Джон Грин - Виноваты звезды
— В костюмчике, наверное, на похороны ходишь?
— Ну что ты, — ответил он. — Мой костюм для чужих похорон с этим и рядом не висел.
Подъехал бело-синий трамвай. Огастус протянул наши карточки водителю, который объяснил, что ими нужно помахать перед круглым сенсором. Когда мы прошли в заполненный вагон, пожилой мужчина встал, уступая нам двойное место. Я попыталась отказаться, но он настойчиво показывал на сиденье. Мы ехали три остановки. Я прильнула к Гасу, чтобы вместе смотреть в окно.
Огастус показал на деревья:
— Видишь?
Я видела. Вдоль каналов повсюду росли старые вязы, и ветер сдувал с них семена, похожие, клянусь, на розовые лепестки, лишенные красок. Бледные лепестки роз собирались на ветру в птичьи стаи — тысячи лепестков, будто летний снегопад.
Пожилой мужчина, уступивший нам место, увидел, куда мы смотрим, и сказал по-английски:
— Амстердамский весенний снег. Вяз бросает в воздух конфетти, приветствуя весну.
Вскоре мы пересели на другой трамвай и через четыре остановки оказались на улице, разделенной надвое прекрасным каналом. В воде рябило отражение старинного круглого моста и живописных разноцветных домов.
«Оранжи» оказался в нескольких шагах от остановки. Ресторан был с одной стороны дороги, уличные столики — с другой, на бетонной полоске у кромки канала. У официантки загорелись глаза, когда вошли мы с Огастусом.
— Мистер и миссис Уотерс? — спросила она.
— Вроде да, — ответила я.
— Ваш столик! — Она показала через улицу на узкий стол в нескольких дюймах от канала. — Шампанское за счет заведения.
Мы переглянулись, не сдержав улыбок. Когда мы перешли улицу, Огастус отставил для меня стул и помог пододвинуться к столу. На белой скатерти действительно стояли два узких бокала шампанского. Свежесть воздуха замечательно уравнивалась солнцем. С одной стороны от нас проезжали велосипедисты — хорошо одетые мужчины и женщины, возвращающиеся домой с работы: нереально красивые блондинки ехали, сидя на раме боком, а педали крутили их дружки; дети в крошечных шлемах подскакивали на пластиковых сиденьях позади родителей. А с другой стороны вода в канале задыхалась под мириадами семян-конфетти. Маленькие лодки, наполовину залитые дождевой водой, покачивались у выложенных камнем берегов; некоторые едва не тонули. Чуть дальше я видела плавучие дома, дрейфовавшие на понтонах, а посреди канала медленно двигалась открытая плоскодонная лодка с садовыми стульями и переносным стерео. Огастус поднял бокал шампанского. Я взяла свой, хотя в жизни не пила ничего крепче глотка пива из папиной кружки.
— Ладно, — сказала я, и мы чокнулись бокалами. Я отпила шампанского. Крошечные пузырьки растаяли во рту и отправились на север, в мозг. Сладко. Щипуче.
— Очень вкусно, — похвалила я. — Впервые пробую шампанское.
К нам подошел молодой гигант-официант с волнистыми светлыми волосами. Он был, пожалуй, даже повыше Огастуса.
— Знаете, — спросил он с приятным акцентом, — что сказал Дом Периньон, когда изобрел шампанское?
— Нет, а что? — заинтересовалась я.
— Он крикнул своим братьям-монахам: «Скорее идите сюда, я пробую вкус звезд!» Добро пожаловать в Амстердам. Желаете ознакомиться с меню или воспользуетесь рекомендацией шеф-повара?
Я посмотрела на Огастуса, а он на меня.
— Рекомендации шеф-повара — это замечательно, но Хейзел вегетарианка.
Я сказала Огастусу об этом один раз, в первый день нашего знакомства.
— Не проблема, — заверил официант.
— Прекрасно. Можно нам еще шампанского? — спросил Гас.
— Конечно, — ответил официант. — Сегодня вечером мы разлили по бутылкам все звезды, мои юные друзья. Хо, конфетти! — сказал он и легонько смахнул семечку вяза с моего голого плеча. — Такого много лет не было. Повсюду семена. Очень раздражает.
Официант ушел. Мы смотрели, как с неба падают конфетти, кружатся по земле с ветром и сыплются в канал.
— Трудно поверить, что это может кого-то раздражать, — заметил Огастус через минуту.
— Люди всегда привыкают к красоте.
— Я к тебе еще не привык, — ответил он, улыбнувшись. Я почувствовала, что краснею. — Спасибо, что приехала в Амстердам.
— Спасибо, что позволил украсть твой ваучер на Заветное Желание, — поблагодарила я.
— Спасибо, что надела это платье, которое просто вау — откликнулся он. Я покачала головой, стараясь сдержать улыбку. Я не хотела быть живой гранатой. Но с другой стороны, он же знает, что делает, правильно? Это его выбор. — Слушай, а чем заканчивается поэма?
— А?
— Которую ты читала мне в самолете?
— А-а, Пруфрок?[10] Там заканчивается так: «Мы задержались в палатах моря, морские девы венки свивали / из трав коричневых и алых, / но разбудили нас голоса человечьи, / и мы утонули».
Огастус вытянул из пачки сигарету и постучал фильтром о стол.
— Дурацкие человечьи голоса вечно все портят.
Официант принес еще два бокала шампанского и то, что он назвал «бельгийской белой спаржей с вытяжкой из лаванды».
— Я еще никогда не пил шампанского, — сказал Гас, когда официант ушел. — Если вдруг тебе интересно. И никогда не пробовал белой спаржи.
Я уже жевала первый кусок.
— Очень вкусно, — заверила я.
Он откусил кусочек и проглотил.
— Боже, если аспарагус такой вкусный, я тоже вегетарианец!
К нам подплыла лакированная деревянная лодка. Сидевшая в ней женщина с вьющимися светлыми волосами лет, наверное, тридцати, отпила пива, подняла свой бокал в нашу честь и что-то крикнула.
— Мы не говорим по-голландски, — крикнул в ответ Гас.
Кто-то из остальных пассажиров выкрикнул перевод:
— Красивая пара — это красиво!
Еда была такой вкусной, что с каждой переменой наш разговор все дальше уходил от темы, превратившись в отрывочные поздравления с праздником вкуса:
— Я хочу, чтобы это ризотто с фиолетовой морковью стало человеком: я отвез бы его в Вегас и женился!
— Шербет из сладкого гороха, ты так неожиданно прекрасен…
Я искренне жалела, что быстро наедалась.
После клецок с чесноком и листьями красной горчицы официант сказал:
— Теперь десерт. Желаете перед десертом еще звезд? Я покачала головой. Двух бокалов мне хватило.
Шампанское не стало исключением в моей высокой толерантности к депрессантам и обезболивающим: я чувст вовала тепло, но не опьянение. Но я и не хотела напиваться. Такие вечера, как этот, бывают редко, и я хотела его запомнить.
— М-м-м-м-м, — протянула я, когда официант ушел. Огастус улыбнулся уголком рта, глядя на канал в одну сторону, а я рассматривала его в другую. Смотреть было на что, поэтому молчание не казалось неловким, но мне хотелось, чтобы все было идеально. Все и так шло как нельзя лучше, но мне казалось, что этот Амстердам взят из моего воображения. Я не могла отделаться от мысли, что ужин, как и вся поездка, не более чем раковый бонус. Я хотела, чтобы мы сидели и болтали, непринужденно шутя, будто дома на диване, но в глубине души царило напряжение.
