием и опусканием хрупкой груди под сбившимся одеялом. Либ в немом вопросе подняла брови.
Монахиня покачала головой.
– Сколько воды она выпила?
– Три ложки, – прошептала сестра Майкл.
Это было не так уж важно – всего-навсего вода.
Монахиня собрала свои вещи и, не сказав больше ни слова, ушла.
По телу Анны медленно перемещался прямоугольник света – правая рука, грудь, левая рука. Неужели дети одиннадцати лет спят так долго, недоумевала Либ. Или это потому, что организм Анны работает без топлива?
В этот момент из кухни пришла Розалин О’Доннелл, и Анна, захлопав глазами, проснулась. Либ отошла к комоду, чтобы не мешать утреннему приветствию.
Женщина стояла между дочерью и бледным лимонным солнцем. Розалин наклонилась, желая заключить ребенка в объятия, но Анна уперлась ладонью в широкую костистую грудь матери.
Розалин О’Доннелл оцепенела.
Анна молча покачала головой.
Розалин О’Доннелл выпрямилась и прикоснулась пальцами к щеке девочки. Выходя из комнаты, она бросила на Либ злобный взгляд.
Либ была потрясена. Ведь она не сделала ничего такого. Разве ее вина, что девочке надоело выносить лицемерное поведение матери? Причастна Розалин О’Доннелл к обману или просто закрывает на него глаза, она по меньшей мере безучастно наблюдает за тем, как ее дочь начинает шестой день поста.
Отказалась поздороваться с матерью. Так записала Либ в своей книжке. Потом пожалела об этом, потому что ее записи должны были ограничиваться медицинскими сведениями.
В тот день, возвращаясь в деревню, Либ толкнула заржавевшие ворота кладбища. Ей было любопытно взглянуть на могилу Пэта О’Доннелла.
Могильные плиты были не такими старыми, как она предполагала, – она не нашла надписей раньше 1850-го. Либ решила, что из-за мягкой почвы многие из них накренились, а из-за влажного воздуха обросли мхом.
«Смилуйся…» «Доброй памяти…» «С любовью вспоминаю о…» «Здесь лежит…» «Посвященный…» «В память о его первой жене, ушедшей из жизни…» «Воздвигнуто для потомков…» «Также о второй жене…» «Помолись о душе…» «Который умер в ликовании оттого, что Спаситель подарит надежду на воскресение». Право, подумала Либ, кто вообще умирает в ликовании? Какой бы умник ни начертал эту фразу, он никогда не сидел у постели умирающего, вслушиваясь в последние хрипы.
«В возрасте пятидесяти шести лет…» «…двадцати трех лет…» «…девяноста двух лет…» «…тридцати девяти…» «Возблагодарим Господа, принесшего ей победу». Либ заметила небольшой знак IHS, вырезанный почти на каждой могиле и окруженный чем-то вроде солнечных лучей. Она смутно припомнила, что это означает: «I Have Suffered», то есть «Я страдал». Было там одно странное широкое место без могильной плиты – на нем поместилось бы двадцать гробов. Кто же там лежал? Потом она поняла, что это общая могила, где лежат безымянные люди.
Либ поежилась. По роду своей деятельности она была накоротке со смертью, но сейчас словно входила в дом врага.
Всякий раз, увидев надпись о ребенке, она отводила глаза. «А также сын и две дочери…» «С ними трое детей…» «Также их дети, умершие в младенчестве…» «В возрасте восьми лет…» «В возрасте двух лет и десяти месяцев». Убитые горем родители, считавшие каждый месяц…
Едва завидев пышный цвет,
Слетели ангелы с небес.
Ее забрали в лучший мир,
Чтоб в горних долах цвесть.
Либ поймала себя на том, что впивается ногтями в ладони. Если земля – неподходящая почва для лучших творений Господа, зачем Он с таким упорством высаживает их здесь? Какой смысл в этих коротких загубленных жизнях?
Она уже собиралась отказаться от поисков, когда нашла могилу мальчика.
ПАТРИК МАРИЯ О’ДОННЕЛЛ
3 декабря 1843 – 21 ноября 1858
Покойся с миром
Либ всматривалась в незатейливые слова, высеченные в камне, пытаясь представить, что они значили для Анны. Рисовала в своем воображении живого долговязого парнишку в стоптанных сапогах и испачканных штанах, в котором так и кипела энергия юности.
