Ирвин Ялом - Проблема Спинозы
Альфонс тут же выкрикнул «спокойствие», а другие студенты вскоре добавили «покой» и «умиротворенность души».
— Да, да — и снова да, — покивал ван ден Энден, на сей раз более довольный успехами класса. — Для Эпикура атараксия была единственным истинным счастьем. И как же мы ее достигаем? Не через платоновскую гармонию души или аристотелевское развитие разума, но просто путем избавления от беспокойства или тревоги. Если бы Эпикур говорил с вами в эту минуту, он бы призвал вас к упрощению жизни. Вот как он мог бы изложить это, находись он здесь сегодня…
Ван ден Энден прокашлялся и заговорил тоном университетского студента:
— Друзья, вам нужно так немного, и этого легко достичь, а с любыми неизбежными страданиями легко можно примириться! Не усложняйте свою жизнь такими низменными целями, как богатство и слава: они — враги атараксии. Слава, к примеру, состоит из мнений других и требует, чтобы мы проживали свою жизнь так, как угодно другим. Стремясь достичь славы и поддерживать ее, мы должны любить то, что любят другие, и избегать всего, чего избегают они. Итак, жизнь в славе или жизнь в политике? Бегите прочь от нее! А что же богатство? Избегайте и его! Оно — ловушка. Чем больше мы приобретаем, тем больше жаждем — и тем глубже бывает наша печаль, когда стремление наше не удовлетворяется. Друзья, слушайте меня: если жаждете вы счастья, не тратьте зря свою жизнь, борясь за то, что вам в действительности совсем не нужно!
— Итак, — продолжал ван ден Энден, вернувшись к своему обычному тону, — заметьте разницу между Эпикуром и его предшественниками. Эпикур думает, что высшее благо — достичь атараксии через свободу от всякой тревоги. А теперь — ваши комментарии и вопросы. Ах, да, господин Спиноза. У вас вопрос?
— А что, Эпикур предлагает только отрицательный подход? Я имею в виду, говорит ли он, что удаление от уныния — это все, что нам нужно, и что человек без внешних забот совершенен, естественно, добр и счастлив? Неужели нет никаких положительных качеств, к которым нам следует стремиться?
— Превосходный вопрос! И то чтение, которое я выбрал для вас, прольет на него свет. К счастью, господин Спиноза, вам не придется ждать, пока вы усовершенствуете свой греческий, поскольку вы можете прочесть мысли Эпикура на латыни, записанные римским поэтом Лукрецием, который жил примерно на 200 лет позднее. Я в должное время подберу для вас подходящие страницы. Сегодня же я лишь рассказал о главной идее, которая отличает Эпикура от прочих, что благая жизнь состоит в удалении от тревог. Притом даже поверхностное чтение покажет, что Эпикур намного более сложен. Он поощряет знание, дружбу и добродетельную умеренную жизнь. Да, Дирк, у вас тоже вопрос? Похоже, что студенты-ла- тинисты проявляют большую любознательность в отношении древних греков, чем мой греческий класс!
— Я знаю в Гамбурге одну таверну, — начал Дирк, — которая носит название «Восторги Эпикура». Так, значит, доброе вино и пиво — это часть благой жизни?
— Я ждал этого вопроса: он обязательно должен был возникнуть! Многие неверно используют термин «эпикурейство» как синоним чревоугодия или питья. Проведай о том Эпикур, он был бы потрясен. Я полагаю, что эта любопытная ошибка проистекает вот откуда. Эпикур был материалистом. Он считал, что загробного мира не существует, и поскольку эта жизнь — все, что у нас есть, нам следует стремиться к земному счастью. Но не впадайте в заблуждение, считая, будто Эпикур полагает, что мы должны проводить свою жизнь, предаваясь чувственным или плотским удовольствиям! Отнюдь нет — он жил почти аскетической жизнью и всячески за нее ратовал. Повторяю, он был убежден, что мы можем обрести покой и наслаждение, сведя к минимуму страдание. Согласно Эпикуру, главным источником страдания является страх смерти, и он провел большую часть своей жизни, ища философские методы уменьшения страха смерти… Еще вопросы, будьте любезны!
— Упоминает ли он служение людям и обществу? Или любовь? — поинтересовался Дирк.
— Удачный вопрос для будущего врача. Вам будет интересно узнать, что он считал себя философом-лекарем, врачующим недуги души так же, как врач лечит недуги тела. Он однажды сказал, что философия, неспособная исцелить душу, имеет столь же малую ценность, сколь и лекарство, неспособное исцелить тело. Я уже упоминал некоторые душевные недуги, проистекающие от погони за славой, властью, богатством и плотским наслаждением, но все они лишь вторичны. Бегемотом[51] же среди тревог, лежащим в основе всех прочих и питающим их, является страх перед смертью и загробной жизнью. На самом деле, одним из первых принципов своего рода «катехизиса», который должны были заучивать его ученики, было то, что мы смертны, что загробной жизни не существует, а следовательно, нам нечего опасаться богов после своей кончины. Вы очень скоро прочтете об этом подробнее у Лукреция, Дирк…Так, я что-то позабыл, что там еще было в вашем вопросе?
— Прежде всего, — проговорил Дирк, — должен признаться, что мне незнакомо слово «бегемот».
— Хороший вопрос! Кто-нибудь здесь знает это слово?
Руку поднял только Бенто.
— Расскажите нам, господин Спиноза.
— Ужасное чудовище, — сказал Бенто. — Это от еврейского слова «b'hëmãh», которое встречается в книге Бытия и в книге Иова.
— Ага, у Иова тоже, да? Я и сам этого не знал. Благодарю вас! А теперь вернемся к вашему вопросу, Дирк.
— Я спрашивал о любви и служении обществу.
— Насколько мне известно, сам Эпикур не был женат, но верил в пользу брака и семьи для некоторых людей — тех, кто готов к ответственности. Однако он весьма неодобрительно относился к иррациональной любви-страсти, которая порабощает любящего и в конечном счете ведет скорее к боли, нежели к удовольствию. Он говорит, что, как только любострастие удовлетворено, любовник испытывает или скуку, или ревность, или оба эти чувства разом. Притом Эпикур придавал огромное значение высшей любви — любви дружеской, которая пробуждает нас к состоянию блаженства. Вам интересно будет узнать, что он не был высокомерен и придерживался принципов равенства всех людей: его школа была единственной школой в Афинах, которую могли посещать женщины и рабы… Итак, ваш вопрос о служении, Дирк, — вопрос важный. Его позиция была такова, что мы должны жить тихой, уединенной жизнью, избегать общественных обязанностей, несения службы и любого другого подобного типа ответственности, которая может угрожать нашей атараксии.
— Я что-то ничего не слышу о религии, — подал голос студент-католик Эдвард, чей дед был епископом Антверпена. — Я слышу о любви к друзьям, но ничего — о любви к Богу или о божественном предназначении. Их что, нет в его представлении о счастье?
