Ирвин Ялом - Проблема Спинозы
— Я что-то ничего не слышу о религии, — подал голос студент-католик Эдвард, чей дед был епископом Антверпена. — Я слышу о любви к друзьям, но ничего — о любви к Богу или о божественном предназначении. Их что, нет в его представлении о счастье?
— Вы попали прямо в точку, Эдвард. Эпикур поражает сегодняшнего читателя, поскольку его формула счастья уделяет чрезвычайно мало внимания божественному. Он верит, что счастье исходит исключительно из внутреннего мира человека, и не придает никакого значения нашим отношениям с чем бы то ни было сверхъестественным.
— Не хотите ли вы сказать, — ахнул Эдвард, — что он отрицает существование Бога?!
— Вы имеете в виду — богов, во множественном числе? Не забывайте об историческом периоде, Эдвард. Это IV век до рождества Христова, и греческая культура, как и любая иная культура, не считая еврейской, была политеистической, — уточнил ван ден Энден.
Эдвард кивнул и перефразировал свой вопрос:
— Отрицал ли Эпикур все божественное?
— Нет, он, конечно, был дерзким — но не безрассудно дерзким. Он родился примерно через 60 лет после того, как Сократ был казнен за ересь, и знал, что неверие в богов… гм, вредит здоровью. Он избрал более безопасную позицию и утверждал, что боги существуют, живут блаженной жизнью на горе Олимп, но совершенно равнодушны к жизни людей.
— Но что же это за Боги такие?! Как можно представить, что Бог не захотел бы, чтобы мы жили в соответствии с Его планом? — удивился Эдвард. — Ведь даже вообразить нельзя, чтобы Бог, который принес ради нас в жертву своего собственного сына, не имел намерения привести нас к благочестивой жизни!
— Существует множество разных представлений о богах, созданных множеством разных культур, — поддел его Бенто.
— Но я знаю с глубочайшей уверенностью, что Христос, Господь наш, любит нас, отводит нам место в сердце своем и имеет замысел для нас! — проговорил Эдвард, возводя глаза к небу.
— Сила убеждения не имеет отношения к его истинности, — огрызнулся Бенто. — У каждого Бога есть свои искренние и ревностные почитатели.
— Господа, господа, — вмешался ван ден Энден, — давайте отложим этот спор до того времени, пока прочтем тексты и усвоим их. И позвольте заметить вам, Эдвард, что Эпикур не был в оппозиции по отношению к богам. Он включил их в свое понятие об атараксии и побуждал людей принять богов сердцем. Человек должен принимать их бытие как образец жизни в блаженном спокойствии, стараясь превзойти их в этом. Более того, дабы избежать конфликтов, — тут ван ден Энден метнул выразительный взгляд в сторону Бенто, — он настоятельно советовал своим последователям серьезнейшим образом участвовать во всех занятиях общины, включая религиозные церемонии.
Но Эдвард не унимался:
— Молиться только ради того, чтобы избежать возмущения — это лишь лицемерное соблюдение ритуала!
— Многие высказывали такое мнение, Эдвард. И все же Эпикур пишет, что следует чтить богов как совершенных существ. Более того, человек получает эстетическое удовольствие, размышляя об их совершенном существовании… Однако время позднее, господа. Все ваши вопросы превосходны, и мы рассмотрим каждый из них, когда прочтем его труды.
Вечер завершился тем, что Бенто и его наставники поменялись ролями. Он дал получасовой урок иврита отцу и дочери, после чего ван ден Энден попросил его еще немного задержаться для частного разговора.
— Помнишь ли ты нашу беседу, когда мы впервые встретились?
— Помню, и очень хорошо. И вы действительно познакомили меня с моими единомышленниками!
— Ты, не сомневаюсь, обратил внимание на то, что некоторые замечания Эпикура как нельзя лучше подходят к твоим нынешним затруднениям в своей общине?
— Я как раз думал, уж не в мой ли адрес вы нацелили его комментарии о серьезном участии в религиозных церемониях общины.
— Именно в твой. А вот достигли ли они цели?
— Почти… но они столь обременены внутренним противоречием, что немного не долетели.
— Как так?
— Лично я не могу себе представить спокойствие, произрастающее на почве лицемерия.
— Ты, как я понимаю, имеешь в виду совет Эпикура делать все необходимое, чтобы не выделяться из общины, включая участие в массовых молениях?
— Да, я называю это лицемерием. Даже Эдвард и тот это почувствовал. Как может внутренняя гармония присутствовать в человеке, который не верен самому себе?
— Я, кстати, особенно хотел поговорить с тобой об Эдварде. Скажи мне, ты догадываешься, как он отнесся к нашей дискуссии и к тебе лично?
Удивленный этим вопросом, Бенто помолчал.
— Я не знаю ответа на этот вопрос.
— Я спрашивал — догадываешься ли ты.
— Ну, радости я ему не доставил. Полагаю, он сердится. Возможно, чувствует угрозу себе.
— Да, хорошая догадка. И в высшей степени предсказуемая, я бы сказал. А теперь ответь на такой вопрос: ты этого хочешь?
Бенто покачал головой:
— А счел бы Эпикур, что ты действовал путем, ведущим к благой жизни?
— Должен согласиться, он бы так не сказал. Однако в тот момент я считал, что поступаю мудро, воздерживаясь от других высказываний.
— Например?
— Что Бог не создавал нас по своему образу: это мы создали Его по своему образу. Мы воображаем, что Он — существо, подобное нам, что Он слышит молитвы, которые мы бормочем, и заботится о наших желаниях…
— Боже мой! Если ты едва удержался, чтобы не сказать этого, то я понимаю ход твоей мысли! Скажем так: ты вел себя не мудро, но и не совсем глупо. Эдвард — ярый католик. Его дядя — католический епископ. Ожидать, что он откажется от своих убеждений из-за чьих-то комментариев, пусть даже рациональных, — крайне неразумно и, вероятно, опасно. У Амстердама в настоящее время репутация наиболее толерантного города Европы. И помни о значении слова «толерантность»: оно значит, что все мы должны быть терпимы по отношению к верованиям других, даже если считаем их иррациональными.
— Я все больше и больше убеждаюсь в том, — заметил Бенто, — что если человек живет среди людей с совершенно иными убеждениями, он не может приспособиться к ним, не изменив в значительной степени себя самого.
— Теперь я понимаю, почему мои соглядатаи доносят о волнениях из-за тебя в еврейской общине! Ты все свои идеи выкладываешь другим евреям?
— Около года назад, занимаясь созерцанием, я решился всегда быть правдивым…
— Ах, — прервал его ван ден Энден, — теперь я понимаю, почему у тебя так плохо идет торговля! Делец, говорящий правду, — это оксюморон.
Бенто недоуменно тряхнул головой:
