Ясунари Кавабата - Стон горы
– Нет. Хоть вы мне ничего не говорили, вы всегда беспокоились обо мне – я это прекрасно знаю. Я хочу быть рядом с вами. – В огромных глазах Кикуко застыли слезы. – Я боюсь жить отдельно. Постоянно сидеть одной дома и ждать, ждать без конца. Как это невыносимо, как грустно, как это страшно!
– Но зато будешь ждать одна. Ну ладно, электричка не место для такого разговора. Все-таки подумай хорошенько.
Кикуко дрожала, словно ей уже сейчас было страшно.
Сойдя на токийском вокзале, Синго на такси повез Кикуко в Хонго.
Потому ли, что и родной отец очень любил ее, или потому, что она была сейчас сильно взволнована, но Кикуко это как будто не показалось странным.
Когда они приехали на ту самую улицу, где жила любовница Сюити, Синго, хотя он и не заметил ничего подозрительного, из осторожности попросил шофера въехать прямо во двор университетской клиники.
Весенние колокола
1
В Камакура, в пору цветения вишни, праздновалось семисотлетие буддийской столицы, и целый день звонили храмовые колокола.
Но временами Синго почему-то не слышит их. Кикуко, работает она или разговаривает, все равно слышит, а Синго, если не прислушивается, не слышит.
– Слышите? – сказала Кикуко. – Снова звонят. Слышите?
– Не разберу. – Синго наклонил голову. – А ты, бабка?
– Слышу, конечно. Неужели ты не слышишь? – Ясуко не хотелось разговаривать.
Положив на колени стопку газет дней за пять, она медленно листала их.
– Звонят. Звонят, – сказал Синго.
Стоило ему хоть раз уловить звон, потом он уже легко различал его.
– Услышал наконец и радуешься. – Ясуко сняла очки и посмотрела на Синго. – А монахи в храмах из сил выбиваются – день-деньской бьют в колокола.
– Это бьют в колокола верующие, которые приходят в храм, – десять иен за удар. А совсем не монахи, – сказала Кикуко.
– Ну и выдумщица же ты.
– Нет, правда, эти колокола называют колоколами моления об усопших… У храмов, говорят, есть даже план, сколько человек должно ударить в колокола – не то сто тысяч, не то миллион.
– План?
Синго показалось это странным.
– Колокола в храмах звонят очень уж уныло, не люблю я их.
– Ну что вы? Почему же уныло?
Синго подумал, как покойно сидеть вот так, в апрельское воскресенье в столовой и любоваться цветущей вишней.
– Семисотлетие. Семисотлетие чего? Одни говорят – семисотлетие Большого Будды[10] другие – семисотлетие святого Нитирэна[11], – сказала Ясуко.
Синго не мог ответить.
– А ты, Кикуко, не знаешь?
– Не знаю.
– Странно. А еще называется, живем в Камакура.
– Мама, в газетах, которые у вас, нет ничего интересного?
– Кое-что есть. – Ясуко протянула Кикуко газеты. Они были аккуратно сложены стопкой. Одну газету она оставила себе. – Как раз в этой газете прочла. Когда я прочла, как двое стариков покинули дом, просто сердце сжалось, эта история не выходит у меня из головы. Ты, наверно, тоже читала.
– Да.
– «Заместитель президента японской ассоциации гребного спорта, которого называли отцом любителей гребли…» – начала было Ясуко читать статью, а потом стала пересказывать ее своими словами: – Он был, кроме того, директором компании, которая строит лодки и яхты. Ему было шестьдесят девять лет, жене – шестьдесят восемь.
– Почему же у тебя сжалось сердце?
– Там перепечатаны прощальные письма приемному сыну, его жене и внукам.
И Ясуко снова стала читать газету:
– «Представляя себе, сколь убоги люди, влачащие жалкое существование забытых всеми, мы не хотим дожить до такого дня. Нам понятно душевное состояние виконта Такаги[12]. Думается, что самое лучшее – уйти из жизни, пока все еще любят и уважают тебя. И мы, окруженные искренней любовью домашних, сердечным участием многочисленных друзей и сверстников, решили все же, что нам следует уйти». Это приемному сыну и его жене. А внукам: «День независимости Японии приближается, но будущее ее покрыто мраком. Если молодежь и студенты, напуганные ужасами войны, хотят мира, они должны последовательно держаться идеи непротивления, принадлежащей Ганди. Мы слишком стары, и у нас уже не хватает сил идти правильным путем, в который мы верим, и вести вас по этому пути. Бессмысленно ждать, пока мы достигнем возраста, когда станем для вас обузой, дожить до этого – значит перечеркнуть всю свою жизнь. Мы хотим одного – чтобы вы, наши внуки, сохранили о нас теплое воспоминание как о любящих дедушке и бабушке. Мы еще не знаем, куда направимся. У нас лишь одно желание – уснуть спокойно».
Ясуко умолкла.
Синго сидел к ней боком и смотрел в сад, на цветущую вишню.
Ясуко продолжала читать газету:
– «Ушли из дома в Токио и, навестив сестру в Осака, пропали без вести. Сестре, живущей в Осака, уже восемьдесят лет».
– А где прощальное письмо жены?
– Что?
Ясуко с рассеянным видом подняла голову.
– Жена не оставила письма?
– Жена? Эта бабка?
– Конечно. Они ведь вдвоем решили умереть, значит, и жена тоже должна была оставить письмо. Представь себе, я и ты решили вместе покончить с собой и ты хочешь что-то сказать на прощание, разве ты не оставишь письма?
– Нет, мне это ни к чему, – не задумываясь, ответила Ясуко. – Мужчина и женщина пишут отдельные письма, если они еще молоды и решили вместе покончить с собой. Когда с грустью убеждаются, что им не суждено быть вместе… Если же это делают муж и жена, достаточно и того, что напишет муж от имени обоих. Ну что я смогу добавить к тому, что ты бы сказал на прощание?
– Ты так считаешь?
– Вот если я решу умереть сама, тогда другое дело.
– Еще бы, когда умирает один, возникает масса сложностей и неприятностей.
– Ну что ты, все это чепуха. В нашем-то возрасте.
– Ты говоришь так беспечно, как будто совсем не думаешь о смерти, да и вообще умирать не собираешься, – засмеялся Синго. – А ты, Кикуко?
– Что бы сделала я?
Кикуко произнесла это неуверенно, тихим голосом.
– Если бы вы с Сюити решили вместе покончить с собой, тебе не захотелось бы оставить прощальное письмо?
Синго тотчас же пожалел о сказанном. Напрасно я это говорю, подумал он.
– Не знаю. Что я сделаю, если это действительно случится, не знаю. – Кикуко засунула большой палец правой руки за оби. Потом посмотрела на Синго. – Но мне кажется, отец, я бы оставила письмо вам.
Глаза Кикуко затуманились, как у ребенка, в них стояли слезы.
Ясуко, та никогда не думает о смерти, а Кикуко, наверно, задумывается, почувствовал Синго.
Кикуко наклонила голову и, уже готовая разрыдаться, вскочила и убежала.