Могила Пэта была единственной у О’Доннеллов, а это означало, что ему одному могла перейти фамилия Малахии, по крайней мере в этой деревне. А также и то, что, будь у миссис О’Доннелл другие беременности после Анны, они не заканчивались родами. Либ на миг отказалась от своей неприязни к этой женщине, размышляя о том, через что прошла Розалин О’Доннелл и отчего она ожесточилась. «Семь лет голода и мора», как с библейским пафосом написал Берн. Мальчик и его младшая сестра, которых в тяжелые времена почти нечем было кормить. Потом, пройдя через эти ужасные годы, Розалин потеряла сына-подростка… Подобное несчастье могло непостижимым образом все изменить. Вместо того чтобы еще больше привязаться к единственному ребенку, Розалин, наверное, почувствовала, что ее сердце окаменело. Либ понимала это состояние, когда ощущаешь, что ничего больше не можешь дать. Не потому ли эта женщина делает теперь Анну предметом странного культа, очевидно предпочитая, чтобы дочь была святой, а не обычным человеком?
По погосту пролетел порыв ветра, и Либ плотнее закуталась в плащ. Закрыв скрипящие ворота, она свернула направо, к часовне. Не считая небольшого каменного креста над шиферной крышей, часовня мало чем отличалась от соседних домов. Но какую мощь изливает с ее алтаря мистер Таддеус!
Когда Либ дошла до деревни, солнце опять появилось и все засияло. Она свернула на улицу, и тут ее за рукав схватила румяная женщина.
Либ отпрянула.
– Прошу прощения, госпожа. Просто хотела спросить, как там наша малютка?
– Не могу сказать. – Потом добавила, чтобы ее правильно поняли: – Это конфиденциальное дело.
Поняла ли женщина мудреное слово? По ее виду было неясно.
На этот раз Либ повернула направо, в сторону Маллингара, только потому, что еще не ходила по этой дороге. Аппетита у нее не было, и сидеть пока взаперти у Райана не хотелось.
За ее спиной послышалось цоканье лошадиных копыт. Только когда всадник поравнялся с Либ, она узнала широкие плечи и рыжие кудри. Она кивнула, ожидая, что Уильям Берн дотронется до шляпы и поскачет галопом дальше.
– Миссис Райт! Как приятно встретиться с вами. – Берн соскочил с седла.
– Мне необходим ежедневный моцион. – Это все, что пришло ей в голову.
– А нам с Полли – верховая прогулка.
– Значит, ее подлечили?
– Вполне, и она наслаждается сельской жизнью. – Берн похлопал лошадь по лоснящемуся боку. – А как вы? Удалось осмотреть достопримечательности?
– Ни одной, даже каменный круг. Я только что побывала на кладбище, – сообщила Либ, – но там нет ничего, представляющего исторический интерес.
– Знаете, раньше по закону запрещалось хоронить здесь своих, поэтому старые католические могилы есть на протестантском кладбище в соседнем городке.
– А… Простите мне мое невежество.
– С удовольствием, – откликнулся Берн. – Гораздо труднее простить вам вашу невосприимчивость к красотам этого прелестного пейзажа, – картинно взмахнув рукой, сказал он.
– Одно бесконечное, пропитанное водой болото, – скривила губы Либ. – Вчера я упала в него и думала, что так и не выберусь.
– Бояться нужно только трясины, – ухмыльнулся Берн. – Она похожа на твердую землю, но на самом деле это плавающая губка. Если вы наступите на нее, то провалитесь прямо в мутную воду внизу.
Либ скорчила гримасу. Приятно было разговаривать о чем-то помимо надзора.
– Бывает еще движущееся болото, – продолжал он, – это что-то вроде лавины…
– Ну, это вы придумали.
– Клянусь! – ответил Берн. – После ливня верхний слой почвы может оторваться, сотни акров торфа начинают скользить, настигая бегущего человека.
Либ покачала головой.
– Слово журналиста! – прижав руку к сердцу, произнес он. – Спросите любого в округе.
Либ скосила глаза, воображая себе накатывающуюся на них коричневую волну.
– Необычная штука эти болота, – произнес Берн. – Мягкая кожа Ирландии.
– Полагаю, хорошо горит.
– Что – Ирландия? – (Либ расхохоталась.) – Подозреваю, вы с радостью все здесь подожгли бы, если сначала это можно было бы высушить, – сказал он.
