Екатерина Щербакова - Мама! Не читай...
А что бы там Женя ни говорил, «бывший» мой очень изменился. Ну, не был он таким... грубым, жестоким, хамом, жадюгой. Со мной — не был! Я помню, как три года назад он, ещё глотая слезы и надеясь на моё возвращение, говорил мне, что «мутирует». Мутировал. Совершенно. И под влиянием мамы моей, конечно, и, возможно, своей новой жены. А жаль. С ним прежним можно было иметь дело и договориться. А этого нового человека я не знаю. И такого — знать не хочу.
На сегодня, пожалуй, всё. Спатушки...
Друзья и родичи, нынешние и бывшие
79-й, 80-й и 81-й годы. Переломные в моей судьбе. Нет, жизнь не разделилась на «до» и «после», не до такой степени. Скорее так: всё то, что происходило «до», просто достигло своего апогея, вытянулось в полный рост и сформировало окончательно всю мою дальнейшую жизнь. До следующего перелома.
Стали куда-то исчезать прежние мамины и папины друзья, которых я помнила по всему своему детству. Родители перестали ходить к ним, они — к нам. Как-то это постепенно происходило, просто были люди — и вдруг их не стало. Я молча удивлялась, почему, хотя никаких вопросов не задавала. Раз так происходит, значит, нужно. Родители всегда правы. Хотя одна история гибели дружбы мне хорошо известна.
У родителей были друзья — очень симпатичная пожилая пара, особенно замечательным был муж. Он — участник войны, солдатом прошел до Берлина. Естественно, что у него была вполне советская закваска, но человек был удивительной доброты и порядочности! И вот эта неладная афганская война. Отношение нормальных людей к этому кошмару сразу было вполне определенным, без нюансов. Однажды мои родители пошли по какому-то поводу в гости к этой паре (кажется, был чей-то день рождения) и вернулись вдруг очень быстро. Мама рассказала возмущённо:
— Первый тост, который поднял этот старый дурак: за наших мальчиков, воюющих сейчас в Афганистане. Я встала и ушла.
Конечно, а как же! Принципы — они важнее всего. Нельзя сидеть за одним столом с людоедами. Это дядя Серёжа-то людоед? Ну, это я сейчас так рассуждаю... Тогда я безусловно считала маму правой, как, впрочем, и всегда. А, собственно, что произошло? Старый солдат предложил выпить не за Красную армию, убивающую мирных афганцев, а за мальчишек, которых бросили в пекло войны. Он знал, о чём говорит, он просто болел за этих мальчиков. Это, во-первых. А во-вторых... Разве нормально рушить многолетнюю дружбу с хорошими людьми из-за идеологических каких-то разногласий? Можно поговорить с ними об этом — потом, естественно, не за общим столом, можно обсудить, поспорить, поругаться, в конце концов! Но устраивать демонстрации — зачем, к чему? Разумеется, та дружба была разбита.
Не знаю, что и как было в других случаях. Не знаю. Но ничего хорошего уже не думаю.
Умерла мамина мама. После отдыха в Сочи мы заехали на мамину родину — навестить бабушку и маминого отчима. Бабушка уже давно лежала, разбитая инсультом (и, кажется, не одним). Она так радостно улыбалась, глядя на меня нашими «семейными» огромными глазами, перебирала пальцами одеяло и говорила:
— Внученька моя, красавица! Расскажи мне про себя. Как ты живёшь? Как учишься?
Я что-то мямлила. Не то, чтобы я не любила бабушку, я её плохо знала, я к ней не привыкла — последний раз я видела её лет за восемь до этого приезда. Я помнила, что раньше она была очень волевой женщиной, которую опасались многие, в том числе и моя мама. Но сейчас, немощную и беззащитную, мне её было безумно жаль!
Тут вошла мама, и бабушка вдруг быстро-быстро заговорила:
— Галочка, Катенька мне сказала, что заберет меня к себе! Я так рада!
Я помертвела и приросла к стулу.
— Мам, я ничего такого не говорила, — прошептала я, когда мы с мамой вышли.
