Майкл Каннингем - Дом на краю света
— Не могу уснуть, — сказала я. — Решила сделать что-нибудь полезное.
— Понятно, — сказал он, продолжая стоять в дверях.
Войти в кухню ему было явно неловко, повернуться и уйти — тоже. Я налила стакан воды из-под крана и протянула ему.
— Спасибо, — сказал он.
Когда он шагнул вперед, чтобы взять у меня стакан, я уловила его характерный запах — запах молодого мужчины, слегка отдающий металлом на морозе. Я услышала ровное бульканье у него в горле, когда он пил.
— Бобби, — сказала я.
— А?
— Бобби, мы что, не друзья больше? Я думала, мы с тобой друзья.
Он чуть не выронил стакан от неожиданности.
— Ну да, — сказал он, нервно улыбаясь, — то есть я хочу сказать, что вы действительно потрясающая женщина.
— Спасибо. Приятно слышать. Но мы ведь почти не видимся последнее время.
— Да, — сказал он. — Понимаете, я был очень занят…
Я не смогла удержаться от саркастической ухмылки.
— Знаешь, — сказала я, — тебя, по-моему, еще не назначили управляющим «Дженерал моторс». Давай не будем валять дурака. Зачем обманывать друг друга? Только время терять.
Его улыбка увяла, и он беспомощно пожал плечами.
— Ну, — сказал он. — Понимаете, Джонатан…
— Что Джонатан?
— Ну, в общем… В смысле, вы как бы его мать.
— Вот именно, — сказала я. — Я как бы его мать. И значит, меня можно вот так просто водить за нос.
Бобби снова послал мне голливудскую улыбку. Как будто я пошутила. Я поняла, что разговаривать с ним на эту тему бессмысленно. Он только исполнял навязанную ему роль. Я стояла перед ним, скрестив руки на груди. Конечно, я могла бы сказать ему: «Уходи, и чтобы больше я тебя здесь не видела» — и тем самым подтвердить его романтический статус.
Откровенно переводя разговор в другое русло, Бобби спросил:
— А чем вы тут занимаетесь?
— Что? А, пирог делаю. Хочу спечь пару ореховых пирогов на завтра.
— Вы удивительно готовите, — сказал он с нескрываемой алчностью в голосе. — Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь дома так готовил. Прямо как в ресторане.
— Все это гораздо проще, чем кажется, — ответила я.
По выражению его лица было видно, что это не словесные уловки. Его действительно восхищало то, что я ночью спустилась на кухню печь пироги.
— Я бы хотел когда-нибудь открыть ресторан, — сказал он. — По-моему, здорово было бы иметь собственный ресторан, знаете, в каком-нибудь большом старинном доме.
Он с уважением смотрел на бледный, почти прозрачный круг теста на доске.
— Никаких особых секретов тут нет, — сказала я. — Если хочешь, могу тебя научить. Просто нужно совершать определенные действия в определенной последовательности. Никакого волшебства.
— Ну, не знаю, — отозвался он с сомнением в голосе.
— Кстати, — сказала я. — Я еще не раскатала тесто для второго пирога. Хочешь попробовать?
— Вы серьезно?
— Иди сюда. Ты не поверишь, насколько это просто. Нужно освоить всего несколько приемов.
Он подошел и встал рядом со мной. Я переложила готовое тесто на противень, насыпала на доску новую порцию муки и плюхнула сверху остаток теста.
— Первое, — сказала я. — Руками тесто следует трогать как можно меньше. С тестом для хлеба все наоборот — его приходится терзать и мучить, потому что его нужно как бы разбудить. А тесто для пирога требует нежного обращения. Значит, так. Раскатывай от себя легкими движениями, снизу вверх. Не трамбуй.
Он взял скалку и погрузил ее в мягкий шмат теста.
— Надо задобрить его, — сказала я. — Вот так. Все правильно.
— Я никогда в жизни этого не делал. Мать не пекла пирогов.
— Из тебя получится отличный повар, — сказала я. — Уже видно.
— А вы умеете делать, ну, такие классные завитушки по краям? — спросил он.
— Конечно, — ответила я.
Весь следующий год я учила Бобби готовить. Мы проводили на кухне по многу часов в день. После пирогов занялись выпечкой хлеба, потом перешли к изготовлению пирожков. Когда мы вынимали из духовки его очередное произведение — жирно-золотистое, подрумяненное, дымящееся, — он не мог скрыть неподдельного восхищения. Я никогда еще не видела столь непосредственного интереса к кулинарии. Казалось, он верил, что из таких инертных и ничтожных элементов, как мука, жир и грязновато-коричневые прямоугольнички дрожжей, может быть сотворена сама жизнь.
Джонатан иногда тоже присутствовал на наших кулинарных занятиях, но его сердце и ум были далеко. Точно отмерить нужное количество того или иного ингредиента, ждать, пока поднимется тесто, — на все это ему не хватало терпения. И кроме того, у него не было фундаментального интереса к еде как таковой. Даже в детстве он был к ней равнодушен.
Немного посидев с нами в кухне, он обычно поднимался в свою комнату и включал проигрыватель. Иногда он слушал Джимми Хендрикса или «Роллинг стоунз», иногда какую-нибудь неизвестную мне пластинку.
Меня не приглашали больше слушать музыку. Вместо этого Бобби вбегал в кухню с сообщением вроде: «Смотрите, я нашел рецепт для рыбы в этом, как его, в кляре» или «Вы случайно не знаете, как готовят бриоши?»
Джонатан разослал документы сразу в несколько колледжей и был принят в два: Нью-Йоркский университет и университет Орегона. Все учебные заведения, в которых он хотел бы учиться, находились от Кливленда за много сотен километров.
Бобби никуда поступать не собирался — это даже не обсуждалось. Он продолжал приносить мне все новые и новые рецепты и покупать все более и более совершенные орудия труда. Так, например, он купил «Квизинарт» и набор немецких ножей, тонких и острых, как бритва, с помощью которых можно было запросто срезать кухонные обои, не повредив штукатурки.
В июне мы с Недом присутствовали на школьном выпуске, где встретили Берта Морроу, с которым не виделись уже год. Берт сменил эспаньолку на бараньи котлеты бакенбардов. Он был в зеленом спортивном пиджаке и с медальоном размером в полдоллара на цепочке поверх водолазки.
Мы устроились в задних рядах большой школьной аудитории со стенами цвета вареного лосося. Даже в такой торжественный день там пахло сырым цементом и школьными завтраками. Когда называли имя очередного выпускника и он или она поднимались на сцену за дипломом, их товарищи разражались свистом и гиканьем. О популярности каждого можно было судить по интенсивности рева собравшихся. Ни Бобби, ни Джонатан не вызвали вообще никакой реакции. Можно было подумать, что их никто не знает. Лишь один Берт издал на удивление пронзительный свист, когда объявили имя Бобби.
