Наталья Земскова - Детородный возраст
– Ну да, вчера. – Маргарита давно не удивлялась этой ее способности видеть в человеке всё и сразу, и временами она соглашалась с Валерой насчет КГБ. Она медленно начала есть и вдруг, под взглядом Ингриды, почувствовала резкий голод, даже выпила два бокала вина и блаженно расслабилась, откинувшись на спинку кресла.
– Ну? – скомандовала Озембловская. – Теперь я слушаю.
Из опыта прежнего общения Маргарита знала, что Ингриде нужны не заключения, а факты и события последних дней: выводы она делала сама. Поэтому начала отвечать на ее вопросы. Рассказала о том, что почувствовала вчера у Эльзы: острую боль при виде комнаты, в которой поселился маленький Андрюшка, бессознательную тяжесть и стремительно надвигавшуюся депрессию. Потом про последние события на работе, отношения с мужем и некоторые мелочи, которым не придавала значения. Вопросы, как казалось, совсем не были связаны с тем, из-за чего она, собственно, сюда пришла. Ингрида переходила от одной темы к другой, снова возвращалась к первой, подолгу молчала, наконец, закурила и спросила:
– Ты действительно хочешь знать, что тебя мучит, или тебе нужны психологические поглаживания?
Маргарита растерялась. За те полтора часа, что длился «допрос с пристрастием», она немного устала, но одновременно и значительно успокоилась, как всегда здесь бывало:
– Конечно первое, иначе зачем бы я пришла?
– Так вот, если нужны примочки, то я скажу, что у тебя есть всё, о чем большинство женщин только мечтает: приличный состоявшийся муж, профессия, в которой ты специалист, устроенный быт, моря и заграницы и всё такое прочее. Большинству такое и не снилось. Мужик либо отсутствует, либо такой, что его заворачивают в половик и укладывают под кровать, денег нет, дети – оболтусы…
– Как это в половик?
– Да прочитала в каком-то романе: муж у героини был таков, что при визите приличных гостей его заворачивали в половик и укладывали под кровать.
Маргарита умоляюще на нее посмотрела.
– Ну а на самом деле, дорогая, ты увязла. И увязла серьезно. Но дело не в детях, совсем не в детях… Девяносто процентов женщин в нашей стране (Ингрида обожала называть Россию «нашей», хотя было понятно, что она здесь такая же наша, как негр из Камеруна) заводят детей от пустоты и никчемности собственной жизни. Чтобы сделать ее осмысленной, нужны талант, сила, наглость. А так родил ребенка – и ты при деле лет на двадцать. Не на козла же своего смотреть все эти годы!
Маргарита слабо улыбнулась.
– У тебя всё банально: кризис среднего возраста. Как врач, ты знаешь это лучше меня. Постылый муж, постылая работа, друзья превратились в приятелей.
– Про мужа я бы так не говорила.
– Ну, ты у нас воспитанная дама, всем известно. Но вы давно живете параллельно, а если не наставили еще рога друг другу, так только из-за идиотских рамок и дурацких правил. Он торчит сутками в своей мастерской, хотя понятно, лучше «мишек в сосновом бору» вряд ли что-нибудь выдумает, ты живешь машинально, как-нибудь, по стереотипу.
– Неправда, у него есть интересные работы, а в последнее время…
– Ну хорошо, хорошо, оставим его в покое.
– Вот мне что делать…
– Не знаю. Менять жизнь, взрывать ее, бросить всё, уехать путешествовать. Самое простое, на мой взгляд, завести качественного любовника, но ведь ты всё обставишь такими сложностями, что даже не знаю, стоит ли браться.
– У тебя всегда один рецепт.
– Проверенный потому что. Ну, сыграй в игру «Открой свой бизнес» – тоже развлекает. Нет, почему ни один мужик на свете не цепляется за возможность произвести ребенка как за способ решения всех проблем, почему?
– Они устроены иначе.
– Ну, родила бы ты в молодости, был бы у тебя сейчас восемнадцатилетний балбес – что, жизнь показалась бы краше?
– Не знаю.
– Вот, уже не знаешь. А я уверена, что нет. А с другой стороны, дорогая, твоя проблема в том, что у тебя всё настолько благополучно-статично, что от этого просто завыть хочется. Знаешь, в чем заключалась гениальность Сергея Павловича? – обратилась Озембловская к своему излюбленному примеру, Сергею Павловичу Дягилеву.
– Знаю. У него был тончайший нюх на таланты, и эти таланты он по своему усмотрению комбинировал в одном проекте, где их звучание усиливалось.
– Это правда, конечно, но это то, что лежит на поверхности и чему учат в школе. Гениальность Дягилева в том, что он интуитивно избегал повторений, тиража, ведущего к масскульту. Он безжалостно изгонял своих балетмейстеров и художников, как только они начинали повторяться. Штампа, воспроизводства даже великой комбинации боялся больше всего на свете. Поэтому «Русские сезоны» продержались так долго. Везде, где только мог, он нарушал стереотипы, искал новые имена и новые ходы.
– Почему ты заговорила о Дягилеве?
– Потому что вся твоя жизнь – многолетний штамп, который ты воспроизводишь и воспроизводишь, прости, как курица! Потому что Дягилев – лучшее, что дал миру двадцатый век. У него, кстати, не было детей, – проговорила она после паузы.
Обе женщины устало замолчали.
– А ты сама… Неужели у тебя не было этой проблемы?
– Проблемы штампа или проблемы ребенка?
– Обеих.
– Конечно, были. Но согласись, что я хорошо выкрутилась, когда в пятьдесят поменяла жизнь, страну – всё. Вы только начинали выезжать, когда я приехала сюда, в эти пампасы. Я бросила враз мужа и любовника, чтобы освоить новое пространство. Конечно, это не решило всех моих проблем, но года четыре я кайфовала. Пока не осознала, что смена декораций, пусть и радикальная, увы, не панацея. Но свои результаты она дала.
– Ты ехала «от» или «в»?
– Трудно сказать однозначно. Родители очень переживали, что лишили нас родины, в основном родины в Логосе, где «белых яблонь дым», «у лукоморья дуб зеленый», князь Мышкин и «темные аллеи». Всю жизнь я жила с ощущением, что эта Россия где-то есть, но нам туда нельзя. Понимая, что это мираж, я сделала всё, чтобы приехать сюда и не жалеть потом всю жизнь, что не сделала этого… Была, правда, еще одна причина. В тех кругах, где я вращалась, ощущался какой-то «кризис жанра», какая-то избыточность: друзья один за другим погибали от наркотиков и пустоты, было очевидно, что нужно искать выход.
– И ты нашла то, что искала?
Озембловская помедлила с ответом.
– Россия в Логосе, разумеется, существует, и существует только здесь, но утеряно очень многое, без чего нельзя, невозможно. Когда я приехала, здесь было неизвестно даже имя Дягилева…
– Оно лежит за пределами Логоса.
– К счастью, и поэтому стало достоянием мировой культуры. Сергей Павлович, например, совсем не интересовался драмой, полагая, что балет есть высшее проявление театра. То есть я хочу сказать, мы в эмиграции в чем-то были более русскими, чем те, кто жил здесь… Но я отвлеклась, ты спрашивала про ребенка. Ребенка быть не могло: в молодости был неудачный аборт, болела, почти не лечилась – вот и всё. Наверное, я не очень-то самка.