— Знаю, — буркнула мама.
Потом, в поезде, на маму вдруг что-то нашло.
— Нет, ну ты видела? Ну, как, представь себе, сильный человек может дойти до такого состояния? Как можно превратиться вот в это? — тон у неё был весьма раздражённый.
Я недоумевала: как это «как»? Болезнь. Страшная болезнь. Но я промолчала. Просто мама отчего-то психанула, видимо... Позже выяснилось, почему: у неё шли напряжённые переговоры с издательством по поводу издания её «эпохальной» повести о юной любви. Эта повесть впоследствии станет её визитной карточкой и главным опознавательным знаком. В общем, голова была занята у мамы всем этим. На прочее сил не хватало.
В ту минуту, когда мы, возвратившись в Москву, вошли с чемоданами в квартиру, раздался телефонный звонок. Это была мамина сестра, сообщившая, что бабушка умерла.
Думаю, что маму до сих пор должно мучить воспоминание о том её раздражении в поезде. Меня бы мучило. Это должно быть больно.
Нам и не снилась такая слава
В 79-м году у мамы не только вышла первая книга. Популярный журнал «Юность» опубликовал ту самую мамину повесть о романтической любви школьников «Вам и не снилось». И взорвалась бомба!
Вот это уже был бестселлер, настоящий, как бы сейчас сказали, хит. Письма маме шли мешками со всех концов СССР, о повести говорили и писали все: критики ругали, народ рыдал и обожал. В 80-м по повести сняли кино, ставшее суперпопулярным фильмом в стране на многие годы. Даже сейчас, спустя 30 лет, его по несколько раз в год крутят по разным телеканалам и называют «знаковым». А тогда отовсюду неслась песня из него, тоже застолбившая место хита на долгие годы. На маму свалилась настоящая слава.
Вся наша семья ликовала. Мы-то всегда знали... А теперь и весь мир убедился. Ведь на критиков не стоило обращать внимания: то были советские заидеологизированные статейки, бубнившие что-то о нашей коммунистической морали и нравственности — в общем, бредятина и полная чушь.
Маму чуть не каждую неделю приглашали на читательские конференции, откуда она возвращалась с букетами цветов, переполненная впечатлениями.
— Сегодня были совершенно чудесные ребята, дети ещё совсем, но такие умненькие, хорошие! — с сияющими от счастья глазами рассказывала мама, а мы, затаив дыхание, внимали каждому её слову. — Если бы не эти надутые тупые училки, которые всё норовили перевести разговор в русло социалистического реализма, вообще было бы прелестно.
— Надо было их заткнуть! — резонно предлагала я. — Послать куда подальше...
— Ну, нет, нельзя так делать, — возражала мама. — Это же учителя этих детей, я не могла сказать им всё, что о них думаю. Хотя очень хотелось. Приходилось крутиться, как на сковородке, — смеялась она.
Я ходила важная, как индюк. Как будто это я написала повесть. Как будто это была моя слава. Но, подозреваю, что радовалась я совсем не меньше мамы. Ведь триумф любимых людей — это гораздо больше, чем твой собственный триумф... Тогда у мамы появилось много новых почитателей и «слушателей»: к нам в дом всё чаще ходили интересные люди (режиссёры, артисты, журналисты — другие, не те, не провинциальные), и они вели с мамой многочасовые интеллигентские беседы о судьбах мира и родины. Я была уже почти взрослая, любила слушать, внимать, узнавать. И тогда много узнала нового и любопытного о жизни. Не могу сказать, что это помогло в ней сориентироваться и что-то, наконец, понять: наша комплексующая и пришибленная интеллигенция, даже столичная, могла только окончательно замутить голову такому подростку, как я. У меня и так мозг полыхал от отсутствия ответов, а они продолжали ставить всё новые пафосные и почти риторические вопросы, запутывая окончательно все тропинки к выходу из лабиринта под названием «Найди путь в жизни». Зато я приобщилась к богеме. Так, слегка, одним бочком коснулась, но была страшно этим горда.
