Катрин Панколь - Я была первой
Я не имею права говорить, скулить, плакать, не имею права пошевелиться, увернуться от наказаний, которые ты так искусно для меня выдумываешь, всякий раз заботясь о том, чтобы я не ощутила, но угадала истинное страдание и жгучую боль. Меня пленяет угроза как таковая, всемогущество угрозы и предвкушение боли, которое оказывается страшнее, чем собственно боль. Ты угрожаешь, и мое воображение рисует самые рискованные картины. Все границы открыты. Я не знаю что произойдет в следующую минуту, ибо возможно все. Желание нарастает как клубок, шумит и пенится, отступает и набегает вновь, подобно волне, которая никогда не разобьется…
Ты огромен как небосвод, а я всего лишь маленькая звездочка, одна из многих на Млечном Пути, которой довелось молча наблюдать за рождением нового мира.
Он рождается прямо здесь, в темноте спальни, в темноте моей спальни.
Это же так просто, – говоришь ты очень твердо и решительно.
Так просто, что я, кажется, сейчас умру от наслаждения.
Настал день, когда Серый человек вывесил белый флаг и предложил заключить мир.
– Мы снимем квартиру, будем вместе каждую минуту, каждую секунду, я защищу тебя от всех коричневых мужчин, ты будешь расти в тени моего дуба.
– Я хочу расти одна, совсем одна.
– Я хочу жить с тобой.
– Я все равно когда-нибудь уйду, и ты прекрасно это знаешь. Мы в неравном положении.
– Я тебя не отпущу.
– А я уйду.
– Я хочу от тебя ребенка.
– А я не хочу никакого ребенка. Я уже ничего от тебя не хочу. Ты весь седой.
«Все кончено, – думаю я, изо всех сил отталкивая его ногами в теплых носках и плотных брюках, – все кончено, я тебя больше не люблю. Честно говоря, я никогда тебя не любила. Я просто взяла у тебя все, что сочла полезным. Во мне говорил трезвый расчет. Любовь здесь вообще не причем. Ты больше ничего не можешь мне дать, предлагаешь стариться вместе с тобой, уставившись в телевизор! Твои руки пусты, твоя империя разорена, твоя власть на исходе. Ты – отставной пират, сброшенный с корабля, лишенный добычи, вынесенный течением на необитаемый остров на милость беспощадному времени. А я – молодой корсар, мне не терпится воевать и грабить, я жажду новых земель, спешу водрузить свой черный флажок, так что все между нами кончено.»
Произнести все это вслух я не смела. При мысли о том, что наши отношения больше всего походили на сделку, мне становилось стыдно. Он открыл во мне неизведанные земли, установил первые столбы на моем острове, и я была ему благодарна. Его боль смущала меня, задевала за живое, а еще – раздражала. Я предпочла бы, чтобы он принял свое поражение гордо и великодушно, сказал «я тебя не держу». Я хотела бы, чтобы он отступил, сохранив меня в своем сердце, чтобы он держался от меня на расстоянии.
Он швырял меня на постель, пытался взять силой, придумать очередную игру, в которой он снова был бы сильным и главным, единоличным хозяином моего тела, но я его отталкивала. Я вдруг сделалась холодна, безразлична и недоступна.
– Я тебя не выношу, – говорила я ему. – От одной только мысли, что ты ко мне прикоснешься, у меня мурашки бегут по коже. Не смей меня больше трогать! Никогда! Я хочу вычеркнуть тебя из памяти. Для меня ты больше не существуешь.
Он отказался от борьбы, перестал ходить на работу, до полудня валялся в постели. Он неотступно следовал за мной, взламывал мою дверь, вскрывал дверцы моей машины, на полной скорости выбрасывал меня из своей, чтобы минуту спустя вновь броситься к моим ногам, бесконечно повторяя, что любит.
– Что, по-твоему, значит любить? – спрашивала я.
– Посмотри на меня… Ты довела меня до безумия.
– Ты и раньше был не в себе. Я здесь не причем.
Он не отвечал. Его серые волосы стали совсем белыми. Он весь как-то вдруг побелел и растворился воздухе. Больше я его не видела. Он ушел в никуда.
В один прекрасный день красивая блондинистая дама, которая видела как я пересчитываю скрепки и резинки, отвергаю приставания коричневого и усиленно ищу новое место, сказала мне:
– Я давно за вами наблюдаю. Вы девушка твердая и выносливая, но на такой работе вы зря тратите силы… Здесь у вас нет будущего. Я собираюсь делать газету и хочу взять вас к себе. Вы мне пригодитесь. Я слышала, вы пишете?
Я открыла для себя силу слов. Я научилась подбирать их так, чтобы они точно отражали окружающую действительность, мою действительность. Я трудилась как кузнец у наковальни, часами просиживала, уткнувшись носом в клавиатуру, пыхтя, сопя и кряхтя, как некогда мои двоюродные дедушки надрывались в своих кузницах, тщательно выверяя каждую деталь, пытаясь в железных и медных парах позабыть шум колес на тряской дороге, беспорядочное бегство из города в город и вечно новые горизонты, манящие взгляд. Неслучайно таланты так часто рождаются в заточении: стоит ограничить душу кропотливым смиренным трудом, и воображение умчит вас в неведомые дали, нарисует совершенно новый мир, позволит убежать от реальности, не двигаясь с места.
Я оттачивала, обтесывала, шлифовала, полировала, обливаясь потом.
Я несла свое очередное произведение красивой блондинистой даме. Она читала и принималась комментировать:
– Я ничего не чувствую, – говорила она. – Мне не хватает эмоций, трепета, движения. Вы пишете как школьная отличница, правильно и по-книжному. Вы и в жизни такая, холодная и расчетливая?
Я отрицательно качала головой.
– Ну так действуйте! – продолжала она. – Снимите засовы. Дайте мне больше запахов, криков, света, холода, тепла, больше правды жизни. Ваши тексты слишком воспитанные, слишком причесанные. Вас там нет. Я вас не вижу и не слышу. Ваша точка зрения здесь вообще не просматривается. Я хочу, чтобы вы взяли меня за руку и увлекли за собой, привели меня в вагон метро и рассказали обо всех пассажирах, веселых и заторможенных, показали зимнюю улицу и несомые ветром бумажные листы, рассерженного мужчину с набухшими венами на висках, которые, кажется, вот-вот взорвутся, женщину, которая, сидя на улице за столиком кафе, ждет любимого мужчину и понимает, что он не придет. Наблюдайте. Живопишите. Не декларируйте, а рисуйте. Найдите верную деталь, которая позволит мне представить то, что видите вы, почувствовать вашу историю изнутри.
Она возвращала мне текст. Я снова шла к столу и молча сидела, уставившись в клавиатуру. Больше жизни! Моего видения жизни! Хотела бы я знать, что я о ней думаю, об этой самой жизни! Тогда все бы сразу встало на свои места! Я вглядывалась в себя, но там никого не было.
Я привыкла не думать, а просто вести себя сообразно ситуации: агрессивно, враждебно, послушно, трусливо, пугливо. Я была подобна маленькому хищному зверьку, который носом чует опасность, хватает кур за горло и бежит, едва завидев человека.
