Харуки Мураками - Мужчины без женщин (сборник)
«Тяжкий недуг», – подумал я и представил, как Токай берет трубку и вызывает неотложку: «Алло, «Скорая»? Приезжайте немедленно! Самый что ни на есть тяжкий недуг. Дышать трудно. Грудь прямо разрывается на части…»
Он продолжал:
– И на свою беду, чем лучше я узнавал эту женщину, тем больше она мне нравилась. Мы встречаемся года полтора, так вот – теперь меня влечет к ней куда сильнее, чем тогда. Мне кажется, наши сердца прочно связаны между собой невидимой нитью. Стоит пошевелиться ее сердцу, и мое ему вторит. Будто две лодки на одном канате. И захочешь разрубить, да подходящего ножа нигде нет. Подобное чувство овладело мною впервые, и потому мне очень тревожно: как жить дальше, если дать волю эмоциям.
– Да уж, – только и вымолвил я, хотя Токай ожидал куда более существенной реакции.
– Танимура-сан, как вы считаете, как мне быть дальше?
Я ответил:
– Как быть дальше, я и сам не знаю. Но как мне показалось из вашего рассказа, если уж на то пошло, вы всё чувствуете правильно и осмысленно. Это и есть любовь. Когда сердце перестает слушаться, и вы, ведомые некоей силой, начинаете совершать нелепости. В общем, вполне нормальный опыт, не выходящий за рамки здравого смысла. Вы просто по-настоящему влюбились. И вас пугает мысль, что вы можете потерять свою любовь. Вы хотите неразлучно быть с ней, а если перестанете видеться, наступит конец света. Это естественное чувство – частый гость в сердцах людей. В нем нет ничего странного и особенного. Вполне обычная житейская ситуация.
Доктор Токай, скрестив руки, обдумывал мои слова. Похоже, он никак не мог уловить сути. Кто знает, может, он с трудом понимал смысл моей фразы «вполне обычная житейская ситуация». Или же на самом деле такое не вполне вписывалось в его представления о любви.
Допив пиво, мы засобирались по домам, и тут он тихонько признался:
– Танимура-сан, больше всего я сейчас боюсь – и это не дает мне покоя – некой скрытой во мне самом злости.
– Злости? – переспросил я удивленно; я был уверен, что таким людям, как Токай, злость совсем не к лицу. – Злости на кого?
Он покачал головой.
– Понятия не имею. Но точно не на ту женщину. Хотя когда мы не вместе, когда не можем встречаться, я чувствую, как внутри все прямо клокочет. На что или на кого я злюсь, сам понять не могу. Но это очень жгучая злость, и со мной такое впервые – так и хочется выбросить из окна первое, что попадается под руку: стул, телевизор, книги, тарелки, картину в раме – без разницы. И мне плевать, если это упадет на голову прохожим и кто-то погибнет. Дурость, но в минуты ярости такие мысли одолевают меня всерьез. Пока что я, разумеется, сдерживаюсь, но, не ровен час, более я управлять собой не смогу. И причиню кому-нибудь боль – вот что страшно. В таком случае я, наоборот, предпочту сделать больно себе.
Что я на это ему ответил, уже не припомню. Вполне вероятно, попытался успокоить безобидными словами. Ведь тогда я еще не мог понять, что означает «злость», о которой он говорил, что это был за намек. Пожалуй, мне следовало подобрать более точные слова. Но как бы точнее ни выразился я, это вряд ли повлияло бы на его дальнейшую судьбу. Мне так кажется.
Оплатив счет, мы вышли из бара и направились по домам. Он, сняв с плеча сумку с ракеткой, сел в такси и помахал мне из окна. Позже оказалось, что виделись мы в последний раз. Сентябрь близился к концу, но летняя жара никак не унималась.
Токай перестал появляться в спортзале. Я заглянул туда в конце недели, надеясь на встречу, но доктора там не было. Никто вокруг не заметил его исчезновения. В спортзале такое случается: ходил человек, ходил, но вдруг перестал. Это ведь не работа: посещать или нет – личный выбор каждого. Вот и я не придал особого значения. Незаметно пролетели два месяца.
В конце ноября, в пятницу, ближе к вечеру раздался телефонный звонок. Звонил секретарь Токая – как выяснилось, по фамилии Гото. Секретарь говорил низким плавным голосом, напомнившим мне музыку Барри Уайта. Такую часто можно услышать в ночных радиопередачах FM.
– Извините за внезапный звонок, но вынужден сообщить вам печальную новость: Токай умер в четверг на прошлой неделе, а в этот понедельник в узком кругу лиц прошли похороны.
– Как – умер? – ошарашенно переспросил я. – Еще два месяца назад он выглядел вполне здоровым. Что с ним случилось?
На том конце провода повисла пауза. Затем Гото произнес:
– Дело в том, что еще при жизни Токай поручил мне передать вам одну вещь. Она хранится у меня. Извините за то, что доставляю вам лишние хлопоты, но не могли бы мы где-нибудь встретиться? Много времени это не займет. При встрече я смогу вам обо всем рассказать. Я приеду, когда и куда скажете – только назовите место и время.
– Что, если прямо сейчас?
– Как вам будет угодно, – ответил Гото.
Я сообщил ему название кафе на улице, параллельной Аояма. Условились на шесть часов. Там мы сможем поговорить спокойно и неспешно. Секретарь кафе это не знал, но я заверил, что найти его несложно.
Когда я вошел без пяти минут шесть, Гото уже сидел за столиком, но, стоило мне приблизиться, немедля поднялся с кресла. По голосу я представлял его коренастым здоровяком, но увидел перед собой высокого, но худого мужчину. Как и говорил в свое время Токай, секретарь выглядел вполне симпатично. Он был одет в коричневый шерстяной костюм, белоснежную сорочку с пуговицами на воротнике, носил галстук темно-горчичного цвета – одним словом, безукоризненно. Длинноватые волосы уложены в аккуратную прическу. На лоб изящно спадала челка. Лет тридцати пяти. И если б Токай не обмолвился, что его секретарь – гей, я бы принял его за обычного подтянутого юношу (с юношеским обликом Гото расставаться не спешил). Отращивай он бороду, та была бы густой. Гото пил двойной эспрессо.
Мы обменялись приветствиями, и я тоже заказал двойной эспрессо.
– Весьма внезапная смерть, – осторожно начал я разговор.
Секретарь прищурился, будто ему посветили прямо в глаза.
– Да уж. Весьма внезапная. На удивление. Но вместе с тем – очень болезненная и жутко затяжная.
Я молча ждал дальнейших пояснений. Однако он еще долго – пожалуй, пока несли мой кофе – не решался пуститься в подробности смерти врача.
– Я от всей души почитал доктора Токая, – начал секретарь, чтобы сменить тему. – Он был и прекрасным врачом, и чудесным человеком. Многому меня любезно научил. Я проработал в клинике десять лет и, если бы не он, не стал бы тем, кем стал. Он был прям и бесхитростен. Всегда улыбчив и заботлив, не заносчив, беспристрастен, за это все его и любили. Я ни разу не слышал, чтобы он о ком-то дурно отозвался.
Я тоже поймал себя на мысли, что и я не припомню за ним такого.
