Мария Арбатова - Меня зовут Женщина
— Три фунта.
— Три фунта? Зачем ей три фунта, если она приехала на «Мерседесе»?
— Да, у нее богатый муж, очень богатый. И взрослая дочь занимается серьезным бизнесом.
— Так зачем она чистит ваши ковры?
— Как это зачем? — Глаза у Пнины становятся круглыми. — Ей скучно. Она любит нас. И потом, человек должен работать. Это так приятно.
— А какой у нее дом?
— У нее роскошный дом.
— А кто там чистит ковры?
— Не знаю. — Пнина застывает. — Я как-то об этом не задумывалась. Ингрид! — кричит она и спрашивает по-английски: — Дорогая, она говорит, что вызывает из фирмы. Конечно, это может показаться смешным.
Я чувствую себя турком, помещенным в ткань европейского романа, чтобы оттенять несуразности западных представлений.
— А почему она убирает в бархатном комбинезоне и босиком?
— На шпильках убирать трудно. А что касается комбинезона, дорогая, у нее всегда было плохо со вкусом.
Пете лучше, мы оставляем его на Пнину. Вспомнив о прелестях советской легкой промышленности, находим благотворительный магазин для слепых. Деньги из этого магазина идут в фонд лондонских слепых. Люди приносят в магазин все, что им не нужно, и это оценивается по символическим ценам. Здесь можно найти новую одежду, старую обувь, партии бракованных товаров, бывшие в большом употреблении игрушки и пластинки. За прилавком не продавцы, а дамы из благотворительного общества. В магазин ходят самые бедные, самые скупые, желающие помочь слепым, и советские туристы.
В атмосфере подчеркнутой предупредительности посетители долго рассматривают вещи, которые стоят в соседних магазинах в сто раз больше, выбирают какой-нибудь газовый шарфик или ремешок, по цене которого рядом висит вечернее платье, и уходят с торжественным лицом и красивым пакетом фирмы.
Бросаюсь к прилавку с советским темпераментом, и когда на нем вырастает гора отобранных вещей, дамы за прилавком буквально по слогам переспрашивают, действительно ли я буду все это покупать или просто чего-то не поняла в условиях работы магазина. Они подозревают меня в чрезмерном благотворительном усердии по отношению к слепым, но после того как Паша покупает себе небьющуюся чашку и самодельное ожерелье из речных ракушек, которое на самом деле ничего не стоит, а олицетворяет высокий благотворительный порыв такого же английского Паши, они понимают, что имеют дело с семьей сумасшедших, и, как истинные леди становятся еще вежливей.
— Это отличные вещи, — говорит Пнина, рассмотрев покупки.
— А почему же вы ничего не покупаете в этом магазине?
— Это не совсем прилично. Кто-нибудь может увидеть, что я вошла в этот магазин. Англичане, даже самые бедные, предпочитают дорогие вещи. Дорогая вещь — это дорогая вещь.
— Пнина, а вы помните, как я вас водила на экскурсию в «Детский мир»?
Не напоминай, ради бога. Я старый человек, я с трудом осталась жива. Я еще могу понять, что можно отстоять двухчасовую очередь, хотя, конечно, сама никогда не пробовала. Но я бессильна понять, как можно надевать на детей то, за чем они все стояли. Мы с Петей так хорошо провели время. Я его все время кормила, он был такой счастливый. Как хорошо, когда в доме дети. Я так редко вижу своих внуков.
— Но почему?
— Не забывай, мои невестки — англичанки. Здесь не принято возиться с внуками. Их видят на праздники. Невестки считают, что я порчу детей. Нам их дают только, когда мы едем отдыхать в экзотические страны. Это такой праздник, когда мы вместе с ними!
Когда Петя выздоравливает, вчетвером отправляемся на рынок «Пети колейн». Лондонцы зовут его «рынком нижней юбки», считается, что в начале рынка с вас незаметно снимают нижнюю юбку, которую в конце рынка вам же и продают. Однако это тоже миф. После рынка Ружевича английский рынок — просто институт благородных девиц. Целый город лотков, киосков и магазинчиков, чем только не украшенных, населенный физиономиями всех рас, мастей и типов, возгласами всех тембров и акцентов, предлагает вам то же, что и магазины, только подешевле. Душераздирающей экзотики, если не считать продавцов, нет. Похоже на балаган и динамично, как мультфильм. Особенно трогает терпимость и восторженная нежность любой безупречной леди к любому безработному, национальность и возраст которого трудно определить, потому что последний раз он мылся в детстве.
Никакой санскрит не нужен, потому что все прикидываются иностранцами, чтоб подороже продать и подешевле купить. Диалог происходит на пальцах и фунтах. Грохот, как на птичьем базаре. У входа беснуется ансамбль латиноамериканцев в свекольных пончо. Пожилой человек в таком же пончо собирает для них деньги. Подходит и обнимает одной рукой меня, другой — толстую веселую вьетнамку или японку.
— Как тебя зовут? — спрашивает он ее.
— Мария, — отвечает она.
— Откуда ты приехала?
— Из Индонезии.
— А тебя? — спрашивает он меня.
— Тоже Мария.
— А откуда ты приехала?
— Из Советского Союза.
— Я всегда говорил, что Мария — самое красивое женское имя, — говорит он и идет дальше со своей шляпой, полной разных, разных денег.
Во всей праздничной неразберихе есть огромная неправдоподобность сочетаемости всех со всеми. Начинает казаться, что, когда весь мир устанет от игры в государственность, он превратится в рынок «Пети колейн» в котором под предлогом торговли люди будут собираться, чтоб улыбаться друг другу.
Вдруг начинается ураган. Настоящий ураган. Англичанам к этому не привыкать, но мы столбенеем, видя мгновенно поднявшиеся в воздух пестрые футболки и рекламные плакаты. Торговцы вцепляются в еще не улетевшие вещи, народ, визжа, бросается в рукава лабиринта, гудя, врываются фургоны, падают складные металлические ставни витрин и пристегиваются к асфальту замками. На глазах происходит немедленная эвакуация, за десять минут рынок пустеет (у нас бы так реагировали хотя бы на землетрясения), остается только скелет, остовы тентов, жерди и доски прилавков, пестрые пластмассовые ящики и вешалки, непарная обувь, ленты, цветастые обертки, фрукты, которые нельзя будет продать завтра, и хмурые нищие, прибирающие это к рукам в фирменные пакеты.
Мы убегаем, хлещет сумасшедше холодный дождь, ребенок после болезни, мы очень боимся за него, но не можем сообразить, как добраться до места, к которому за нами подъедет Рональд. Надо позвонить, но нет мелочи. Молодой человек, продающий билеты в метро, ослепительно улыбаясь, предлагает обратиться за помощью к прохожим. Человек пять прохожих, ослепительно улыбаясь, извиняются, объясняя, что у них нет с собой денег для такого крупного размена. Ничего себе крупного — речь идет о пяти фунтах. То ли это квартал нищих, то ли квартал психов. Неловкость ситуации растет с каждой минутой, чтобы справиться с ней, мы берем такси, которое в переводе на джинсы стоит... лучше не вспоминать.
