Кристофер Ишервуд - Мемориал. Семейный портрет
— Вот, пожалуйста, — она улыбнулась.
Он попытался приподняться на локте. Рухнул со стоном.
— Я совсем ни в дугу.
— Дай-ка я.
Улыбаясь, бережным, сильным и ловким движением поддела его под спину, поднесла чашку ему к губам. Пил он жадно. Потом откинулся. Она села на край дивана и ему улыбалась. Взгляд у него прояснел.
— Маргарет.
— Да, Эдвард.
— Хочу задать тебе один вопрос.
— Валяй.
— Почему, — Эдвард выговаривал слова с этой своей особенной старательностью, — почему, черт побери, ты так ко мне добра?
— Так уж и добра?
— Да. А почему, одному Богу известно. Мне тоже хотелось бы знать.
Она отвела взгляд.
— И это так важно?
Но говорила она очень тихо, почти шептала. И Эдвард вдруг рванулся, бешено, будто высвобождаясь из пут. Приподнялся на локте. Почти заорал:
— Маргарет!
— Да, ну чего ты?
— Увези меня отсюда. Она улыбалась.
— Куда?
— Неважно. Куда хочешь. Подальше от этого проклятого города. От этой жуткой страны.
— Ладно.
— Увезешь? Обещаешь?
— Ну да, — она его успокоила. — Ну конечно.
— Когда?
— Как только получится.
— Завтра?
— Завтра не выйдет.
— Но скоро? — Да.
— Слава Богу!
Он приподнялся, повернулся, уронил голову ей в колени. И смотрел на нее снизу вверх со странной, мальчишеской, несчастной улыбкой.
— Но ты это серьезно?
— Конечно, милый. Если ты это серьезно.
Секунду он лежал не шевелясь. Потом выговорил, очень отчетливо, как будто про себя, как будто совсем протрезвел:
— Не знаю, выдержишь ли ты.
— Я постараюсь, — сказала Маргарет, а пальцы уже сами бежали по его волосам. Она на него не смотрела. У нее дрожали губы. В глазах стояли слезы. Вот он и сказал. Наконец.
Как узник, связанный перед пыткой, Эрик лежал неподвижно, сжав кулаки, на своей узкой постели. Врун! Лицемер! Жулик! Он бешено смотрел в темный потолок. Просто приревновал. Все из-за ревности, все!
Да я в десять тысяч раз хуже Эдварда, думал Эрик. В миллион раз хуже.
И как меня только земля носит.
Спустя три недели с лишним Эрик получил открытку, судя по штемпелю, с юга Франции. Под небом цвета клубничного мороженого мрел пронзительно синий залив. С одного краю небо чуть наползло на море, серо-буро-малиновым вымазав горизонт.
Текст был краток:
Пожалуйста, прими это в качестве алиби.
Эдвард.
Морис тоже получил открытку. Текст был еще на два слова короче:
Вот где я живу.
Морис бросил беглый взгляд на открытку, сунул ее на каминную полку. Жалко, конечно, что Эдвард смылся, но ничего уж такого особенно удивительного. В Париж, между прочим, на каникулах повезти обещал. Забыл, ну конечно, забыл, мало ли. А, и чего было ждать от Эдварда, да и не до него, не до него вообще.
У Мориса и так огорчений хватало.
Случилась ужасно неприятная штука.
Карри говорил, и не раз, что пусть, мол, Морис пользуется «санбимом» в его отсутствие. Ну и естественно, Морис стал регулярно пользоваться. Ну и конечно, были кой-какие царапины, и в гараже только посмеивались и преспокойно все ставили в счет Карри. И тот никакого шума не поднимал.
И так все шло вполне себе мирно и гладко, но на прошлой неделе Морису дико не повезло, он буквально врезался в кирпичную стену, когда на крутом вираже хотел объехать одного кретина велосипедиста. И Фарнкомб, он тоже сидел в машине, сломал себе ключицу и руку. И Карри вдруг буквально озверел, с чего — абсолютно невозможно понять. Морису просто было жаль, вообще, что водил дружбу с таким человеком. И Джимми, главное, сунул нос в это дело, истерзал буквально своим дотошным расследованием, вот что паршиво.
Ну и Морис, естественно, почти совсем забыл о существовании Эдварда Блейка.
Мозг Эрика, если только не был занят настоящей работой, бился над ответным письмом Эдварду Блейку. Набрасывались и сразу уничтожались черновики. То слишком длинно выходило. То слишком коротко. И что можно, собственно, написать? Непонятно.
Так и осталось письмо ненаписанным.
Книга четвертая 1929
I
Фары выхватили объявление на дереве «Нарушитель ответит по закону». Кто-то вырезал перочинным ножичком, потом мелом забелил.
Морис взвизгнул на крутом вираже:
— Просыпайтесь, приехали!
Мэри уютно потянулась на заднем сиденье, сонно проворковала:
— Успокойся. Не приехали еще.
— Ворота сами открываем? — спрашивал Эдвард, — или привратника ждем?
— Вы привратник и есть, — кричал Морис.
— Что за шум, из-за чего такое волнение? — спрашивал томный голос Маргарет с заднего сиденья. — Авария приключилась?
— Нет, — отозвался Эдвард, — мы достигли Джон-о-Троте[27], а Мэри купальный костюм не захватила.
Открыл дверцу, вышагнул на затекших ногах.
— Бог ты мой, ну и холодрыга!
— Ну и держи это при себе, моя радость, — сказала Мэри. — Мы тебе и так поверим.
Эдвард передернулся. Утро было мрачное, серое и сырое. Ворота заледенели, не поддавались. С вязов вдоль аллеи моросило, капало с каждой ветки. Хилый, холодный рассвет вставал над Дербиширом, отускляя лучи фар.
Прямо им в спину пыхтел двухместный автомобильчик Томми Рэмсботтэма. Эдвард подошел, сунул голову внутрь:
— Эй! Доброе утро!
— Доброе утро, — ответил Томми, и Энн, из-за его плеча, спросила:
— Хорошо спалось?
— Невероятно!
Вдруг Эдвард развеселился. Громко, коротко хохотнул, охлопал себя по бокам, выкинул коленце на мокрой дороге.
— Там, сзади, у вас народ совсем повымер, — он прибавил.
Они ютились на приставных стульчиках — в теплых пальто, свитерах, меховых шапках, обмотанные шерстяными шарфами, — такие ужасно жирные совы. Жорж недоступно ушел в себя — продолговатая глыба, зато бедный Эрл Гардинер вытянулся стоймя, всей своей позой свидетельствуя о том, как он натерпелся в дороге.
— Как ты там? — забеспокоился Эдвард.
— О, превосходно, — Эрл героически улыбался. Эдвард приложился губами к уху Жоржа и вдруг завопил:
— Sept heures moins un quart![28]
Жорж, не вздрогнув, проснулся, осенил его ослепительной улыбкой. Морис начал длинно, настырно жать на гудок.
— Ворота! — он вопил. — Ворота!
И Эдвард их распахнул, и Морис въехал в парк, и Томми въехал за ним. Когда катили уже по аллее, проснулась Памела, повернулась на сиденье. Обнаружив рядом с собой Мэри, она страшно, кажется, удивилась. Распрямилась рывком, так, что сразу ясно стало, что это вчерашняя школьница, и в ее невинной головке теснятся, клубясь, похищения людей, торговля белыми рабами и прочая дребедень.
Потом она проснулась окончательно и всех опознала с довольной усмешкой.
— Я спала, наверно, — призналась она потрясенно.
А Мэри думала — какой же он узенький, оказывается, этот въезд, и весь парк стал как-то гораздо-гораздо меньше. Минуты не прошло, а уже они покатили вниз, к дому. Энн, рядом с Томми, не отрывала глаз от красной искры на задней фаре Мориса. Хлипкий откидной верх продувало насквозь. У нее затекла шея. Склоненный к рулю профиль Томми все четче вычерчивался на бледной полосе за окном. И — светало, с каждой минутой светало. Вдруг она прижалась щекой к его плечу.
— Ты чего? — но не повернул взгляда.
Потом-то сообразил и, не выпуская руля, свободной рукой обнял ее за плечо. Всегда он, наверно, так и будет жирафом, до которого все чуточку поздно доходит. Мой милый. Мое бесценное сокровище. Щекой ощущая шершавость твида, Энн тихо, сонно проговорила:
— А роскошно идет, да?
— Недурственно. А все новый бензин. И точка, от добра добра не ищут.
Голоса были так нежны, так полны любви, будто обсуждается новорожденный младенец. Джералд откинул Томми свой старый двухместник, когда сам обзавелся новеньким «бентли». И недели не прошло — эта катастрофа. Доктор сказал — если б выжил, остался б калекой. В мыслях не умещается — Джералд и вдруг калека. Ужас просто. Иногда его бычье здоровье раздражало прямо до ненависти. Был силен и глуп, как животное. И, как животное, мгновенно и глупо погиб, с трубкой во рту, выжимая по семьдесят миль. Невозможно, невозможно забыть, как Томми тогда прибежал в тот вечер прямо из больницы. Совершенно ошарашенный. Сто раз повторял в одних и тех же словах что случилось.
— Понимаешь, Энн, — он поворял, повторял, — сперва я его даже не узнал. Ну, вот незнакомый кто-то, и все.
А у нее, сквозь весь ужас — странный, леденящий ужас, так тогда казалось, — немыслимая, новая радость билась в потемках сердца. Джералд это сделал ради меня. Наконец-то. И недели не прошло после похорон — сказала Томми, что любит.
Как странно: люди, может быть, скажут, да ведь и говорят, почти наверняка говорят, что вышла за него ради денег. Мы теперь будем богаты. У Джералда было все — Кембридж, вылазки в Монте-Карло, деньги на актрисуль. Теперь все это будет у Томми. Шутка, конечно, и у Томми даже не умещается в голове. И никогда не уместится, это Энн ему обещала.
